Нил Стивенсон — о романе «Падение, или Додж в аду», о создании миров и об антипрививочниках

«Падение, или Додж в аду» — роман на стыке фэнтези, исследующего тему зарождения религии, и цифровой антиутопии. История битвы и одновременно симбиоза человека и машины, история о богах и демонах, а ещё — об одном бизнесмене, который почти случайно вернулся из мертвых и столкнулся с необходимостью создавать мир заново.Вскоре после выхода книги на английском Нил Стивенсон — многократный обладатель премий «Хьюго», «Локус», премии Артура Кларка — встретился с читателями в рамках проекта The Long Now Foundation. Фантаст поговорил с поклонниками о том, как пишет книги вообще, и о том, что вложил в роман «Падение, или Додж в аду». Мы выбрали и перевели самые интересные высказывания писателя.

Стивенсона часто ласково упрекают в том, что его книги — очень и очень длинные. Сам автор этот факт записывает в достоинства:

Одна из суперспособностей книг, которая очень нравится людям, — показывать какое-то явление во всей глубине и полноте. Поэтому у нас есть сериалы вроде «Игры престолов», по-настоящему большие книги. В них ты можешь описать мир с потрясающей детализацией.

Фантаст поясняет, что писать книги — и даже очень объёмные книги — не так трудно, как кажется начинающему писателю, с ужасом смотрящему на пустой лист:

— это скорее кропотливая работа, нежели объёмная. Не так уж сложно сесть и написать три страницы. Если делать это каждый день в течение трехсот дней, в конце года получится куда больше материала, чем нужно для книги. И если сделать это привычкой, то оказывается, что написание множества страниц — не такое большое достижение, каким выглядит поначалу. Ты просто вдруг видишь, что роман окончен.Что же до редактуры, тут Стивенсон также уверен в некой целостности книги, которая заложена в произведение с самого начала. Ни бальзаковских бесконечных правок, ни делового сокращения редактором фантаст не приемлет:

Я стараюсь писать так, чтобы многого вырезать не пришлось. Мои книги длинные, и мне хочется думать, что они написаны стройно, и лишнего в них нет.
Это очень распространенный подход: ты создаешь много материала, а потом вырезаешь часть. И я думаю, что это ужасный способ работы. Потому что каждый раз, когда ты сокращаешь… знаете, это довольно похоже на кодинг. Когда ты что-то вырезаешь, ты обрываешь внутренние связи, которые потом вернутся и уничтожат тебя. Иногда это очевидно, иногда нет. Вот почему я пишу где-то по паре часов утром, потому что давно выяснил, что если занимаюсь этим дольше, то горожу какую-то кучу словесного мусора. Но не того, который можно просто выбросить, а прочно связанного с хорошим материалом, так, что теперь я уже не могу убрать мусор, не уничтожив достойные части, и приходится продолжать с ним работать.

Главной темой встречи был роман «Падение, или Додж в аду», где одно импульсивное решение превратило человека то ли в нового бога, то ли в создателя матрицы. И вот что о её создании рассказывает автор:

Многие мои книги составные, например, «Криптономикон», который одновременно и о Второй мировой войне, и о современности. Эта [«Падение, или Додж в аду»] — высокое фэнтези, встроенное в технотриллер. Технотриллер о чуваке, который умер, и потом… оказалось, что, когда он был моложе, он заработал много денег и распорядился сохранить тело после смерти, чтобы позже воскреснуть. И забыл об этом, ведь у него были и другие дела. Это же такая штука, которую делаешь под влиянием момента. И вот он неожиданно умирает, и тогда родные и близкие этого парня узнают его последнюю волю, которая всё это время ждала своего момента как часовая бомба. И понимают, что нужно её исполнить: парень был миллиардером, недостатка в ресурсах нет.
Его сканируют, вернее, сканируют его мозг, и впоследствии он возвращается к жизни в «облаке», в цифровой симуляции сознания. Там ничего нет, а ему необходимо какое-то окружение. Мозг так устроен, что ему для работы необходима стимуляция. Ему нужна входящая информация, а он её не получает. И герой начинает строить мир. У него нет четких воспоминаний о мире, из которого он пришел; все фрагментарно и перемешано в памяти. И он в конце концов конструирует мир из всего этого, мир, одновременно похожий и на наш, и на мэшап из Библии, греческой мифологии, «Властелина колец»... Затем в нём начинают появляться люди. Они распространяются по миру, их становится больше, и вот в этой реальности происходит фэнтезийная составляющая сюжета. Мы знаем, что это цифровая симуляция, но люди, которые в нём живут, об этом не подозревают.

Казалось бы, мы уже неоднократно видели идею мира как симуляции, созданной то ли злым гением, то ли не очень обязательным высшим разумом, и она не кажется свежей или правдоподобной. Нил Стивенсон тоже так считал, пока не начал работать над этой книгой.

Я очень скептически относился к идее о том, что мир — это цифровая симуляция, потому что это звучит высокопарно и надуманно. Но несколько потеплел к ней в процессе работы над книгой, мол, а что, если этот мир — симуляция из предыдущего мира, который, в свою очередь, симуляция из предыдущего… словно одна черепаха, стоящая на другой. Я немного поиграл с этой идеей.
Должен сказать, что большое влияние на эту книгу оказала книга Дэвида Дойча «Структура реальности», где он рассчитывает, как много компьютерных ресурсов нужно, чтобы создать достаточно реалистичную симуляцию нашего мира. И в конце концов приходит к выводу, что нужна целая вселенная, чтобы симулировать вселенную. И в книге есть отсылка к этой идее.

Как ни странно, естественным продолжением идеи о мире как цифровой симуляции стала религиозная составляющая.

Есть множество исторических, религиозных и мифологических систем, в которых присутствует идея о высшем разуме, который создаёт мир из хаоса. Я не знаю, какое слово они используют для этого в оригинале, но удивительно, какое у них прикладное видение такого абстрактного понятия как хаос. У нас есть техническое определение того, что такое хаос, что он означает, а у них было понимание хаоса как чего-то, из чего можно творить нечто новое, если ты достаточно умён — если ты бог. И этот процесс создания высшим разумом чего-то стабильного из хаоса нигде не объясняется. Именно этим приходится заниматься Доджу в книге, ему приходится этому учиться.
Она

немного о том, откуда берётся религия и нужда людей в ней. Религия выполняет иногда полезные социальные функции, иногда менее желаемые социальные функции, но, по-видимому, люди нуждаются в ней. Мы обсуждали цитату Фримана Дайсона: «Я практикующий христианин, но не верующий». Такое случается, и в книге есть этот элемент развенчания

, когда люди вдруг очнулись в разрушенном мире с разрозненными воспоминаниями или без них вовсе и постепенно стали формировать что-то вроде религиозных идей. Это конфликт двух мощных сил, у каждой из которых есть своё видение того, как всё должно быть организовано. Есть Додж — скорее, прагматичный язычник, окруживший себя языческими божествами, и есть Эл, предприниматель-технарь, обозлённый тем, как Додж всё запорол. Эл хотел создать новую вселенную, избавленную от дурного наследия нашего мира.

И хотя мир будущего, представленный Стивенсоном, звучит антиутопично, писатель считает, что пессимизм и ощущение неподконтрольности более естественны, чем оптимистичный взгляд на грядущее. И предсказать, что будет с нами через несколько десятков лет, куда сложнее, нежели вообразить картину мира через несколько столетий.

Безусловно, 500 лет ты не проживешь, и никто тебя к ответу не призовёт. Ты оперируешь неструктурированным будущим, когда пишешь о такой отдалённой перспективе. Ты лично ответственен за его создание. В то время, как близкое будущее строится на существующем фундаменте. Это разные стили письма, требующие разного подхода и разного набора умений.
Авторы пытаются писать научную фантастику, которая говорит: «Смотрите, вот так, я думаю, всё будет работать [в будущем]». И я был одним из этих авторов. Тут легко встать на позицию «Окей, вот моё решение», и описать, как и что нужно сделать, чтобы всё было хорошо. Но, конечно, это так просто не работает. Мне кажется, нам нужно вернуться к какому-то общему концепту реальности, решению, что верно, а что ошибочно. Это, пожалуй, беспокоит меня больше всего. В глобальном масштабе сейчас многое становится лучше: здоровье, продолжительность жизни, общий уровень достатка… показатели растут. Но есть и антипрививочники, и это такой радикальный откат назад, который невозможно до конца преодолеть.