«Легенда о Зелёном рыцаре»: смысл и христианские мотивы фильма и легенды

По ходу 2010-х годов Лоури зарекомендовал себя как один из ведущих авторов нового американского кино, пусть даже широкой публике он не слишком известен. Его фильмы тихие, неторопливые, интимные — и в то же время эпичные. Частный сюжет о гибели любимого человека Лоури превращает в хронику времени («История призрака»). И наоборот, очередной диснеевский ремейк в его руках становится самобытной, нежной семейной драмой («Пит и его дракон»). Так же и с новой его работой: «Легенда о Зелёном Рыцаре» одновременно поражает масштабными северными пейзажами и погружается в самую суть своего героя.Хотя, казалось бы, первоисточник к особому психологизму не располагает. Анонимная философская поэма XIV века, известная как «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь», больше задаётся вопросами веры и морали. Её протагонист — христианский идеал рыцарства, человек галантный, скромный, честный и стойкий. Лишь раз он позволяет себе слабину: надевает перед ответным ударом противника волшебный шёлковый пояс, что оберегает от всех увечий. Но это ему прощает и сам Зелёный Рыцарь, и товарищи по Круглому столу. Ибо нет ничего более человеческого, чем желание жить.Впрочем, Лоури не скрывает, что это лишь одна версия легенды. В разных итерациях Артурианы Гавейн представлен то святым, то мстительным злодеем. Во французских романах середины XIII века набожный герой, наоборот, становится воплощением неправильного «светского» рыцарства. А его куртуазная сдержанность в общении с дамами перемежается альтернативными описаниями его многочисленных жён и любовниц. Фильм весьма остроумно иллюстрирует этот разнобой, дробя сюжет на отдельные эпизоды-подглавы (у каждой свой заголовок) под общим начальным титром «Сэр Гавейн и…».

По сути, Лоури не только экранизирует конкретную поэму XIV века, но и оставляет к ней метакомментарий. Исходную фабулу он дополняет элементами других, близких по духу сказаний — благо в тексте упомянуто, что на пути к обители Зелёного Рыцаря герой пережил немало приключений. Тут и встреча с призраком мученицы Винифред, которой отсёк голову взбешённый возлюбленный («Может, это был ты?» — спрашивает она Гавейна). И загадочные гиганты, с которыми герой сражался в ранних своих появлениях в валлийском фольклоре, ещё под именем Gwalchmei. И говорящий лис-компаньон, отсылающий к сатирическим средневековым поэмам про Ренара-Рейнеке, хитреца и пройдоху.Режиссёр дополнительно размывает границы «канона», лишая эпизодических персонажей имён. Король в «Легенде о Зелёном Рыцаре» — вроде бы великий Артур, а возможно, и дряхлый Король-рыбак из саги о Святом Граале. В матери Гавейна узнаются черты злой колдуньи Морганы, однако здесь она скорее новый, положительный персонаж. В толпе придворных то и дело мелькает старик с руническими татуировками на лице — кажется, Мерлин, но это неважно. Пока современные героические кинопоэмы (привет, Marvel!) все глубже плутают в дебрях собственной мифологии, Лоури бежит от энциклопедизма. Сохраняет поэтическую условность первоисточника и освобождает зрителей от груза лишних подробностей, которые не имеют отношения к сюжету.Не стоит, впрочем, считать «Легенду о Зелёном Рыцаре» отвлечённой фантазией на средневековые мотивы а-ля «Меч короля Артура» Гая Ричи. Там, где это нужно, Лоури воспроизводит оригинальную поэму с хирургической точностью. Например, в религиозной символике: перед отправлением Гавейна в поход королева напоминает ему о «пяти радостях Девы Марии, пяти ранах сына её и пяти рыцарских добродетелях». Или в сцене, где искусительница пытается соблазнить героя на адюльтер, — чтобы подчеркнуть её коварство, средневековый автор (а за ним и режиссёр) облачает девушку в лисьи меха.

Сказка про обречённого

Но крепче всего экранизация держится за центральный этический конфликт поэмы. С одной стороны — желание жить и радоваться жизни во всех её проявлениях, от доброго застолья до общества прекрасных дам. С другой — законы рыцарской чести, буквально требующие от героя сложить голову. С того момента, как Гавейн отвечает на вызов Зелёного Рыцаря (даже не для себя, а чтобы уберечь Артура!), судьба выписывает ему суровый приговор.Похоже, именно этот мотив привлёк внимание Лоури. Его кино вполне можно назвать «сказками про обречённых» — это волшебные истории о тех, чей конец предрешён ещё до начала фильма. Влюблённая пара преступников скрывается от погони, добрый дракон сталкивается с наступающей цивилизацией, призрак погибшего мужчины смиряется с тем, что жизнь на Земле продолжается без него. Юноша Гавейн, который пересекает британские пустоши ради того, чтобы отдать долг крови, вполне логично продолжает этот ряд героев.Вот только понятия о героизме у Лоури и средневекового автора различаются. Поэма — история о доблестном рыцаре, который проявляет слабину. Фильм — история о слабаке в поисках рыцарской доблести. Сюжет схожий, темы почти идентичные. Но между ними лежит мировоззренческая пропасть шириной в шестьсот лет. Как, кстати, и между самой поэмой (XIV век) и эпохой Артурианы (V–VI века).

«Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь» существует в реальности христианства. Это довольно пугающий мир: не раз и не два герой становится игрушкой в руках более могущественных сил. Но литературный Гавейн железно верит в божественный промысел и свято чтит все надлежащие ритуалы. Пятиконечная звезда и щит с ликом Девы Марии оберегают его в пути. Молитва тотчас же приводит его к убежищу. Он отвергает соблазны плоти, за что в финале получает прощение.Неслучайно действие поэмы разворачивается на Рождество, а Гавейн в ней (хотя и в несколько приземлённом формате «игры») повторяет путь Иисуса. Он смело отправляется навстречу гибели, трижды отказывается от соблазнов, не предаёт свои принципы — и даже смерть в итоге над ним не властна. А это невероятно утешает: что бы ни случилось, читатели XIV века могли быть уверены в незыблемых правилах мироздания. Живи по заповедям Создателя, береги свою честь да поспевай к молитве, и тогда никакой Моргане тебя не победить.Но те времена в прошлом. Да, «Легенда о Зелёном Рыцаре» тщательно переносит на экран средневековые христианские ритуалы и обереги — но лишь затем, чтобы в следующей же сцене выбить героя из седла. Щит с Девой Марией раскалывается надвое, не дождавшись подвигов. И дальнейший путь Гавейна лежит не по божьему миру, а по первобытной реальности, где человек оставлен один на один с дикой природой и собственными страхами. Правил больше нет, и Лоури (кстати, атеиста) эта мысль повергает в экзистенциальный ужас.

Снова и снова режиссёр показывает своего героя маленькой рыжей точкой на фоне бескрайних серо-зелёных просторов Британии. Цвета неслучайны; более того, в середине фильма даже звучит большой монолог, дающий ключ к палитре фильма. Зелёный — цвет жизни, но также и смерти. Он символизирует силы природы, бесстрастно перемалывающие всех в назначенный час, чтобы затем цикл повторился вновь.Так же и Зелёный Рыцарь здесь оказывается не трикстером, как в поэме, а воплощением сил самой Земли. Средневековый автор в финале «разоблачал» злодея, за жуткой маской которого скрывался добродушный охотник Бертилак, не чуждый людских страстей и лобзаний в дёсны. Лоури же на человечность антагониста лишь намекает: его Зелёный Рыцарь откровенно потусторонен, и Бертилак (если допустить, что они связаны) сам скорее служит его «маской».Зелёному цвету в фильме противопоставлен красный или рыжий. Огонь факелов и тёплая накидка Гавейна, лисий мех и человеческая кожа — такая мягкая и непрочная. Это цвет жизни как страсти, цвет молодости и горячности. Цвет, которого уже почти не осталось на лице дряхлеющего короля. Цвет всего того, за что отчаянно цепляется герой на своём пути сквозь страшную, неотвратимую зелень.

[su_caption caption="Режиссёр Дэвид Лоури разбирает сцену прибытия Зелёного Рыцаря (англ.)"]

Совершенный рыцарь

Интересно, что ни поэма, ни фильм не осуждают героя за слабость — лишь за неискренность. В этом смысле «Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря» уже можно читать как усмешку над идеальными витязями прошлого. Протагонист корит себя за то, что в поединке воспользовался волшебным поясом и не дотянулся до христианских стандартов добродетели, — а другие рыцари, наоборот, принимают его пояс как напоминание о собственной человечности.Аналогичным образом фильм сталкивает Гавейна с его собственным отражением — дважды. Первый, парадный, портрет с него пишут перед отправлением в поход, и, как мы вскоре понимаем, этот могучий богатырь не имеет ничего общего с испуганным мальчишкой в кольчуге. Для второго портрета Гавейн позирует уже на пороге схватки с Зелёным Рыцарем. Неожиданно выясняется, что «зарисовывает» его не придворная художница, а диковинный средневековый аналог фотографии! И на этом изображении он предстаёт как есть: полнокровный, мучимый страстями, частично погружённый в тень. Хотели идеальный метакомментарий о разнице между классическими и современными рыцарскими романами? Распишитесь!Возвращаясь к параллелям между Гавейном и Иисусом, нельзя не упомянуть ещё один очевидный источник вдохновения Лоури — скандальную драму Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа». Сын Божий там предстаёт во всей своей человечности, он жаждет любви, страдает от депрессии, полон тревог и сомнений. За минуту до смерти он представляет альтернативный финал своей истории: вот он сходит с креста, женится на Марии Магдалене и, состарившись, наблюдает за крушением мира, который потерял Мессию. И лишь тогда, столкнувшись с последствиями своей отчаянной жажды жизни, примирившись со страхом смерти, Иисус обретает силы принести последнюю жертву.

Этот эпизод «Легенда о Зелёном Рыцаре» цитирует почти дословно в завораживающей (и бессловесной!) пятнадцатиминутной кульминации. Для пущего сходства Лоури даже вводит в историю собственную «Марию» — Эссел, городскую проститутку и возлюбленную Гавейна. Она единственный персонаж фильма, кроме главного героя, кто в титрах назван по имени. Она же одной из первых появляется в кадре: её игривыми, любящими глазами мы впервые открываем для себя рыцаря Гавейна.Впрочем, нет, не рыцаря. Это ещё одна важная особенность фильма: подобно тому, как Иисус у Скорсезе не сразу становится Спасителем, так и Гавейн обретает статус «сэра» лишь под зелёной секирой. Что, как ни странно, не противоречит моральному кодексу поэмы, а подкрепляет его. С каждым отступлением от сюжета первоисточника Лоури лишь глубже исследует его нравственную суть.