Читаем книгу: Роберт Джордан «Дракон возрождённый» в новой редакции

Издательство Азбука переиздаёт великую фэнтези-сагу Роберта Джордана «Колесо времени» в новой редакции перевода, созданной с учётом пожеланий фанатов. Вскоре выйдет уже третий том — The Dragon Reborn («Возрождённый дракон» или, в новой версии, «Дракон возрождённый»).По сюжету к тому времени Ранд ал’Тор, главный герой саги, уже провозглашён Драконом — возродившимся героем легенд, которому суждено победить тёмного властелина Шайи’тана. Но пока что он не может совладать со своей силой. А его товарищ Перрин Айбара, умеющий общаться с волками, мучается видениями и пытается сохранить свою человеческую сущность.С разрешения издательства мы публикуем две главы из «Дракона возрождённого».

Глава 4. Тени и сны

Холод наполнял общую залу гостиницы, несмотря на огонь, пылавший в  большом каменном очаге. Сколько Перрин ни тер руки, протянув их поближе к пламени, ему никак не удавалось согреть их. И все же холод нес какое-то странное успокоение, словно он служил неким щитом. Но от чего ограждал этот щит — Перрин понять не мог. Какое-то бормотание раздавалось в глубине его сознания  — и этот шепоток, неясный, едва различимый, на грани слышимости, старался прокрасться к нему.— Итак, стало быть, ты от него откажешься. Для тебя так будет лучше всего. Подойди. Садись, побеседуем.Перрин обернулся и посмотрел на говорившего. Круглые столики, беспорядочно расставленные по помещению, пустовали, за исключением одного в темном углу, за ним одиноко сидел мужчина. Вся прочая часть общей залы казалась какой-то нечеткой, скорее видением, чем явью, особенно то, что ускользало от прямого взора Перрина. Юноша оглянулся на пламя; теперь оно пылало в очаге, сложенном из кирпича. Почему-то ничто из того, что его окружало, Перрина не тревожило. «А ведь должно было». Хотя почему — он сказать не смог бы.Человек сделал знак рукой, подзывая юношу к себе, и тот приблизился к столу незнакомца. Квадратному. Столы были квадратными. Хмурясь, юноша протянул руку, чтобы потрогать столешницу, но тут же отдернул. В этом углу общей залы ламп не было, и, хотя в остальной части помещения было светло, мужчина и стол, за которым он сидел, почти скрывались в тени, едва не сливаясь с полумраком.У Перрина возникло ощущение, что он знал этого человека, но оно было таким же смутным, как то, что юноша видел краешком глаза. Незнакомец был средних лет, привлекателен внешне и одет слишком хорошо для деревенской гостиницы: в темный, почти черный бархат с  белыми кружевами, ниспадающими с  воротника и манжет. Он сидел прямо, словно одеревенелый, иногда прижимая ладонь к груди, словно любое движение причиняло ему боль. Собеседник не отрывал взгляда от лица Перрина; его темные глаза казались в тени сверкающими точками.— Откажусь от чего? — спросил Перрин.— От него, разумеется. — Мужчина кивком указал на топор, висевший у  Перрина на поясе. В  его голосе слышалось удивление, словно они уже вели разговор на эту тему, а сейчас снова продолжили старый спор.Перрин не осознавал, что топор при нем, не чувствовал его веса, оттягивающего пояс. Он провел рукой по лезвию в форме полумесяца, по уравновешивающему его с другой стороны толстому шипу. И  кожей ощутил сталь  — добротную надежную сталь. Надежнее и реальнее, чем все, что его сейчас окружало. Возможно, даже реальнее его самого. Поэтому он не стал отнимать руку от топора — чтобы удержать связь с чем-то надежным и настоящим.— Я думал об этом, — ответил Перрин, — но, сдается мне, не могу. Пока еще не могу.«Пока еще?» Казалось, гостиница замерцала, и шепоток снова зазвучал у него в голове. «Нет!» Шепот пропал.— Нет? — Мужчина холодно улыбнулся. — Ты кузнец, парень. И насколько я слышал, кузнец хороший. Твои руки созданы для молота, а  не для топора. Чтобы создавать, а  не убивать. Вернись к этому, пока не стало слишком поздно.Перрин, к собственному своему изумлению, обнаружил, что согласно кивает. — Да. Но я  — та’верен.  — Раньше он никогда не произносил этих слов вслух. «Но ему ведь уже известно». Перрин был в этом уверен, хотя и не знал почему.Улыбка мужчины на миг превратилась в гримасу, но тут же он улыбнулся снова, еще шире. И еще холодней.— Парень, есть способы все изменить. Способы избежать даже судьбы. Садись, и мы поговорим о них.Тени как будто бы зашевелились, сгустились и  придвинулись ближе.Перрин отступил на шаг, стараясь оставаться на свету.— Я так не думаю.— Хотя бы выпей со мной. За годы минувшие и за годы, что еще впереди. Вот, выпей, и все станет ясней и понятней.Мгновение назад кубка, что протягивал ему незнакомец через стол, не было. Кубок, до краев наполненный кроваво-красным вином, ярко сиял серебром.Перрин всмотрелся в лицо собеседника. Даже его обостренное зрение не позволяло разглядеть черты лица мужчины — тени, казалось, совершенно скрадывали их, подобно плащу Стража. Тьма окутывала незнакомца, обнимала, словно ласкаясь. В  его глазах Перрин что-то увидел — нечто такое, что он, как ему мнилось, сумеет вспомнить, если как следует постарается. Шепоток вновь вернулся.— Нет, — сказал Перрин. Он отвечал тихому бормотанию у себя в голове, но, когда мужчина за столом зло поджал губы в приступе ярости, подавленном столь же быстро, как и  начавшемся, юноша решил, что сказанное им сойдет также и за отказ от вина. — Я не хочу пить.Он повернулся и направился к двери. Очаг был теперь из обкатанных рекой камней, и в зале стояло несколько длинных столов со скамьями вдоль них. Перрину вдруг захотелось оказаться снаружи, где угодно, лишь бы подальше от этого человека.— Шансов у тебя будет немного, — раздался позади резкий голос незнакомца. — Три нити, сплетенные вместе, разделят общую участь. Перерезать одну — порвутся все. Судьба может убить тебя, если не уготовит чего-то худшего.Спиной Перрин ощутил внезапно накатившую волну жара  — она вдруг возникла, а потом так же быстро ушла, словно открылись и сразу захлопнулись дверцы громадной плавильной печи. Ошеломленный, он развернулся. Зала была пуста.«Это всего лишь сон», — сообразил Перрин, вздрагивая от холода. И в этот миг все вокруг изменилось.Он смотрел в  зеркало, на свое отражение. Часть его существа  никак не могла осознать то, что открылось взгляду, другая часть — принимала как должное. Позолоченный шлем, сработанный в виде львиной головы, сидел на нем как влитой. Золотые листья покрывали искусно выкованный нагрудник, золотая чеканка украшала детали пластинчато-кольчужного доспеха, закрывавшего его руки и ноги. Лишь топор на поясе был безыскусно прост. Голос — его собственный голос — мысленно прошептал ему, что лучше топора оружия не найдешь, ведь он был с ним тысячу раз и участвовал в  сотнях битв. «Нет!» Перрину хотелось снять топор, отбросить прочь. «Я не могу!» В голове у него зазвучал голос — громче, чем невнятное бормотание, почти на уровне понимания:— Человек, судьбой назначенный для славы.Юноша крутанулся на пятках, отворачиваясь от зеркала, и обнаружил перед глазами прекраснейшую из женщин, виденных им когда-либо. Он не замечал более ничего вокруг, желая видеть одну только ее. Полночные озера глаз, молочно-белая кожа, наверняка нежнее и глаже белого шелка ее платья. Когда она шагнула к нему, у Перрина пересохло во рту. Он осознал, что любая из женщин, которых он когда-нибудь видел, по сравнению с ней будет неуклюжей и нескладной. Перрин задрожал и удивился — почему ему холодно?— Мужчине нужно хватать судьбу обеими руками, — промолвила, улыбаясь, женщина. Этой улыбки почти хватило, чтобы согреть его. Женщина была высока: добавить ей росту чуть меньше ладони — и она вровень смотрела бы Перрину в глаза. Серебряные гребни удерживали ее прическу, а  волосы были чернее воронова крыла. Широкий пояс из серебряных звеньев стягивал талию, которую Перрин мог бы, наверное, обхватить ладонями.— Да, — прошептал он. Внутри его ошеломление боролось с согласием. Перрина слава не прельщала. Но после ее слов он уже не хотел ничего иного. — Я имею в виду... — Бормотание вновь зазвучало в голове, царапая череп. — Нет! — Шепоток пропал, и, всего на  миг, согласие тоже исчезло. Почти. Он поднял руку к  голове, кос нулся золоченого шлема, снял его. — Я... Не думаю, что я хочу этого. Это не мое.— Не хочешь? — Она рассмеялась. — Какой же мужчина, в чьих жилах играет кровь, не желает славы? Столько славы, будто ты протрубил в Рог Валир.— Я не хочу, — сказал Перрин, не обращая внимания на ту часть себя, что кричала ему: «Ты лжешь!» Рог Валир. «Рог звонко прозвучал — и в неистовую атаку! Смерть у его плеча, но все же она ждет впереди. Его возлюбленная. Его губительница». — Нет! Я — кузнец.В ее улыбке теперь было сожаление.— Желать такую малость. Не слушай тех, кто пытается отвратить тебя от предначертанной судьбы. Они хотят умалить тебя, унизить. Они уничтожат тебя. Противостояние судьбе способно лишь принести боль. Зачем выбирать боль, когда можно обрести славу? Когда имя твое станут помнить наравне со всеми героями легенд?— Я не герой.— Ты и половины не знаешь о том, кто ты. О том, кем можешь стать. Давай раздели со мной кубок, во имя судьбы и славы. — В ее руках оказался сверкающий серебряный кубок, наполненный кроваво-красным вином. — Испей.Перрин хмуро уставился на кубок. Было что-то... знакомое в этом. В его сознание ворвалось рычание.— Нет! — Он боролся с этим рыком, отгоняя, отказываясь слушать. — Нет!Она протянула ему золотой кубок:— Выпей же. «Золотой? По-моему, кубок был... он был...» Додумать он не сумел. Но в нахлынувшем замешательстве в его сознание вновь вернулся тот звук, вгрызаясь, требуя, чтобы его услышали.— Нет, — сказал Перрин. — Нет! — Он взглянул на позолоченный шлем у себя в руках и отбросил его в сторону. — Я кузнец. Я...Звучащий в голове рокот боролся с ним, стремясь быть услышанным. Перрин обхватил руками голову, чтобы отгородиться от него, но лишь запер его внутри.— Я — человек! — прокричал Перрин.Тьма окутала его, но женский голос следовал за ним, шепча:— Здесь всегда ночь, и сны приходят ко всем людям. Особенно к тебе, мой дикарь. И я всегда буду в твоих снах.Тишина.Перрин опустил руки. На нем снова были его куртка и штаны, простые, но прочные и хорошо сшитые. Подходящая одежда для кузнеца или любого деревенского жителя. Однако сейчас он едва ее замечал.Перрин стоял у  низкого парапета каменного моста, что дугой выгибался между широкими каменными башнями с плоскими верхушками. Башни колоннами вздымались из таких глубин, куда его зоркий взгляд не мог проникнуть. Свет, идущий невесть откуда — даже он со своим зрением этого не понимал, свет просто был,  — показался бы слишком тусклым глазам любого другого человека. Всюду, куда ни глянь, слева, справа, вверху, внизу — было множество мостов, башен, опор и  нескончаемых скатов и  переходов. В этом нагромождении, кажущемся бесконечным, не угадывалось никакой системы. Хуже того, некоторые из переходов взбирались к верхушкам опор, которые нависали прямо над теми же башнями, откуда эти переходы и  начинались. Плеск воды эхом отражался отовсюду и, казалось, раздавался сразу со всех сторон. Перрин задрожал от холода.Вдруг краем глаза он уловил какое-то движение и, не раздумывая, присел и скрючился за каменным парапетом. Быть замеченным — опасно. Он не знал почему, но был уверен, что это именно так, и никак иначе. Он просто знал.Чуть приподнявшись и  осторожно глядя поверх ограждения, Перрин выискивал замеченный им источник движения. Белый отсвет промелькнул на отдаленном переходе. Он был уверен, что это женщина, хоть и не смог явственно ее различить. Спешащая куда-то женщина в белом платье.На мосту, расположенном чуть ниже его и гораздо ближе, чем тот переход, где Перрин заметил женщину, внезапно появился мужчина, смуглый, высокий и стройный. Бросалась в глаза серебристая прядь в его черных волосах. Темно-зеленый кафтан незнакомца был обильно расшит золотыми листьями, а пояс и кошелек украшены золотой канителью, ножны кинжала искрились драгоценными камнями, даже верх его сапог обрамляла золотая бахрома. Откуда он взялся?Другой мужчина, возникший столь же внезапно, как и первый, зашагал по мосту с противоположной его стороны. Черные полосы сбегали по роскошным рукавам его красного кафтана, ворох бледных кружев свисал с манжет и воротника. Его сапоги так обильно были украшены серебром, что под узором с трудом удавалось увидеть кожу. Он был ниже ростом, чем тот, навстречу которому шел, и коренастей, с коротко подстриженными волосами, столь же белыми, что и кружева его наряда. Несмотря на возраст, человек не казался слабым. Он двигался вперед с той же надменной уверенностью, какую излучал первый мужчина.Они осторожно приближались друг к другу. «Как два торговца лошадьми, каждый из которых знает, что у другого есть хромая кобыла на продажу», — подумал Перрин.Мужчины начали разговор. Перрин напряг слух, но эхо, рождающееся от звуков плещущей воды, позволило разобрать лишь обрывки слов. Хмурые лица, недобрые взгляды в упор, резкие движения, на грани удара. Ни один из них другому не доверял. Перрин подумал, что они, возможно, терпеть не могут друг друга.Он поднял взгляд, высматривая женщину, но она пропала из виду. Когда юноша вновь поглядел вниз, то обнаружил, что к  двум мужчинам присоединился третий. И Перрин его вроде бы знал — но как-то смутно, словно полузабытое воспоминание. Средних лет, видный собой мужчина, облаченный в темный, почти черный бархат с белыми кружевами. «Гостиница, — подумал Перрин. — И чтото до нее. Что-то...» То, что было, казалось, давным-давно. Но вспомнить никак не удавалось.Теперь первые двое мужчин стояли бок о бок, оказавшись перед новоприбывшим союзниками поневоле, отчего им явно было не по себе. А тот кричал и грозил им кулаком, в то время как они неуверенно топтались на месте, отворачивались, избегая встречаться с ним взглядом. Даже если эти двое и враждовали между собой, страх перед третьим был сильнее.«Его глаза, — подумал Перрин. — Что же такого странного в его глазах?»Тот, что был высокий и смуглый, принялся возражать, сначала вяло, затем со все большим пылом. Беловолосый присоединился к нему, и тут внезапно их временное союзничество распалось. Все трое орали друг на друга, каждый, в свою очередь, на двух других. Вдруг мужчина в черном бархате широко раскинул руки в стороны, словно требуя прекратить ссору. И разрастающийся огненный шар объял их, скрыл, ширясь и заполняя собой все вокруг.Перрин обхватил голову руками и бросился за каменный парапет, съежившись у его подножия, пока его хлестали и дергали за одежду яростные порывы ветра — ветра, горячего, как огонь. Ветра, который сам был огнем. Даже крепко зажмурив глаза, Перрин мог видеть пламя, пожирающее весь мир, пронзающее само бытие. Пламенный ураган ревел и внутри его; он буквально чувствовал его — обжигающий, пылающий вихрь тащил его, стремясь поглотить и развеять пеплом. Перрин завопил, пытаясь найти опору в самом себе и понимая, что этого недостаточно.И в мгновение между двумя ударами сердца ветер пропал. Он не ослабевал постепенно. Миг тому назад на юношу обрушивалась огненная буря, а уже в следующий — царило полнейшее безмолвие. Единственным звуком было эхо плещущейся воды.Перрин медленно сел, осмотрел себя. На куртке не было и следа от огня, никаких прорех или подпалин, открытые участки кожи не получили ожогов. Только память об опаляющем жаре заставляла его верить в то, что все это действительно произошло. Память одного лишь разума; тело не сохранило воспоминаний о случившемся.Перрин осторожно выглянул из-за краешка парапета. Часть моста на несколько шагов в обе стороны от того места, где стояли мужчины, пропала, осталось лишь оплавленное основание. И никаких следов этих троих.Легкое покалывание, от которого будто зашевелились волосы на затылке, заставило Перрина поднять голову. На наклонном переходе, правее и выше от него, стоял косматый серый волк. Зверь смотрел на юношу.— Нет! — Перрин вскочил на ноги и побежал. — Это сон! Ночной кошмар! Я хочу проснуться!Он бежал, и все, что было вокруг, поплыло в его глазах. Задвигались переменчивые размытые пятна. Гул наполнил уши, затем пропал, и как только этот шум прекратился, перед глазами перестало мерцать, все обрело устойчивость.

Перрин вздрогнул от холода. Он осознавал, что это сон, уверенно и без сомнений, с самого первого мига. Ему смутно мерещились туманные воспоминания о  снах, предшествующих этому, однако нынешний сон он знал. Он уже бывал в этом месте раньше, в предыдущие ночи, и, хотя не понимал ничего из происходящего, все же знал — это всего лишь сон. Но на сей раз знание ничего не меняло.Открытое пространство, где он стоял, окружали громадные колонны из полированного краснокамня, а над головой, ярдах в пятидесяти, а то и более, высился сводчатый потолок. Попытайся Перрин даже на пару с таким же рослым, как он сам, человеком обхватить руками одну из колонн, у  них бы не получилось. Пол был выложен крупными плитами из светло-серого камня, крепкого, однако истертого бесчисленными стопами минувших поколений.И под сводом, в самом центре зала, блистала причина, которая и приводила сюда эти стопы. В воздухе стоймя, обращенный рукоятью вниз, парил ничем с виду не удерживаемый меч, — казалось, любой может дотянуться до него и взять в руку. Он неспешно поворачивался вокруг своей оси, словно увлекаемый во вращение неким дуновением воздуха. На самом деле меч был не настоящий. Он казался сделанным из стекла или, возможно, выточенным из кристалла, и клинок, рукоять и крестовина гарды улавливали весь свет, что был в зале, и, дробя его, разбрасывали вокруг тысячей отблесков и вспышек.Перрин направился к мечу и протянул к нему руку, как делал это прежде не один раз. Он ясно помнил, что поступал именно так. Рукоять висела на уровне лица, дотянуться  — проще простого. В футе от сверкающего меча его руку отклонило, отвело в сторону; хотя в воздухе ничего не было, но он словно бы наткнулся на камень. Насколько знал Перрин, так и  должно было быть. Юноша предпринял еще попытку, с бо льшим старанием, но с тем же успехом он мог бы просовывать руку в стену. Меч вращался и посверкивал в футе от него, но так же далеко, как если бы находился по ту сторону океана.Калландор.Перрин не сказал бы точно, услышал он этот шепот снаружи или тот прозвучал в его сознании; звук казался эхом, раскатившимся среди колонн, тихий, словно ветер, исходящий разом отовсюду, настойчивый.Калландор. Кто владеет мною, владеет судьбой. Возьми меня и начни последнее странствие.Внезапно испугавшись, Перрин отступил на шаг. Прежде этот шепот никогда не звучал. Раньше такой сон уже посещал его, четырежды,  — он помнил это даже сейчас: четыре ночи, одна за другой, — но впервые в нем что-то поменялось. Испорченные идут. Это был иной шепот, и Перрин знал, от кого он исходит, поэтому вздрогнул, будто к  нему прикоснулся мурддраал. Волк стоял среди кроваво-красных колонн, горный волк  — косматый, серый с проседью, ростом Перрину почти по пояс. Он пристально смотрел на юношу, не сводя с него таких же желтых, как у самого Перрина, глаз.Испорченные идут.— Нет,  — проскрежетал Перрин.  — Нет! Я не впущу вас! Ни за что!Он точно когтями процарапал себе путь к пробуждению и сел на ложе у себя в хижине. Юноша дрожал — от страха, холода и гнева.— Не впущу, — хрипло прошептал он.Испорченные идут. Эта мысль отчетливо звучала в голове у Перрина, но принадлежала не ему.Испорченные идут, брат.

Глава 5. Кошмары наяву

Вскочив с кровати, Перрин схватил топор и выбежал наружу, босой, в одном белье, не обращая внимания на холод. Облака купались в тускло-белом сиянии луны. Этого света с лихвой хватало для глаз, и он явственно видел, как со всех сторон тихо крадутся между деревьями фигуры, почти такие же рослые, как Лойал, но лица их уродовали хищные рыла и клювы, а получеловеческие головы были увенчаны рогами и гребнями из перьев. Из этих настороженно двигавшихся теней какие-то имели копыта и  звериные лапы, и было их не меньше тех, которые ступали по земле обутыми в сапоги ногами.Перрин открыл было рот, чтобы поднять тревогу, как внезапно с грохотом распахнулась дверь хижины Морейн и наружу выскочил Лан, сжимая в руке меч и крича:— Троллоки! Просыпайтесь, коли жизнь дорога! Троллоки!С ответными криками из хижин стали вываливаться люди, полураздетые, но нимало этим в большинстве своем не смущенные, и все — с мечами наготове. Со звериным ревом троллоки бросились вперед, и  их встретили сталью и  криками «Шайнар!» и «Дракон Возрожденный!».Лан был полностью одет; Перрин побился бы об заклад, что Страж и не спал вовсе, — он бросился в гущу троллоков, словно шерстяная одежда на нем была доспехами. Казалось, он будто танцует среди врагов, человек и меч струились подобно воде или ветру, и там, где танцевал Страж, троллоки визжали и умирали.Морейн тоже покинула свою избушку, в  ночи она исполняла собственный танец среди троллоков. Единственным видимым ее оружием был хлыст, но когда она хлестала троллока, на его теле вспыхивала огненная линия. Другой рукой она метала призванные из воздуха огненные шары, и троллоки выли, колотясь оземь, когда пламя пожирало их.Вспышка пламени объяла дерево целиком, от корней до кроны, затем факелом загорелось другое, полыхнуло еще одно. Троллоки завизжали от нежданного света, но не перестали размахивать своими шипастыми топорами и загнутыми, подобно косам, мечами.Вдруг Перрин заметил Лею, нерешительно шагнувшую из домика Морейн, что стоял на другой стороне низины, и все прочие мысли разом оставили его. Женщина из Туата’ан привалилась спиной к бревенчатой стене, прижав руку к горлу. Свет, отбрасываемый горящими деревьями, позволил ему увидеть лицо Леи, на котором отражались ужас, боль и отвращение к бойне, представшей ее глазам.— Спрячься! — закричал ей Перрин. — Уходи! Прячься в доме!Нарастающий рев сражающихся и  умирающих поглотил его слова. Юноша бегом бросился к ней:— Прячься, Лея! Прячься, если тебе дорог Свет!

Над Перрином навис троллок с кровожадно изогнутым клювом на месте носа и рта. Черная кольчуга, усаженная шипами, облегала его от плеч до колен, а под нею виднелись когтистые ястребиные лапы. Взмахнув своим странно изогнутым мечом, чудовище шагнуло вперед. От него пахло по том, грязью и кровью.Перрин, уклоняясь от удара сплеча, поднырнул под черный клинок и, крича что-то нечленораздельное, ударил в ответ топором. Он понимал, что вроде бы должен бояться, но страх куда-то подевался, уступив место целеустремленности. Перрина сейчас волновало только одно: необходимо добраться до Леи и увести ее в безопасное место; а троллок стоит у него на пути.Троллок упал, рыча и брыкаясь; Перрин не знал, куда он его поразил, умирал тот или всего лишь ранен. Он перепрыгнул дергавшуюся в конвульсиях тварь и побежал вверх по неровному склону.Пылающие деревья отбрасывали зловещие тени на небольшую долину. Колеблющаяся тень возле избушки Морейн вдруг обернулась рогатым троллоком с козлиным рылом. Сжимая обеими руками шипастую секиру, он готов был, похоже, ринуться вниз, в  гущу схватки, но тут его взгляд пал на Лею.— Нет! — закричал Перрин. — Свет, нет!Камни осыпались из-под его босых ступней, но он не замечал ссадин и ушибов. Троллок замахнулся секирой.— Лея-а-а-а-а-а-а-а!В последний момент троллок развернулся, секира метнулась к Перрину. Он бросился наземь, завопив от боли, — сталь рассекла ему спину. В отчаянном броске Перрин ухватился за козлиное копыто и рванул изо всех сил. Троллок потерял равновесие и с шумом упал, но, съезжая по склону, успел схватить юношу ручищами, что были вдвое толще Перриновых. Сцепившись, они кубарем катились под гору. Тошнотворная вонь от троллока ударила Перрину в ноздри — мешанина козлиного смрада и кислого человеческого пота. Могучие вражьи лапищи обвились вокруг груди, выдавив оттуда воздух, ребра заскрипели, угрожая сломаться. Падая, троллок упустил секиру, но тупые козлиные зубы впились Перрину в плечо, задвигались мощные челюсти. От боли, захлестнувшей левую руку сверху донизу, он застонал. Перрин силился вдохнуть воздух, перед глазами плыли черные круги, но краешком сознания он сообразил, что другая его рука свободна и в ней он сжимает чудом не оброненный топор. Юноша держал его за верхнюю часть рукояти, как молот, шипом вперед. С ревом, на последнем дыхании Перрин вбил шип в  висок троллоку. Тот беззвучно содрогнулся и  раскинул  руки, выпустив и  отбросив юношу. Повинуясь одному лишь инстинкту, рука Перрина крепче сжала топорище, оружие рывком высвободилось, а троллок, все еще подергиваясь, заскользил вниз по склону.Секунду Перрин лежал, пытаясь отдышаться. Глубокая рана, проходящая через спину, будто горела, и он чувствовал влагу текущей крови. Плечо протестующе отозвалось болью, когда он заставил себя приподняться на локте.— Лея?Та все еще оставалась там, съежившись перед хижиной, не более чем в десяти шагах выше по склону. И смотрела на него с таким выражением на лице, что он с трудом смог встретить ее взгляд.— Не надо меня жалеть! — прорычал ей Перрин. — Не...Мурддраал прыгнул с крыши хижины, прыжок его длился, казалось, неестественно долго, и все то время, которое заняло это его затянувшееся падение, черный плащ саваном стекал с  его плеч, будто Получеловек уже стоял на земле. Безглазый взор был прикован к Перрину. Пахло от чудовища как от самой смерти.Мурддраал не сводил взгляда с Перрина, и руки и ноги юноши сковал растекшийся по ним холод, грудь превратилась в ледяную глыбу.— Лея, — шептал он. Больше он ничего не мог сделать, и лишь одно это удерживало его от бегства. — Лея, прошу тебя, спрячься. Прошу тебя.Получеловек направился к Перрину — медленно, преисполненный уверенности, что страх удержит жертву в силке. Он двигался подобно змее, держа наготове меч, черный настолько, что клинок виден был лишь в отблесках пламени от горящих деревьев.— Отруби треноге одну ножку, — произнес тихо мурддраал, — и она упадет.Шелест его голоса напоминал звук, с которым осыпается пораженная сухой гнилью кожа.Лея вдруг шевельнулась и  бросилась вперед, пытаясь руками обхватить ноги мурддраала. Тварь отмахнулась темным мечом за спину, почти что мимоходом, даже не оглянувшись, и женщина осела.Слезы выступили в уголках глаз Перрина. «Я должен был помочь ей... спасти ее. Я должен был сделать... хоть что-то!» Но под гнетом безглазого взора мурддраала не то что двинуться  — даже думать было неимоверно тяжко.Мы идем, брат. Мы идем, Юный Бык. Слова в глубине разума наполнили голову Перрина звоном, как от удара колокола; отзвуки дрожью прошлись по телу. Вместе со словами пришли волки, десятки волков наводнили его сознание, и в тот же миг Перрин увидел, что и сами они хлынули в чашу-низину. Горные волки, ростом почти по пояс человеку, белесо-серые с ног до головы, выбегали из ночи, к удивлению заметивших их двуногих, — потому что устремились волки на бой с Испорченными. Волки заполнили Перрина изнутри так, что он едва сознавал себя человеком. Глаза его собрали свет, засияв золотисто-желтым. И Получеловек прекратил свое наступление, словно вдруг усомнившись.— Исчезающий, — яростно прохрипел Перрин, но тут иное имя пришло к нему — от волков. Троллоки, Испорченные, созданные в годы Войны Тени посредством смешения людей и животных, сами были немалым злом, но мурддраалы... — Нерожденный! — словно выплюнул Юный Бык. Рык искривил его губы, и он кинулся на мурддраала.Тот двигался как гадюка, извивающаяся и смертоносная, черный меч мелькал словно молния, но Перрин был Юным Быком. Так прозвали его волки. Юный Бык, с рогами из стали. Он был един с волками. Он сам был волком, а любой волк готов умереть сотню раз, лишь бы увидеть, как падет еще один Нерожденный. Исчезающий отступал под неистовым натиском, и теперь стремительный клинок Получеловека успевал лишь отражать удары Перрина.Подколенное сухожилие и  горло  — вот как убивают волки. Юный Бык внезапно бросился в сторону и упал на колено, топор резанул Получеловека по сухожилию. Тот завопил — в иное время от такого пронзающего кости крика у Перрина волосы встали бы дыбом — и упал, выставив руку. Получеловек — Нерожденный — все так же крепко держал меч, но прежде, чем он успел ответить, топор Юного Быка ударил снова. Наполовину отрубленная, голова мурддраала завалилась назад и повисла за спиной; однако, все еще опираясь на руку, Нерожденный остервенело полоснул мечом по воздуху. Нерожденные всегда умирали долго.От волков — да и собственными глазами он это видел — Юный Бык воспринял образы троллоков, с воплями, в корчах рухнувших на землю, хотя их не тронул ни волк, ни человек. Связанные с поверженным мурддраалом, теперь, раз он умер, они умирали тоже — если не были убиты до того.Сколь ни сильно было в  Юном Быке страстное желание броситься вниз по склону, присоединиться к своим братьям, убивавшим Испорченных, присоединиться к  охоте за оставшимися Нерожденными, человеческая его частица, пусть и глубоко погребенная, помнила: «Лея».Он выронил топор и бережно перевернул ее. Кровь покрывала лицо Леи, а глаза смотрели на него снизу вверх, подернутые поволокой смерти. Казалось, этот взгляд обвинял его.— Я пытался, — сказал ей Перрин. — Пытался спасти тебя. — (Ее взгляд ничуть не изменился.) — А что еще я мог сделать? Он бы убил тебя, если бы я не убил его!Идем, Юный Бык. Идем убивать Испорченных. Волк одолел его, овладел им. Опустив Лею, Перрин поднял топор, влажно блеснула сталь. Когда он мчался вниз по каменистому склону, глаза его светились. Он был Юным Быком. Там и тут деревья в низине пылали как факелы; пламя охватило высокую сосну в тот момент, когда Юный Бык вступил в бой. В ночном воздухе вспыхивали фиолетово-синие зарницы, подобные непрестанной молнии, — это Лан сошелся в схватке еще с одним мурддраалом, и сталь, сработанная древними Айз Седай, встретилась с черной сталью, выкованной в Такан’даре, что в тени Шайол Гул. Лойал орудовал посохом размером с добрую жердину из забора, деревянный вихрь отмерял пространство, куда троллок мог попасть лишь сбитым с ног. Люди отчаянно сражались среди пляшущих теней, но Юный Бык — Перрин — приметил краешком сознания, что слишком многие из шайнарских двуногих пали.Братья и  сестры дрались небольшими стаями, по трое-четверо, уворачиваясь от похожих на косы мечей и топоров с шипами на обу хах; они, оскалив зубы, бросались на врагов и рвали клыками подколенные сухожилия, а после перегрызали горло упавшей добыче. Не было чести в такой битве, как не было в ней ни славы, ни пощады. Волки пришли не ради битвы, а для того, чтобы убивать. Юный Бык присоединился к одной из стай, и сталь топора заменяла ему клыки.Он больше не думал о  сражении, что шло вокруг. Был лишь троллок, которого он и  его братья-волки отсекали от остальных и валили наземь. Потом будет следующий, и еще один, и еще, пока не останется ни одного Испорченного. Ни здесь, ни где бы то ни было. Перрин ощутил тягу отбросить топор и сражаться зубами, бегая на четырех лапах, как его братья. Нестись через высокие горные перевалы. Гнаться за оленем, утопая по брюхо в рыхлом снегу. Бежать наперегонки с холодным ветром, треплющим мех. Он рычал вместе с братьями, и троллоки под его желтоглазым взглядом выли от страха даже больше, чем перед другими волками.Внезапно Перрин осознал, что в низине больше не осталось ни единого троллока, хотя и чувствовал, как братья преследуют сбежавших. Где-то там, в темноте, стая из семерых избрала иную добычу. Один из Нерожденных бежал к своему твердолапому четырехногому — своему коню, подсказала какая-то отдаленная часть Перрина, — и братья устремились следом за ним, носы были наполнены его чуждым запахом, духом самой смерти. Мысленно он был с ними, видел их глазами. Когда волки приблизились, Нерожденный развернулся, сыпля проклятиями. Его черный клинок и черное облачение были подобны ночи, но именно ночью охотятся братья и сестры Юного Быка.Пал первый из собратьев, и Юный Бык зарычал, пронизанный его смертной мукой, однако остальные окружили Нерожденного, накинулись на него. Погибли еще братья и сестры, но, даже умирая, они, вцепившись челюстями, помогли повалить Нерожденного. Теперь тот отбивался, пустив в ход зубы, рвал глотки, ногтями полосовал шкуру и плоть не хуже твердых клыков, что носят двуногие, однако собратья терзали его даже в момент своей гибели. Наконец одинокая сестра высвободилась из груды еще содрогающихся тел и пошла прочь, скособочившись и пошатываясь. Утренняя Дымка, так ее звали, но, как то свойственно всем именам волков, оно было чем-то бо льшим, нежели просто словами: в нем виделось морозное утро, когда налетающий спозаранку кусачий снег предвещает дневной снегопад и в долине завитки густого тумана, что кружит и уносит ветер, в  резких порывах которого чуется предвестие доброй охоты. Вскинув голову, Утренняя Дымка взвыла на скрытую облаками луну, оплакивая погибших собратьев.Юный Бык тоже запрокинул голову и завыл, скорбя вместе с ней.Когда он опустил голову, на него смотрела Мин.— Перрин, с тобой все в порядке? — спросила девушка нерешительно. На щеке у нее красовался синяк, а рукав куртки свисал наполовину оторванным. В одной руке она сжимала дубинку, в другой — кинжал. Дубинка и кинжал были в налипшей шерсти и испачканы в крови.Перрин видел, что все смотрели на него, все, кто еще оставался на ногах. Лойал, устало опиравшийся на свой длинный посох. Шайнарцы, которые несли своих раненых, неспособных идти сами, вниз, где над одним из лежавших воинов уже склонилась Морейн и рядом с нею возвышался Лан. Даже Айз Седай повернула голову в сторону Перрина. Пылающие деревья, словно огромные факелы, заливали низину дрожащим светом. Везде валялись мертвые троллоки. Меньше половины шайнарцев стояли на ногах, остальные, погибшие и раненые, лежали на земле, и среди них там и тут виднелись тела его собратьев. Так много...Перрин поймал себя на желании завыть снова. С неистовостью он отгородился от волков, мысленно возводя барьер между ними и собой, стремясь отсечь поток образов и эмоций, но те продолжали просачиваться. Однако в конце концов он перестал чувствовать волков, ощущать их боль и ярость, желание охотиться на Испорченных или бежать за... Перрин вздрогнул, встряхнулся. Огнем полыхала рана на спине, ободранное плечо словно побывало на наковальне под ударами молота. Босые ноги, исцарапанные и в ушибах, нещадно ныли. Повсюду был запах крови. Запах троллоков и смерти.— Я... Со мной все в порядке, Мин.— Ты славно бился, кузнец, — сказал Лан. Страж поднял над головой меч, все еще окровавленный. — Тай’шар Манетерен! Тай’- шар Андор! Истинная кровь Манетерен. Истинная кровь Андора.Шайнарцы — те немногие, кто еще имел силы стоять, — воздели свои клинки и поддержали Лана:— Тай’шар Манетерен! Тай’шар Андор!Лойал кивнул и добавил:— Та’верен.Смутившись, Перрин опустил глаза. Лан уберег его от вопросов, на которые он не хотел отвечать, и воздал ему незаслуженные почести. Другие не поняли. Перрин задавался вопросом, что бы они сказали, если бы знали правду. Мин подошла ближе, и он пробормотал:— Лея погибла. Я не смог... Самую малость не успел.— Ничего бы не изменилось. Ты и сам это знаешь, — тихо сказала Мин. Она наклонилась, чтобы взглянуть на его спину, и скривилась. — Морейн займется тобой. Она Исцеляет тех, кого может.Перрин кивнул. До пояса вся спина была липкой от подсыхающей крови, но, несмотря на боль, он едва обращал на это внимание.«О Свет, на этот раз я едва вернулся. Нельзя допустить, чтобы такое повторилось. И я этого не хочу. Больше никогда!»Но когда он был с волками, все было совсем иначе. Ему ведь даже не приходило в голову беспокоиться, что незнакомцы пугаются его большого роста. И никто не думал, что он тугодум, лишь потому, что он старается быть осторожным. Волки знали друг друга, даже если раньше никогда не встречались, и с ними он был волком среди волков.«Нет! — Его руки сжали рукоять топора. — Нет!»Перрин вздрогнул, когда неожиданно заговорил Масима.— Это был знак,  — заявил шайнарец, поворачиваясь кругом и обращаясь ко всем. На обнаженных руках и груди у него темнела кровь — сражался он в одних штанах, — и вдобавок Масима прихрамывал, но неистовый огонь в его взоре пылал сильнее, чем когда-либо прежде. Намного сильнее. — Знак, призванный укрепить нашу веру. Даже волки явились сражаться за Дракона Возрожденного. В час Последней битвы лорд Дракон призовет даже зверей лесных биться на нашей стороне. Это знак нам. Знак идти вперед. Лишь приспешникам Темного не по пути с нами.Двое шайнарцев кивнули.— Захлопни растреклятый рот, Масима!  — рявкнул на него Уно. Похоже, он был цел и невредим, но ведь Уно сражался с троллоками еще до рождения Перрина. Все же и  он едва не валился с ног от усталости, и лишь нарисованный глаз на его повязке выглядел бодро. — Мы выступим тогда, когда лорд Дракон нам прямо об этом скажет, и не растреклятой минутой раньше! И вы, ублюдочные овцеголовые фермеры, не смейте этого забывать! — Одноглазый посмотрел на возрастающее число солдат, которыми занималась Морейн, — даже после ее манипуляций мало кто из них был способен хотя бы на такую малость, как сесть, — и покачал головой. — По крайней мере, у нас найдется, чем согреть раненых, — тут в достатке проклятых волчьих шкур.— Нет! — Горячность в голосе Перрина нескрываемо удивила шайнарцев. — Волки сражались за нас, и мы похороним их вместе с нашими павшими.Уно нахмурился, открыл рот, словно собираясь возразить, но Перрин впился в него немигающим желтоглазым взглядом. Шайнарец первым опустил глаза и кивнул.Снова сконфуженный, Перрин прочистил горло, в то время как Уно приказывал шайнарцам, кому позволяли раны, собрать мертвых волков. Мин поглядывала на Перрина искоса, как она поступала, когда видела вокруг кого-то знаки.— А где Ранд? — спросил он у девушки.— Бродит там, в  темноте,  — ответила Мин, кивком указав на уходящий вверх склон и по-прежнему не отводя взора от Перрина. — Ни с кем не желает разговаривать. Просто сидит там и рявкает на каждого, кто к нему подходит.— Со мной поговорит, — сказал Перрин.Девушка последовала за ним, стараясь убедить, что сначала ему стоит показать свои раны Морейн.«О Свет, что же видит Мин, когда смотрит на меня? Нет, не желаю этого знать».Ранд сидел на земле, привалившись спиной к стволу низкорослого дуба, там, куда уже не доходил свет от пылающих деревьев. Глядя в пустоту, он обхватил себя руками, сунув ладони под красную куртку, словно страдал от холода. Он как будто и не заметил, как подошли Перрин и Мин. Девушка уселась рядом с ним, но Ранд не пошевелился, даже когда она положила ладонь ему на руку. И даже здесь Перрин чуял кровь, и не только свою.— Ранд... — начал он, однако тот прервал его:— Знаешь, что я делал во время битвы? — По-прежнему устремив взор куда-то вдаль, Ранд будто разговаривал с ночью. — Ничего! Ничего стоящего. Поначалу, как ни тянулся, я  Истинного Источника коснуться не сумел, достать до него не мог. Он все время ускользал. Затем, когда наконец я ухватился за него, то решил поразить их всех огнем, спалить всех троллоков и  Исчезающих. А что вышло? Я лишь сумел поджечь несколько деревьев. И все! — Ранд затрясся в горьком беззвучном смехе, потом перестал смеяться, и лицо его искривилось в гримасе боли. — Саидин наполняла меня, я уже думал — взорвусь, точно фейерверк. Мне нужно было направить ее куда-нибудь, избавиться от нее, пока она не выжгла меня... И тут мне пришла мысль обрушить гору и похоронить под ней троллоков. И я уже почти попытался это сделать. Вот какой была моя битва. Не с троллоками — а с самим собой, чтобы гора всех нас не похоронила под собой.Мин послала Перрину исполненный боли взгляд, словно моля о помощи.— Мы... разделались с ними, Ранд, — произнес Перрин. Он содрогнулся при мысли обо всех раненых — там, в низине. И о мертвых. «Лучше уж так, чем гора, рухнувшая нам на головы». — Ты нам не понадобился.Ранд прислонился к дереву затылком, закрыл глаза.— Я чувствовал их приближение, — сказал он едва слышно. — Только не знал, что это. От них ощущение — как от порчи на саидин. А саидин — она всегда там, взывает ко мне, поет мне. И когда я  понял разницу, то уже кричал Лан, предупреждая нас. Если б я  только умел контролировать это, я  бы поднял тревогу раньше, они бы и близко подойти не успели. Но чаще всего, когда мне и в самом деле удается коснуться саидин, я совсем не понимаю, что делаю. Ее поток прямо-таки смывает меня. И все же я мог хотя бы предупредить всех.Чувствуя себя неловко, Перрин переступил с ноги на ногу; ушибы и ссадины болели.— Мы и так были предупреждены. — Он понимал, что этими словами словно пытается убедить самого себя.«Я бы тоже мог поднять тревогу, если бы поговорил с волками. Они знали, что в горах появились троллоки и Исчезающие. Они пытались сообщить мне».Но Перрин терялся в догадках: если бы он не удерживал волков за пределами своего разума, не случилось бы так, что теперь он бегал бы вместе с ними? Тот человек, Илайас Мачира, также способный говорить с волками, он-то постоянно был с ними, хотя в то же время, по-видимому, не забывал, что он человек. Но он так и не объяснил Перрину, как этого добился, да и не видел его Перрин уже давно.Скрип камней под ногами возвестил о том, что сюда идут два человека, и завихрение воздуха донесло до Перрина их запах. Впрочем, он выказал достаточную осторожность и не называл имен, пока Лан и Морейн не подошли настолько, чтобы их узнал в сумраке и человек с обычным зрением.Страж вел Айз Седай под руку, как будто пытаясь поддержать женщину, но так, чтобы она о том не догадалась. Лицо у Морейн осунулось, в глазах читалась усталость, в одной руке она несла небольшую, потемневшую от времени фигурку женщины, вырезанную из драгоценной поделочной кости. Перрин знал, что это ангриал, реликт Эпохи легенд, позволяющий Айз Седай без опаски направлять больше Силы, чем она сумела бы в одиночку. То, что Морейн воспользовалась им для Исцеления, красноречиво говорило о том, как сильно она устала.Мин встала, желая помочь Морейн, но Айз Седай жестом остановила ее.— Всех остальных я осмотрела, — сказала она Мин. — Когда закончу здесь, то смогу отдохнуть.Стряхнув заодно и руку Лана, Морейн, сосредоточенно нахмурившись, провела прохладной ладонью по кровоточащему плечу Перрина, затем вдоль раны на спине. От ее прикосновения по коже у него пробежало покалывание.— Все не так плохо, — сказала она. — Ушиб плеча глубок, но ранения поверхностные. Приготовься. Больно не будет, но...Ему всегда было неуютно, когда он знал, что кто-то рядом направляет Единую Силу, и еще хуже он себя чувствовал, если при этом подобное действие как-то затрагивало его самого. Тем не менее пару раз такое бывало, поэтому Перрин полагал, что имеет представление о последствиях воздействия Единой Силы, однако тогда Исцеление было незначительным, Морейн просто избавила его от усталости, когда не могла допустить, чтобы он выбился из сил. Те случаи не имели ничего общего с этим.Внезапно Перрину показалось, что взор Айз Седай проникает внутрь его, пронзает его насквозь. Силясь вздохнуть, он едва не выронил свой топор. Перрин чувствовал, как расползается кожа у него на спине, мышцы будто извиваются, растягиваются, снова сплетаясь заново воедино. Его плечи судорожно задрожали, глаза застлал туман. Холод обжег до костей, затем проник еще глубже. У него возникло такое чувство, словно он куда-то двигается, падает, летит; Перрин не взялся бы ответить, что именно это было, однако по ощущениям его как будто несло — невесть каким образом, невесть куда и с громадной скоростью. Минула целая вечность, пока мир вокруг него снова не обрел привычную четкость. Морейн отступила на шаг, пошатнулась, едва не упала, но Лан успел подхватить ее под руку.Изумленно раскрыв рот, Перрин смотрел на свое плечо. Раны и  синяки исчезли, боли поубавилось. Он осторожно повернулся, изогнулся, но боль в спине тоже утихла. Ноги перестали ныть; ему незачем было смотреть — он и так знал, что ссадин и синяков больше не было. В желудке у Перрина громко заурчало.— Тебе нужно поскорее поесть,  — сказала юноше Морейн.  — Для этого Исцеления немалая часть сил была взята у тебя самого. Тебе необходимо их восстановить.Голод — и образы пищи — уже занимал мысли Перрина. Добрый кусок говядины, непрожаренный, с кровью, оленина и баранина и... Усилием воли он заставил себя не думать о мясе. Лучше он раздобудет те корешки, которые в жареном виде пахли как репа. Его желудок протестующее заворчал.— У тебя даже шрама не осталось, кузнец, — сказал позади него Лан.— Большинство раненых волков сами ушли в  лес,  — сказала Морейн, разминая спину сжатыми в  кулак руками и  потягиваясь, — но тех, кого смогла отыскать, я Исцелила. — Перрин бросил на нее испытующий взгляд, но она, казалось, просто вела разговор. — Возможно, явились они сюда по своим собственным причинам, но без них, похоже, мы все были бы мертвы.Перрин неловко переступил с ноги на ногу и опустил взгляд.Айз Седай потянулась к синяку на щеке Мин, но девушка сделала шаг назад:— Мне почти не больно, а вы устали. У меня и похуже бывало, когда я просто спотыкалась.Морейн улыбнулась и опустила руку. Лан аккуратно, но крепко взял Айз Седай под локоть; ее слегка пошатывало.— Очень хорошо. А как ты, Ранд? Не ранен? Даже малейшая царапина, нанесенная мечом мурддраала, способна привести к смерти, и порой троллочьи клинки почти так же опасны.Перрин только сейчас заметил влажное пятно на одежде Ранда.— Ранд, да у тебя куртка намокла, — промолвил он.Ранд вытянул правую руку из-под куртки: ладонь была в крови.— Это не мурддраал, — сказал он, с отсутствующим видом уставившись на свою руку. — Даже не троллок. Открылась рана, которую я получил в Фалме.Морейн зашипела и, вырвав руку из хватки Лана, припала на колени возле Ранда. Откинув полу куртки, она изучала рану. Саму рану Перрин не видел, потому что Морейн заслонила ее головой, но сейчас запах крови стал сильнее. Руки Айз Седай сместились, и Ранд сморщился от боли.— «Кровь Дракона Возрожденного на скалах Шайол Гул освободит человечество от Тени». Разве не так гласят пророчества о Драконе? — произнес он.— Кто тебе это сказал? — требовательно спросила Морейн.— Доставили бы меня сейчас к  Шайол Гул,  — вяло сказал Ранд, — с помощью Путевых врат или Портального камня, и можно всему положить конец. Не будет больше смертей. Не будет больше снов. Больше не будет.— Будь все настолько просто,  — угрюмо сказала Морейн,  — я бы так или иначе это осуществила, но не все в Кариатонском цикле следует воспринимать буквально. На одно, о  чем говорится прямо, приходится десять пророчеств, которые могут иметь сотни различных толкований. Не думай, что ты вообще что-то знаешь из того, что должно случиться, пусть даже кто-то пересказал тебе все пророчества до единого. — Она примолкла, будто собираясь с силами. Стиснув ангриал в кулаке, Айз Седай свободной рукой скользнула по раненому боку Ранда, как будто там не было крови. — Потерпи.Вдруг Ранд широко распахнул глаза и сел, прямой, как натянутая струна. Он судорожно, задыхаясь, втягивал воздух, вздрагивая и глядя перед собой. Перрин, когда его Исцеляли, думал, что процедура длилась едва ли не вечность, но через несколько мгновений Морейн позволила Ранду прислониться спиной к дубу.— Я сделала... все, что в  моих силах,  — промолвила она, едва шевеля губами. — Все, что могла. Но будь осторожен: рана может открыться вновь, если...Голос ее затих, и Морейн стала заваливаться на землю.Ранд поймал ее, но рядом в мгновение ока оказался Лан и подхватил Морейн. Когда она оказалась на руках Стража, на его лице на миг отразилось чувство столь близкое к нежности, какого Перрин и не ожидал увидеть у Лана.— Вымоталась, — сказал Страж. — Она позаботилась обо всех, но нет никого, кто избавил бы от усталости ее. Пойду уложу ее в кровать.— Есть Ранд, — нерешительно промолвила Мин, но Страж покачал головой:— Нисколько не сомневаюсь, что ты готов попробовать, овечий пастух, — сказал Лан, — но тебе известно так мало, что с тем же успехом ты можешь как помочь ей, так и убить ее.— Верно, — заметил Ранд с горечью. — Мне доверять нельзя. Льюс Тэрин Убийца Родичей сгубил всех близких. Быть может, и я натворю таких же бед под конец.— Не раскисай, овечий пастух,  — строгим тоном сказал ему Лан.  — Твои плечи  — опора всему миру. Помни: ты  — мужчина, и делай то, что должно быть сделано.Ранд поднял взгляд на Стража, и, как ни удивительно, вся его горечь словно исчезла.— Я стану сражаться в полную силу, — сказал он. — Потому что, кроме меня, больше некому, и это должно быть сделано, и в этом — мой долг. Я буду биться, но не обязан любить то, чем я стал. — Он закрыл глаза, как будто засыпая. — Я буду сражаться. Сны...Лан какое-то время пристально глядел на него, потом кивнул. Страж поднял голову и поверх лежащей у него на руках Морейн посмотрел на Перрина с Мин:— Уложите его в постель, да и сами хоть немного поспите. Нам понадобится составить план, и одному Свету ведомо, что случится дальше.