Читаем книгу: Йен Р. Маклауд — Светлые века | Книги

Книги|Отрывки

#Что почитать #Иная фантастика #Вселенная Эфира #Йен Маклауд

Читаем книгу: Йен Р. Маклауд — Светлые века

Кот-император

15 сентября 10:00

122

10 минут на чтение

В октябре в серии «Иная фантастика» выходит роман Йена Р. Маклауда «Светлые века» — первая книга цикла «Вселенная эфира», увлекательное повествование, в котором смешались элементы фэнтези, альтернативной истории и викторианского романа, благодаря чему роман выглядит помесью Диккенса с Чарльзом Мьевилем. Мы публикуем отрывок из романа, в котором читатели знакомятся с главным героем — Робертом Борроузом.

В 1678 году Джошуа Вагстафф открыл эфир, и началась Индустриальная революция, подпитываемая магией. Эфир, чьи тайны ревниво хранят Гильдии, становится основой, на которой строится новый мир. С тех пор прошло много лет. На улицах говорят о том, что пришла пора свергнуть власть Гильдий, и вскоре существующему порядку может прийти конец. Роберт Борроуз вырос в маленьком йоркширском городке Брейсбридж и, как его отец, должен был работать на эфирной фабрике, но он становится свидетелем темной стороны магических технологий, когда его мать превращается в нечто чудовищное и жалкое. Сбежав в Лондон, Роберт начинает путешествие по огромному городу, судьба сталкивает его с преступниками и революционерами, забрасывает в модные салоны и аристократические дома. Так ему открываются тайны, которые угрожают самой ткани этого общества, тайны, связанные с сутью эфира, способные разрушить все или же создать нечто совершенно новое, что изменит мир навсегда.

В переводе Наталии Осояну.

Глава 1

Величайшее разочарование в моей жизни. Я был уже совсем взрослым — мне исполнилось восемь,— и вот случилось так, что в обычный морозный октябрьский пятисменник все мои мечты рухнули. Потом я стоял за оградой школы и наблюдал за одноклассниками, которые среди дыма и тумана вопили, выражая облегчение и радость. Это был особенный день для всех нас, День испытания, и каждый получил подтверждающую его прохождение Отметину, стигмат — кровоточащий, припухший волдырь на запястье, похожий на ожог от сигареты.

Паровой трактор громко загудел и прогрохотал мимо, брусчатка скрежетала под тяжелыми колесами, а лицо пароведа выглядело черной маской. Взволнованные матери протискивались сквозь толпу, выкрикивая отпрысков по именам. «Ну я же говорила, а ты переживал, дурачок!» Но моей мамы не было, и я обрадовался, что она не пришла — это же позор, когда тебя целуют в макушку и вытирают лицо, поплевав на платочек, и все из-за события, про которое сто раз повторили, дескать, ерунда, чепуха, ничего особенного. Другие матери уже начали сплетничать или вернулись к стирке, а их дети сбились во враждующие стаи, вспомнив об отцовских гильдиях. Мои сверстники пихали друг друга локтями, толкались и обменивались злобными взглядами. Зная, что скоро и меня в это втянут, я обошел ограду и забрался на насыпь позади школы, откуда обычно открывался прекрасный вид на кладбище и долину, но сегодня все заволокло туманом.

Я закатал левый рукав. Ну да, вот и он. У каждого человека, достигшего моего возраста, имелся такой шрам; впрочем, в моем случае след от насилия над плотью был еще свеж. Эта рана останется со мной на всю жизнь и ста- нет неискоренимым доказательством моей незапятнанной человечности. Отметина Господа Старейшины, если верить отцу Фрэнсису, была господним благословением. На кольце воспаленной, поврежденной кожи еще поблескивали крошечные кристаллики машинного льда. Конечно, это никогда до конца не заживет. В том-то и смысл. Всегда будет слабо светящаяся корочка, которую можно ковырять и рассматривать в темноте, и, наверное, она меня в каком-то смысле утешит.

А ведь я с нетерпением ждал прибытия тролльщика, пусть он и был вестником боли. Сперва его опередила молва. Потом настало время полицейских со списками имен, прицепленными к кожаным планшетам, время шагов в переулках и стука дубинкой в дверь. И вдобавок слухи. Уродливые отпрыски, которых прятали в подвалах и на чердаках; какой-то пастух из Браунхита, который в свои шестьдесят с лишним умудрился избегнуть процедуры. И тролли, подменыши — в таких немыслимых количествах, что им следовало бы кишмя кишеть на улицах, а не обретаться на границе яви и снов. Конечно, подобные истории появлялись с той же регулярностью, что и сам тролльщик, но тогда я был невеждой.

У него была заурядная фамилия Татлоу, и к тому же он был простым мастером из некоей Гильдии собирателей.

Странный способ зарабатывать на жизнь вынуждал его колесить по Браунхиту со своим саквояжем и небольшим коричневато-красным футляром с инструментами, предъявляя официальный пропуск всякий раз перед тем, как поселиться на ночь в очередной гостинице. По утрам его будил грохот повозок, и он водил пальцем по кропотливо составленным спискам, прикидывая объем работы на день, пока однажды — я себе это вообразил — корявый перст не уперся в мое собственное имя: «Роберт Борроуз».

— Входи, парень. На что ты так уставился? И закрой чертову дверь...

Я сделал, как велел мастер Татлоу, и протопал по дощатому полу директорского кабинета к столу, за которым сидел тролльщик.

— И почему ты дрожишь? Здесь ведь не холодно, правда?

В камине потрескивал огонь. Я щекой чувствовал его жар.

— Как тебя звать, парень? Где живешь?

Конечно, он все это уже знал. Такова была моя вера в мудрость гильдий.

— Ну?

— Р-Роберт Борроуз,— пропищал я.— Брикъярд-роу, дом три.

— Борроуз... Брикъярд-роу. Что ж, можешь обойти стол и подойти сюда.

Я так и сделал, и тролльщик развернулся в чужом кресле, чтобы мы оказались лицом к лицу. Я заметил, что его брюки растянулись на коленях и лоснятся. Лицо было ничуть не лучше: в складках, истертое, разве что не изношенное до дыр.

— Известные уродства или странные привычки? Подвергался ли ты сам или твоя семья воздействию сырого эфира? Жировики? Родимые пятна?

Вообще-то у меня на теле было несколько пятнышек и родинок, о которых я бы ему с радостью поведал, но мастер Татлоу зачитывал список с засаленной карточки, не делая пауз. Потом он вытер нос.

— Ну вперед, парень. Закатай рукав.

Смешно сказать, но я возился с пуговицей на правой манжете, пока не услышал тяжелый вздох мастера Татлоу. Покраснев до ушей, закатал левый рукав. Мое запястье выглядело тонким и белым. Как ободранная веточка. Мастер Татлоу снял крышку со своего потрепанного кожаного футляра и достал стеклянную баночку и комок ваты. Когда он обрызгал вату, сильно запахло чем-то едким.

Удивительно, но он передал вату мне.

— Потри запястье.

Я нанес средство на кожу, и меня обжег мороз от судьбоносного момента. Я именно этого и ожидал. Ни боли, ни покраснения. Побелевшее пятнышко, просвечивающая синяя вена. Однако мастера Татлоу случившееся ничуть не удивило.

— А теперь брось в мусорное ведро.

— Разве это не…

Тролльщик меня не понял и попытался улыбнуться.

— Ты, наверное, слышал от приятелей, что Испытание — это больно. Не надо им верить. Оно случается с каждым. Даже со мной… — Он достал из того же кожаного футляра еще одну баночку, поменьше. Сперва она показалась мне пустой, а потом наполнилась серебристым светом. Я услышал причудливый мелодичный звук, и что-то надавило на мои глазные яблоки изнутри. На этот раз я и впрямь узрел характерное дивосветное сияние эфира; в плохо освещенной комнате, вроде директорского кабинета, оно казалось ярким, а при дневном свете рождало тени. В тишине, которая воцарилась, когда мастер Татлоу открыл похожее на гибрид браслета и уздечки устройство и нацепил его мне на запястье, я услышал с небывалой отчетливостью грохотание эфирных двигателей Брейсбриджа. ШШШ... БУМ! ШШШ... БУМ!

У эфирной чаши имелась резьба, посредством которой мастер Татлоу прикрутил ее к латунному выступу на кожаном браслете, а потом взял меня за руку и крепко сжал.

— Ну, парень. Ты знаешь, что надо сказать?

Последние две сменницы мы только тем и занимались, что репетировали.

— Всевышний Господь Старейшина в могуществе своем беспредельном благословил сей мир, за что я ныне и присно возношу Ему хвалу всей душой и чту Его трудами своими. Я торжественно клянусь, что буду почитать все гильдии, в особенности свою собственную и гильдию отца моего и всех его предков по мужской линии. Я не стану свидетельствовать против учителей своих. Не буду якшаться с демонами, подменышами, фейри или ведьмами. Я буду славить Господа Старейшину и все, что Он сотворил. Я буду чтить каждый бессменник упоминанием Его имени и... э-э... приму сию Отметину как благословение, знак бесконечной любви Господа и стигмат моей человеческой души.

Все еще сжимая мою руку, мастер Татлоу повернул эфирную чашу.

Поначалу ничего не произошло. Но он смотрел на меня с невиданным прежде вниманием. Я удивленно ахнул. Меня как будто проткнули ледяным гвоздем. Острая боль во рту, привкус крови. ШШШ... БУМ! Потом все оборвалось, и я опять стоял у стола лицом к лицу с мастером Татлоу, который открутил чашу и щелкнул застежками, снимая с моего запястья то, что причинило такие муки.

— Вот видишь,— пробормотал он.— Ничего страшного, да? Теперь ты такой же, как все мы. Готов вступить в папашину гильдию.

Итак, я зашагал прочь из школы сквозь холодный и густой осенний туман, нагрянувший раньше обычного. Приостановился на Шипли-сквер, чтобы бросить сердитый взгляд на позеленевшую статую грандмастера Пейнсвика, Джошуа Вагстаффа, застывшего в позе, выражающей неведомо что, как и на множестве площадей по всей Англии. Не то чтобы я винил этого человека в том, что он открыл эфир. Открытие мог совершить и кто-то другой, верно? И что случилось бы с миром, не будь эфира? По слухам, даже у хвостатых французов и жителей Катая с их козьими глазами имелись собственные заклинания и гильдии. Туман клубился вокруг меня, превращая людей в призраков, а дома и деревья — в очертания далеких земель, которые я никогда не увижу. Я волочил обрывки грез за собой, когда вернулся в наш дом на Брикъярд-роу, пинком распахнул дверь и ворвался в кухню.

— Вот ты где...— моя мать быстро вышла из гостиной, неся пропитанную уксусом тряпку, которой протирала латунную посуду.— Чего так расшумелся?

Я плюхнулся на трехногий табурет у плиты и стянул ботинки. Внезапно разозлился на нее за то, что она не пришла к школьным воротам, чтобы проявить чрезмерную заботу о своем сыне, как все прочие матери.

— Ну? Дай взглянуть...

Я протянул ей руку — точно так же, как уже протягивал мастеру Татлоу, и, несомненно, как придется протянуть Бет и отцу. Рана была довольно незначительной по сравнению с тем, в какой вид я иной раз приводил свои колени и локти, и к тому же повсеместной в гильдии, но мать изучала ее дольше, чем я ожидал. Несмотря на все разговоры про много шума из ничего, она проявила неподдельный интерес. В тускло освещенной кухне блеск эфира был все еще заметен. Наконец она выпрямилась, держась за остывшую плиту, и испустила поразительно долгий вздох, как вынырнувший на поверхность пловец.

— Что ж, это значительное достижение. Теперь ты такой же, как все.

— Как кто?! — пискнул я.

Мама снова наклонилась. Положила свои теплые почерневшие руки мне на колени, и в конце концов я был вынужден поднять глаза. Она одарила меня непостижимой улыбкой.

— Ты должен быть доволен, Роберт. Не разочарован. Это доказывает...

— Что?!

Я кричал и был готов расплакаться. В обычных обстоятельствах мне светила быстрая взбучка и томительный час взаперти, чтобы «поразмыслить над своим поведением», но сегодня, похоже, мама понимала, что причины истерики залегают очень глубоко и — как бы все ни выглядело со стороны — в ней имеется определенный смысл.

— Испытание—часть жизни всех живущих в Англии и Брейсбридже. Оно демонстрирует, что ты достоин стать гильдейцем, как отец, как я достойна быть гильдейкой. Оно демонстрирует… — Взгляд голубых маминых очей плавно скользнул куда-то в сторону. Тусклый отблеск пламени за моей спиной породил красные искры в недрах ее радужек.— Демонстрирует...— Мама немного отстранилась и потерла уголок рта костяшками, потому что испачкала пальцы, пока занималась полировкой.— Демонстрирует, что ты растешь.

— А как же все те истории, которые ты мне рассказывала?..

— Они для летних вечеров, Роберт. Взгляни-ка на улицу — разве не видно? Скоро зима.

Потом был бессменик, и отец Фрэнсис стоял в дверях церкви Святого Уилфреда, кивая своей пастве и раздавая нам, помазанным слюной детям, белые кушаки. Втиснувшись на передние скамьи, мы толкали друг друга локтями и рассматривали свежие раны. На нас взирал свысока бородатый Господь Старейшина в мантии, величайший из гильдейцев, чей образ неуклюже отобразил в мраморе местный ремесленник. Началось пение, и я принялся разглядывать позолоченный потолок и унылые витражи вдоль стен. Георгий с видом скучающе-презрительным бесконечно убивал своего дракона. Святые претерпевали жуткие пытки во славу своих гильдий.

Вероятно, отец Фрэнсис произносил одну и ту же проповедь в каждый День испытания, и его певучий голос, летящий над церковными скамьями, был всем знаком, будто колыбельная. Затем нас, детей, одного за другим позвали к алтарю. Я протиснулся вдоль сидящих, когда пришел мой черед, и ухитрился не зацепиться кушаком за алтарную ограду, но в тот миг, когда мне впервые в жизни вручили чашу со священным вином, а отец Фрэнсис зачитал небесные обетования, мои мысли были далеко. Я чувствовал, как на меня глядит паства и как ритмично грохочет земля под ногами. Я видел на серебряном ободке чаши следы губ других детей. Я гадал, что случится, если выплюнуть вино. И все же проглотил терпкую красную жидкость с содроганием. Все случилось именно так, как мне рассказывали: я узрел небеса, где есть лишь одна великая гильдия и не нужно трудиться, где поезда из чистого серебра мчатся по бескрайним злаковым полям, а крылатые корабли бороздят облака. Я понял, почему регулярное посещение церкви вызывает привыкание — в тот самый миг, когда нагрянули ошеломляющие видения, сообразил, что их подмешали в спиртное в эфирированном чане.

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Кот-император

Emperor of catkind. I are controls the spice, I are controls the Universe.

#Что почитать #Иная фантастика #Вселенная Эфира #Йен Маклауд