«Убить дракона»: сказка, вновь злободневная как никогда

Ты что, не слышал о нашем драконе? У него три головы, два крыла и четыре лапы по пять когтей на каждой, чешую его алмаз не возьмёт, а ростом он с церковь. Правда, он так давно живёт среди людей, что иногда сам превращается в человека и заходит в гости по-дружески. Каждому из нас он больше чем друг. Он друг нашего детства. Друг детства нашего отца, деда и прадеда. Он помнит нашего прапрадеда в коротеньких штанишках. Уже четыреста лет он живёт у нас. Его нельзя убивать. Умирать он тем более не собирается. Мы боимся его, но и любим по-своему. Мы уже давно к нему привыкли. Обращение его, несмотря на грубоватость, не лишено приятности. Он холоден, но любит пошутить, травит анекдоты и высокоточно даёт прикурить. 

Он навёл порядок. Он спас нас от холеры и избавил от цыган. Он строг, но справедлив. Он добр, он умнее нас всех, вместе взятых. Удивительный стратег и великий тактик. На редкость сообразительный, по-своему гениальный. И пока он здесь — ни один другой дракон не осмелится нас тронуть. Он — сын войны. Война — это он. Все обязаны знать нашего дракона. Так сказал дракон. Он уничтожил восемьсот девять рыцарей, девятьсот пять людей неизвестного звания, одного пьяного старика, двоих сумасшедших, двух женщин и одного мальчонку, а также шесть армий и пять мятежных толп. Он непобедим. Раз, два, горе не беда! Слава дракону! 

Когда нужно обыкновенное чудо

Пьеса-сказка Евгения Шварца «Дракон» была написана в 1942–1944 годы в Сталинабаде, нынешнем Душанбе, куда Шварц эвакуировался из блокадного Ленинграда. Она била в самое нутро эпохи, сразу во всех именных драконов тоталитаризма. На сцене Истории как раз давали первый акт. Первую постановку «Дракона» в 1944 году, как водится, одобрили — Николай Акимов, постоянный режиссёр шварцевских сказок, прошёл все круги ада худсоветов и реперткомов. Но и запретили, как всегда, сразу — после премьеры в Москве. Это был обычный сценарий наказания Шварца. Не то за известность на Западе, не то за то, что он «индей» (так, по легенде, ошибочно вписали в документах в графу «национальность»  слово «иудей»). Или всё никак не могли решить, о ком пьеса: о Гитлере или таки о Сталине?.. Это было непростительно неважно.

В ледяные времена Шварц, охраняемый ангелами от репрессий и доносов, бесконечно жестокий сам к себе, слагал сказки так, как его Ланцелот носился по миру: легко, точно пушинка. Любая власть, калечащая душу, любое древнее зло в прогрессивных формах побеждались не только удалью и волшебным мечом. Чудовищ изгоняли шуткой и нежностью, а главное, жалостью — к сиротам, вдовам, молодым влюблённым. Слова Шварца, будто тёплые коты-резонёры, прыгали, царапались и делали «мяу!» История и начинается в просторной, уютной кухне, где перед очагом в кресле дремлет кот Машенька, опечаленный судьбой своей хозяйки Эльзы, избранницы дракона. А заканчивается в освобождённой ратуше, где все души обретают надежду на заботу, на «тщательный уход». Коту жалко Эльзу, Эльзе — себя и Ланцелота, Ланцелоту — всех страдающих напрасно. И где-то далеко в Чёрных горах все преступления преступников и все людские горести записываются миром в жалобную книгу. 

 В разгар войны, среди чужих песен и стихов, под палящим солнцем Таджикистана Шварц написал сказку со счастливым концом, потому что «стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных». А жалеть людей — не стыдно.

Застой перестройки

С тех пор сказка сказывается — в любые времена, где сменяются номенклатура и приметы быта, но остаётся прежним сюжет. Когда сгинули драконы и по весне оттаяли спасители-бургомистры, казалось особенно важным счастливое финальное напутствие: «Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придётся убить дракона». Пусть социализм, лишь бы с человеческим лицом.В 1962 году, когда история Советов вышла на второй акт, Акимову вновь разрешили выпустить на сцену «Дракона». Тогда же, ещё будучи студентом, этот спектакль впервые поставил и Марк Захаров. И вскоре постановку опять запретили. Весна ведь. Дракон-то давно был мёртв! — с тех пор все жили оч-ч-чень хорошо. Не пристало всяким… чудакам беспокоить победителя. Даже пташкам следовало чирикать весело. 

Григорий Горин, неизменный соратник Захарова и главный наследник Шварца, написал сценарий фильма «Убить дракона» уже в перестройку. Он почти дословно сохранил текст пьесы, вплетая его в пышный фантастический мюзикл. Мефисто-Дракон обращался огненным чудовищем, сладострастным Воландом, блондином-шоуменом, комиссаршей-лесбиянкой, а то и летающим осьминогом. Из дрожащего «у-у-у-у» рождался призыв «убить дракона!». Пульсирующий ритм перетекал в мелодию протеста, агрессивные марши вырождались в элегию депрессии, побеждала музыка любви. Бушевали пожарища, гремела война, разлетались витражи. Звучали «голоса влюблённых за краем смерти в карусели фантастических облаков». И всех то и дело охватывал «всеобщий восторг хореографического свойства». 

После совместной работы Горина и Захарова на съёмочной площадке фирменная хореография дуэта сохранилась, но от удали первого сценария не осталось почти ни следа. Как и от шварцевской нежности. На бесплодной земле, в пустоте заколоченных храмов, в затхлой тьме катакомб поселился ужас. Непристойно осклабились личины рабства. Унижение потекло струйкой крови по ноге. И что бы ни случилось, продолжался праздник. Пошлый праздник в четырёхсотлетнем ДК. 

Достойные противники

Дракона сыграл инфернальный Олег Янковский. В нём тоже почти не осталось ни ефрейторского самодовольства тирана из пьесы, ни тревожного нарциссизма ящера из сценария. Дракон Шварца выдавал: «Здорово, ребята!», «Растерялся, сукин сын!», «Дурак. Чего молчишь? Страшно?» Он ревел от ярости при каждом непослушании, кичился своим новым ударом лапой эн в икс направлении, а накануне боя жался в кресле крошечным, мертвенно-бледным, растерявшимся человечком. И всё равно чаял победить, «чудушко-юдошко! душечка-цыпочка! летун-хлопотун!» Дракон в сценарии Горина веселился, когда Ланцелот нахулиганил в ратуше и разбил его грандиозную скульптуру. Он по-шварцевски балагурил, хвастался своим карликом-рыцарем и вопил в негодовании, когда Эльза взбунтовалась и бросила в его сторону предназначенный для Ланцелота кинжал. Исход боя дракона страшно тревожил. Как много было в них человеческого, в тех драконах. Перед смертью они оба мучились жаждой и яростно взывали к своим подлым детищам, а дракон у Горина и вовсе плакал, напиваясь водой из рук победителя. 

Дракон Янковского тоже не прочь покрасоваться. Он меняет эффектные маски, взрывает охрану и пускается в танго с архивариусом Шарлеманем. Но вот дракон берёт пару нот на органе. Подходит близко и спрашивает тихо: «Как здоровье?» Обводит взглядом дом: «Дискуссия у нас тут». Просматривает Ланцелота насквозь: «Прохожий? Ну и ступай». И ухмыляется непокорившейся Эльзе: «Свободны, сударыня». Этого дракона не затруднит показать наглядно, как именно он калечит души. Наведаться в гости по-дружески к одной милой семье городского учёного. И спросить как следует, нужна ли им свобода. Так надо. Чтобы Ланцелот понял. Пока ты смотришь на входную дверь — он уже здесь, за твоей спиной, сидит за столом. Он сегодня попросту. При нём за решётками томятся святыни. Ему воистину четыреста лет. Его не напугаешь, не насмешишь. Он никогда не попросит пить. И он точно знает, что вернётся. Что за Ланцелот вызовет на бой такого дракона?

У Шварца Ланцелот был интеллигентом, лёгким, как пушинка, и упрямым, как осёл. Он без труда вмешивался в чужие дела, влюблялся навеки, помогал тем, кому необходимо помочь, уничтожал тех, кого необходимо уничтожить, и усердно изучал жалобную книгу. У Горина он стал немножко Тарзаном и добрым молодцем: всех раскидал и обскакал, сделал так, чтобы всем жилось труднее, испортил праздники. Ланцелот Александра Абдулова — существо без кожи, оголённый живой нерв, неискалеченная душа. Он не приплясывает искромётно под дерзкую музыку и не пропевает «у-у-у-убить дракона». Он попадает в город промокший, ошалевший и оглушённый. Он говорит: «Я прохожий». И проходит. А потом возвращается: «Я не прохожий. Я рыцарь, и я пришёл тебя убить». Ему приходится долго вызывать героя из мутного зеркала. Он тоже подсаживается близко и говорит тихо. Смотрит пристально и насмешливо. В разбитых очочках пляшет тревожный огонь. Он не выносит зрелищ унижения, бледнеет, болеет, кровит. Он отрекается от своего имени, чтобы его назвали снова. Он рождается заново, быть может, четыреста лет подряд. И никогда не знает, достанет ли ему сил вернуться. 

Он говорит: «Завидую рабам. Они всё знают наперёд. У них твёрдые убеждения». И ещё говорит: «Они не виноваты. Откуда им знать, что такое свобода». Наконец, говорит: «Вы же свободные люди». И никому не говорит: «Жалейте — и будете счастливы». Они с драконом воюют всерьёз. И никого не жалеют.

А в городе всё спокойно 

Ланцелот в сценарии, как и в пьесе, заявлял, что «в каждом придётся убить дракона», сделав вывод из событий и слов. Захаров показал «дракона в каждом» наглядно. Здесь Ланцелота встречает не охранник и уж тем более не кот Машенька. Нутряной народ появляется будто прямо из земли, и молчаливые древние мутанты провожают взглядами пленённого чужака, переправляемого рыбаками по грязной речке. Это их Ланцелоту приспичило спасти. 

У Шварца Ланцелот впервые видел Эльзу, идущую домой с отцом, — милых добрых людей, улыбающихся своей участи. У Горина Эльза и Ланцелот встречались взглядами, пока одна плясала на торжестве в свою честь, а другой раскидывал во все стороны охрану. Ланцелот у Захарова же, случайно подсмотрев в чужое окно, видит голую девушку, что наедине с собой азартно репетирует собственную погибель: «Слушаюсь, господин дракон!» В неё Ланцелоту выпало влюбиться, её он обрёк полюбить.Ланцелот у Шварца оглядывал лучших горожан, гонящих героя прочь. И полагал, что те жмутся к стенам и ходят тихо, лишь бы не разбудить настоящих людей. Рыцарь верил, что где-то много их, настоящих. Его, гуманного и культурного, призывали подчиниться воле народа. Он парировал ясно: это не народ. Ланцелоту в фильме говорят: «Да вы любого спросите! Где любой?» И Ланцелот оглядывает целый драконий хвост «каждых». Он заикается было: «Это не народ». Но про «настоящих людей» уже не говорит ни слова.Дракон навёл порядок. Это чистая правда. Матерям убитых сыновей полагаются звёзды и аплодисменты. Охранники, пожарные, секретарь с ухватками сутенёра, музыканты, служанки, уборщицы — все знают свои мизансцены. Все обучены приёмам шпионства. Все готовы служить без промедления. Все слышат музыку власти. И каждый попадает в такт. Секретарь бьёт экономку, экономка — служанку, а служанке некого ударить, и для самых слабых есть самые глухие углы.

Во время войны народ говорит:— Портить настроение дракону — хуже, чем по газону ходить. — Уже две минуты — и никаких результатов.— Из-за этого ужаса погибнут плоды многолетних трудов. — Зачем Ланцелот не сдаётся? Просто нарочно мучает нас. — Дракон не удирает, он маневрирует. — Хвост поджат по заранее обдуманному плану. — Давно пора запретить смотреть в небо! Во избежание глазных болезней.— Вредно видеть, как дракона бьют.Народ внимательно слушает коммюнике:

«Господин дракон не уничтожает врага только из-за любви к войне. Он ещё не насытился подвигами и не налюбовался чудесами собственной храбрости».
«Оторвавшись от своих баз, противник не может добыть нафталина и ловит моль, хлопая ладонями, что лишает его необходимой манёвренности». 
«Ланцелот потерял всё и частично захвачен в плен. Остальные его части беспорядочно сопротивляются». 
«Оборонять одну голову легче, чем три». 

И тот же народ тихонько скупает специальные стекла: забавно увидеть дракона копчёным. Но только лишь грохнется третья голова — придёт время кричать: «Долой дракона!»

У Захарова народ немногословнее и бойчее, чем в пьесе. Каждый за себя решает, что он видит. Но только что бы этот народ ни увидел, завтра история будет рассказана заново. Новая власть по-прежнему знает: главное — держаться как ни в чём не бывало. Вовремя подписать приказы. Придумать, что ответить, когда спросят: кто в трудные годы прислужничал, а кто болел душой, не жалея здоровья своего, понимаешь? И в свободный город снова вернётся праздник. Нескончаемый праздник победы. 

Свободные люди

В сказке против дракона давно перестали выступать. Но нашлись ведь те, кто ждал тихо-тихо и дождался. Кто выковал меч, выткал ковёр-самолет, сшил шапку-невидимку. Нашлись и те, кто в душе шипел, как Машенька: «Проклятая ящерица!», кто подружился с Ланцелотом, как трудяги-псы, или готов был, как Шарлемань, сказать однажды: «Я протестую». Ведь хотя бы любовь к ребёнку — это можно, гостеприимство — это не страшно. Любимая скажет: «Ланцелот убьёт твоего дракона!» — и рыцарь уже победит.Это только дракон всё повторял: «…безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души, дырявые души, продажные души, прожжённые души, мёртвые души»... Ланцелот же, умирая, надеялся: «Зачем, шепчут они, зачем кормили и холили мы это чудовище?.. Вон какой бой разыгрался в небе из-за нас. Вон как больно дышать бедному Ланцелоту». Он верил, что и его они всё-таки пожалеют. 

Город в сказке остался совсем-совсем таким же тихим и послушным, горожане оказались пострашнее дракона. И всё же нашлись те, кто писал на стенах букву «Л», пусть без вреда и лишь себе в утешение. А у Эльзы, избранницы президента, достало сил воззвать к согражданам: «Неужели никто не вступится за меня?» Ланцелот внимательно читал книгу жалоб в Чёрных горах, а потому всё это знал. Он вернулся, чтобы остаться и всё исправить.В фильме тоже остались те, кто тихо ждал и дождался, кто выковал меч, а потом вернул Ланцелота (хотя и Шарлемань уже не протестует, а просит слова, и Эльза на свадьбе не кричит). Но Ланцелот уже не верит, что повсюду прячутся настоящие люди. Он больше не взывает: «Можно жалеть друг друга». Он хрипит, истекая кровью: «Можно думать! Сложно, но можно». Нужно только начать. 

В предавший его город Ланцелот врывается зловещей тенью. Он пришёл принести меч. Он подходит тихо и близко, точно собирается у каждого спросить: «Зачем ты оказался первым учеником?» А потом: «Как здоровье?» Лучшие люди и последние слуги готовятся ответить.С мечом наперевес он подходит и к семье учёного, которого когда-то давным-давно навещал вместе с драконом. Они плачут от счастья. Как плакали при виде дракона. А потом — славя президента. Они абсолютно искренни, господин Ланцелот. «Что же нам делать?» — молит замученный Фридрихсен, вставая на колени. А следом, в ответ на гнев Ланцелота, на колени встаёт уже весь, весь город. Рыцарь приказывает: «Встать! Вы же свободные люди!» Но рабы не встают. Протестуют. И за новые указы («Всем убить дракона!», «Эльза, будешь моей женой!») Ланцелот последним, обречённым любовным признанием получает от барышни стакан воды прямо в лицо.Всё, что обещано Ланцелоту: «Они обязательно полюбят вас, новый господин». Бургомистр Евгений Леонов опять сошёл с ума и теперь впервые говорит правду: «Холодно с вами». Архивариус Вячеслав Тихонов улыбается: «Зима будет долгой». Сказка подходит к концу. Изрубить звероящера было непросто. Ещё труднее — заставить людей быть людьми, самому не превратившись в дракона. 

Захарова призывали вернуть привычный настрой на вышивание, ведь он так удачно подошёл бы в тон новому оптимистичному лозунгу «начни перестройку с себя». Но режиссёр изменил финал сказки. Ланцелот в морозных далях вновь встречает дракона. Тот теперь самый настоящий интеллигент, такой, за каких вся страна полюбила Янковского. Учитель. Запускает с детишками трёхголового воздушного змея. Приветствует утомлённого рыцаря: «Сейчас-то и начнётся самое интересное». И эти двое в толпе детей вместе отправляются по снегу куда-то прочь. Вероятно, для новой битвы.

«Дракон» Евгения Шварца вечен и про все времена. Фильм «Убить дракона» Марка Захарова, казалось, устарел уже к премьере. Так говаривали те, кто посмотрел его тогда, в 1988 году: они уже давным-давно убили своих драконов, похоронили несколько бургомистров, пережили все три акта пьесы и наконец набирали в лёгкие воздуха свободы, неведомого духа грядущего. Казалось, что даже камни — и те поумнели бы, а мы-то всё-таки люди, и уж больше никаких звероящеров не будет. К чему, право слово, эти мрачные открытые финалы? Фильм подводил итоги истории, начиналась было другая сказка…Прошло тридцать лет. Нет уже ни Шварца, ни Захарова, ни Абдулова, ни Янковского, ни Тихонова, ни Леонова. Зато подросли детишки. И восстали из мёртвых знаки и флаги. И битва опять идёт уже целых шесть минут, а конца ей не видно. Ну, здравствуй снова, страна огромная. До встречи, Ланцелот. До завтра, господин бургомистр.