Памяти Дэвида Линча. Не надо бояться глубины

20 января 21:00

762

8 минут на чтение

В смерти Дэвида Линча есть нечто линчевское. Он уже несколько лет страдал от эмфиземы — тяжёлой платы за удовольствие курить с восьми лет, почти не выходил из дома и в конце концов даже бросил любимую вредную привычку дышать клубами дыма. И тут воздух вокруг вдруг отравили калифорнийские пожары…

Прощались с ним тоже по-линчевски, только в ином смысле: кто-то пил хороший — и сладкий! — кофе, кто-то рассказывал о своих снах, кто-то переслушивал тему Лоры Палмер или разучивал ноты, кто-то медитировал… На экранах мерцали знакомые кадры из фильмов. Конечно, смерть пробивает в мире дыру. Но родные художника напомнили, что нужно смотреть на пончик, а не на дырку. И мы пошли заваривать кофе, слушать бархатные мелодии.

Будто самая естественная реакция на уход Линча — не смятение или оцепенение, а нечто вроде «динамического покоя», будто до тех, кто его любил, долетел отголосок какой-то мантры. А ещё он обожал истории с продолжением — поэтому можно поздравить его с днём рождения, где бы он сейчас ни был и в какой бы кофейник ни превратился.

«Твин Пикс»

Одну из своих лекций о трансцендентальной медитации Линч тоже когда-то начал с пончика:

Он такой вкусный! Но ты не узнаешь этого, пока не попробуешь.

Непоколебимое жизнелюбие этого иглскаута, творца ночных кошмаров, американца и авангардиста до мозга костей казалось чем-то одновременно естественным и эпатажным, как вихрь его чёлки.

Автор «Головы-ластика» и «Шоссе в никуда» не стесняясь говорил о счастье, убеждал, что можно быть счастливыми без особых усилий, напрочь отрицал ценность страданий. Утверждал, что если бы Ван Гог не страдал, то всё равно писал бы картины так же хорошо или даже лучше. Называл сахар «счастьем в гранулах». И ни одному вопросу на чёрную злобу дня никогда не удавалось его смутить.

С такой же непоколебимостью он настаивал на том, что творчество — для всех. Сколько молодых людей — студентов киношкол, начинающих авторов или просто синефилов, — впервые увидев именно работы Линча, задавали этот волшебный, освобождающий вопрос: «А что, так можно было?» И его работы — от студенческой инсталляции «Шестеро заболевают», сделанной за 150 долларов, до титанического третьего сезона «Твин Пикса», от звёздной викторианской драмы «Человек-слон» до брутальной флэш-мультяшной сатиры «Страны тупых» или однокадровых цифровых виньеток и фейковых прогнозов погоды — всегда и всем, без разбора, отвечали: «Можно. Можно всё». Даже из «Страны тупых» появилась целая «Пол-литровая мышь».

«Внутренняя империя»/

«Поймай свою рыбу, влюбись в свою идею». Зомби, достающий цветы из широких штанин? Мальчик, выращивающий себе бабушку? Кошмарный алфавит? Мёртвая мышь с муравьями? Карлик в красной комнате? Реклама теста на беременность? Ситком про людей с головами кроликов? Дама с поленом? Эволюция руки? А может, нырнуть в ушную раковину, найденную на газоне, и встретить там внутри восхитительную Изабеллу Росселлини? Как видишь, никаких проблем — действуй.

Жизнелюбие Линча питалось какой-то совсем уж безграничной увлечённостью миром:

Один раз я побрил мышь, чтобы посмотреть, как она выглядит, — очень красиво.

Так он писал картины, музыку, так играл. Поэтому всё, что он показывал нам, и впрямь походило на диковинных рыб, уродливых или прекрасных, выловленных из «целого океана идей».

Он делал всего лишь «яркое ярче, а тёмное — темнее». И всё, к чему он прикасался, становилось weird, странным и сверхъестественным, как шершавая тяжесть бархата, ползущие в лобовом стекле разделительные полосы на шоссе, пепельные щеки Шерил Ли, нежно укутанные в пластик, как северные леса, калифорнийские пальмы и клуб Silencio. Всё звучало как совиный джаз Анджело Бадаламенти, его музыкального гения, будто рождённого линчевским зазеркальем.

Все вдруг заново услышали кино как музыку снов, а сны есть почти у каждого. Достаточно лишь не бояться глубины.

Картина «Шестеро заболевают»

В этой щедрости, конечно, было много искушения, как будто сделать что-то «линчевское» можно так же, как стать счастливым, — без особых усилий. Была опасность для тех, кто слишком уж доверял его знаменитой фразе: «Почему в искусстве должен быть смысл?», но игнорировал другую: «Кино — это вещь. Сделанная, законченная». И то, и другое говорил человек, который умел не только наводить тень на плетень, но и мастерить торшеры и кресла. И его торшеры, какими бы загадочными ни были, — светили, а в креслах можно было сидеть.

Инсталляцию «Шестеро заболевают» мог сотворить только юноша с безупречным чувством ритма, пространства, материи и времени — тот же, кто 50 лет спустя снимет восьмую серию «Твин Пикса», где покажет 18-минутное зарождение вселенского зла под «Плач по жертвам Хиросимы». А «Внутренняя империя» — это шедевр монтажа, который собирает воедино мир, распавшийся на фрагменты, и рассказывает историю именно что «просветления» и прозрения, вопреки пресловутому «сюрреализму». Бывает даже обидно, что мысли о Линче так часто тонут в ощущениях и предчувствиях, на которые его мир был столь щедр. И всё же стоит признать, что именно щедрость здесь — всего важнее.

Он был настолько американцем, что в юности, в своём кратковременном путешествии по Европе, валяясь где-то посреди древних Афин, думал о том, что находится в 11000 километрах от Макдональдса. А под конец жизни сыграл икону голливудского режиссёра — мастера вестернов Джона Форда. И всё же его версия American Dream была так понятна европейцам, с их томными грёзами и экспрессионистскими тенями в анамнезе, и влюбила в себя нас, русских, выросших на земле абсурда, по которой когда-то разгуливал гоголевский Нос и которую потом покрыли постсоветские топи.

«Дикие сердцем»

Забавно, как одни упрекают поклонников Линча в «элитарности», другие — в «банальности», хотя меньше всего к его кино подходит дурацкий ярлык «не для всех». Он как раз-таки сделал из авангарда «кино для всех», его кино подходит всем, от Кубрика до школьника. Может быть, разное кино — не «Кролики», так буйные и сказочные «Дикие сердцем», эта «Страна Оз» 1990-х, не «Страна тупых», так «Ползущий жук». Даже злополучная «Дюна», что-то же от режиссёра там осталось.

В конце концов, всегда есть «Простая история», «самый экспериментальный» фильм Линча с рейтингом «для всей семьи». Реальная история старика Элвина Стрэйта, проехавшего 300 миль на газонокосилке, чтобы повидать тяжелобольного брата, и на пути к счастливому финалу повстречавшего добрых людей.

Или старый «Твин Пикс», с популярностью которого связаны две самые чудесные байки: о королеве Елизавете II, пропустившей живое выступление Пола Маккартни ради очередной серии, и о Горбачёве, который якобы выяснял по правительственным каналам из-за океана, кто убил Лору Палмер.

«Твин Пикс»

Любое зазеркалье несёт в себе элемент жути, но Линч в своём жизнелюбии и щедрости предлагал нам всем испробовать жути концентрат. Я помню первый его кадр, который увидела ребёнком: окровавленную Ронетту, бредущую по железнодорожному мосту в одной сорочке… малюсенький кадрик в старой телевизионной программке. И помню, как он меня приворожил.

Потом: бездна синей коробки, стрекот инфернальных старичков и самый убийственный скример в истории — бомж, выныривающий из-за угла. Потом: женские ноги, волочащиеся по тёмной Аллее славы, смех проституток, остриё отвёртки в животе, расширенные поры сонного копа, колкий польский снег. Потом — красные розы, синее небо и белая изгородь, ослепительные, искусственные и вымышленные, и густой зелёный газон, под которым копошится подлинный ад. Потом — пляшущие демоны «Пожара»... Мир зловещего раскручивался, подобно ленте Мёбиуса, потому что всегда приходилось пересматривать сначала. Оттуда на тебя глядел линчевский «человек с киноаппаратом».

Но где-то далеко на фоне, отражаясь в глазах актёров, в каком-нибудь хрупком, неповторимом жесте, будто звучали по-иному навязчивые ноты:

Я знаю песню,

я знаю, знаю, знаю, знаю песню,

чтобы спеть этой тёмной ночью.

Это песня

о любви.

«Синий бархат»

Медленно, как газонокосилка, тащился сквозь иллюзии бархатный плащ Мефистофеля, и порой время даже готово было застыть, как в Вигвамах. Но вдруг откуда ни возьмись возникал кто-нибудь вроде Гордона Коула, с его особым глуховатым юмором. Добрый Crazy Clown. И вопрошал: «Что это за херня?!»

Не правда ли, по работам Линча всё же очевидно, что их сделал человек, не признававший ценности страданий? В них, в страданиях, наполняющих его фильмы, и таится тот пугающий фермент бессмыслицы, способный поразить всё живое. Страдания — это то, чем (кроме страха, конечно) питается Боб. Это отрава инцеста. Душераздирающий крик опустившейся, спятившей, спившейся неудавшейся актрисы. Опухоль, не дающая по-человечески спать. Рана от отвёртки, навечно зацикленный последний день приговорённого к казни. Страдание — это дыра от пончика, субстанция пустоты, куда герои Линча ныряют часто и отчаянно и откуда лишь немногие возвращаются.

«Простая история»

Обычно говорят, что «Простая история» — самый нетипичный линчевский фильм, имея в виду не только стиль, но и посыл. Настолько нетипичный, что его купил Дисней. Однако большинство пересказов объясняют не столько сам фильм, сколько его безусловный терапевтический эффект: будто в тот момент, когда братья поднимают глаза к звёздному небу, всё горе действительно забывается. Женщина в истерике, потому что каждый день сбивает неведомо откуда берущихся на дороге оленей («А я, между прочим, люблю оленей!»). Мальчик, обгоревший в пожаре, и его мама, у которой за это забрали и всех остальных детей. Монолог самого Элвина, который в окопах Второй мировой случайно подстрелил из снайперской винтовки не врага, а своего же разведчика, такого славного, смышлёного паренька («В кустах что-то шевелилось, а потом — перестало»).

«Простую историю» и «Внутреннюю империю» объединяет одно — их создал человек, не видящий в страдании ничего красивого и при этом верящий в чудо. Просто это «Фрэнк Капра сумеречной логики» и «Джеймс Стюарт с Марса», как его называли. И ещё — человек, умевший мастерить торшеры. Тот, кто мог посмотреть на вишнёвый сад издалека и увидеть волшебное цветение, или вблизи — и разглядеть полчища красных муравьёв. Но точно знал, что летом, если сад не запускать, на деревьях появятся ягоды, из которых и пекут вишнёвые пироги для утреннего кофе.

«Твин Пикс»

У Гордона Коула в кабинете висел большой портрет Кафки, у Линча — рисунок его дочери Лулы.

Правда ли он верил, что всего лишь повторяя мантру, можно достичь «блаженства» или хотя бы навсегда убрать гнев и суету из сознания? После третьего сезона «Твин Пикса» мы точно знаем, что в человеке живут даже не двое, а трое: Купер, злой Купер и Даги Джонс, он же мистер Джекпот. И что бывает, если они разделяются.

Боли Линч, вообще-то, тоже повидал. Не каждый ребёнок, слава богу, становится свидетелем того, как сосед вышибает себе мозги, заявившись с ружьём к тебе во двор в разгар весёлого обеда. И порой кто-нибудь (безуспешно) пытался загнать проповедника счастья в угол или хотя бы запутать — то фактами его биографии, то Ираком или Палестиной, или ещё каким кошмаром, ведь страдания не кончаются. Олени просто выбегают на дорогу, и ты не знаешь, откуда они берутся.

Parzanka, CC BY-SA 3.0

Но есть ещё одна вещь, на которую Линч был щедр: он учил не стыдиться за счастье. Если у тебя было счастливое детство, ты до сих пор не сбил ни одного оленя и никого не убил, значит, повезло — радуйся, пей кофе, ешь пончики, воспитывай детей, пиши картины. Не надо специально засматриваться в дыры, не на что там смотреть.

«В мире столько вещей, которыми можно заниматься».

Пересмотреть любимый фильм Линча, например, — это же чистое счастье.

Последние месяцы жизни он уже почти не мог дышать из-за эмфиземы, но уверял, что в остальном с ним полный порядок. И обещал, что никогда не уйдёт на пенсию. Уверена, обещание всё ещё в силе. Где бы он ни был и во что бы ни превратился.

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Ангелина Лисицина

#Дэвид Линч #режиссёры #некролог

Подпишись на

Мир фантастики: подписка на 2025 год!

Только в предзаказе на CrowdRepublic:

13 номеров и 3 спецвыпуска
Фирменная атрибутика
Бесплатные эксклюзивные бонусы для участников предзаказа