Роман Файницкий «Забвение»

Роман Файницкий

21 февраля 2021 г.

3149

24 минуты на чтение

Photo by Steven Erixon on Unsplash

Старые добрые большие рассказы по воскресеньям возвращаются!

Буря кончилась, и мы наконец смогли подняться наружу. Жмурясь от первых за неделю солнечных лучей, мы разошлись по нашим владениям, ведя учет поломкам и убыткам. Они, как и положено, не радовали, но и не принесли особых горестей.

Куда больше рваной дуги пролома, рассекавшего второй этаж нашего дома, меня взволновала потеря сигнального змея из парашютной ткани: ярко-красного пятна, обшитого серыми крестами и желтыми звездами, нигде не было видно. Я как следует закрепил его, но, судя по вырванному с корнем флагштоку, мои усилия пошли прахом. Возможно, его унесло к дальним кипарисам, а может быть, он уже на другой стороне залива, радует какого-нибудь счастливца.

Я уже готов был предаться трауру по павшему в битве со стихией другу, но именно в этот момент мир напомнил мне старую истину: сезон торнадо приносит столько же, сколько и отнимает.

Именно тогда за декоративной насыпью я заметил длинный стальной хвост, торчащий из тлеющей кукурузы. Одним прыжком я заскочил наверх — и увидел перед собой обугленную конструкцию.

— Эй, я кое-что нашел!

Марта то ли не слышала, то ли находилась с другой стороны дома — возможно, собирала принесенные ветром разрозненные книжные листы и переплеты, то и дело запутывавшиеся в колючих кустах на заднем дворе. А если так, то даже в оглушительной тишине утра после бури ничто не отвлекло бы ее от любимого занятия. Подождав ради приличия пару секунд, я решился подойти поближе.

Издали стальной скелет напоминал огромное насекомое. Его тело, с десяток метров длиной, лежало в конце длинной борозды, проходивший точь-в-точь посередине моих экспериментальных посадок, теперь погубленных. Он источал слабый серый дым — похоже, он упал совсем недавно, с последним шквалом прошлой ночи. Длинный позвоночный хвост слабо покачивался из стороны в сторону, будто сам по себе, а на самом корпусе ритмично шевелилось что-то механическое, словно последняя судорога умирающего.

— Это скорпион, Марта! — прокричал я и тут же спохватился, вспомнив о ее нелюбви к насекомым — Гигантский робот-скорпион, как в твоих комиксах!..

Но тут я споткнулся о что-то большое, железное, и понял свою ошибку. Машина, лежавшая в траве, не была ни скорпионом, ни роботом из комиксов. То, что я принимал за торчащие с боков клешни, на деле было обрывком, раной, откуда были вырваны жизненно важные секции. Одна из них и лежала передо мной — крыло, на облупившемся боку которого все еще виднелась золотистая звезда.

Меня, в отличие от Марты, механизмы всегда привлекали гораздо сильнее книг. Когда я понял, что упало на наше поле, то тут же ринулся вперед, туда, где продолжалось слабое ритмичное движение. Заскочив наверх машины (благо уже успевшей остыть), я нашел упор и с силой пнул шевелящийся рычаг. Мне повезло — заевшая дверь отъехала с первой же попытки.

Пилот все еще жива. Обессиленная, она продолжает давить на кнопку приборной доски — должно быть, аварийное открытие люка. Почти теряя сознание, она слабо вглядывается в меня внимательными серыми глазами.

Мы смотрим друг на друга бесконечные секунды, пока внезапно я не слышу голос:

— Нам пора в дом. Похоже, будет еще один шквал.

Это сказала Марта, объявившись прямо за мной, завороженно застывшим на ступеньке кабины. В руках она сжимает стопку рваных страниц и старый фотоаппарат. Стоя, как всегда, босыми ногами на остатках кукурузы, в не по погоде легком зеленом летнем платье, она рассеянно оглядывает машину.

— Марта, здесь внутри человек, пилот. Она без сознания.

— Да?

Марта, кажется, не слушает меня — примериваясь, она делает фото звезды на оторванном крыле.

— Ее нельзя так оставлять. Подожди минуту, я вытащу ее отсюда

— Дама в беде. Классический сюжет.

— Что?

— Поторопись. Мы в оке тайфуна — буря возвращается.

Я киваю и пытаюсь ухватиться за плечо спасаемой. В полузабытьи та слабо сопротивляется, будто еще находясь в битве с неизвестным мне врагом.

— Погоди секунду, — говорит Марта.

— Что?

— Замри. Голову чуть выше. Вот так.

Вспышка.

Ветер задувает вновь, стоит нам только убраться обратно в убежище. Я ухаживаю за ослабевшей гостьей, а Марта, словно не замечая нас, всецело погружается в свои страницы.

Одно из многочисленных хобби Марты — собрание текстовых коллажей. В тысячах страниц и обрывков, принесенных ветром к нашим владениям, среди совершенно разных стилей, языков и иллюстраций она умудряется находить закономерности и собирать странные, но удивительно стройные повествования. Десятки широких листов из склеенных страниц, карт, детских рисунков и броских фраз уже занимали изрядное место в нашем подземном убежище.

Марта называет их «дневниками». Раз в неделю она зачитывает мне свои творения — говорит, что это полезно для моей болезни.

Правда, честно говоря, я не особенно вслушиваюсь. Мне всегда были ближе не выдуманные истории, но более реальные вещи. Удочки, семена, гвозди, воздушные змеи… Машины.

Впрочем, что касается людей, то они не особенно нравятся нам обоим.

Я разглядываю свою спящую находку, пытаясь за внешними деталями представить образ человека. Худощавая фигура, короткие светлые волосы, отточенные, резкие черты лица, выдающие напористость и упрямство, — и без формы ее легко представить солдатом.

— …Где я?

— Осторожно, не шевелитесь. Вы ранены. Хотите есть? Я приготовил бульон.

— Моя… что это?

— Ваша форма была в плохом состоянии. Марта одолжила вам свою пижаму.

— Вы…

— Не беспокойтесь. Отдыхайте.

Летчица смотрит на меня, пытаясь сфокусировать взгляд, но, похоже, в ее глазах я остаюсь размытой тенью — в конце концов она сдается и вновь засыпает.

Вспышка.

Марта, опять с фотоаппаратом, обращает на меня внимание.

— Она поправится.

— Мог оставить ее там.

— Сама же сказала, чтобы я…

— Ты не обязан был этого делать.

— Не говори чушь. «Банальный сюжет», что это вообще значило?

— Не банальный. Классический, — поправляет она, декламируя вслед: — «Таинственный незнакомец загадочным образом попадает в дом на отшибе, что дает начало цепочке удивительных событий. Что же предпримет наш отважный герой? Сможет ли он защитить прекрасную даму?»

— Ты слишком много времени проводишь со своими «дневниками».

— Они не мои, — загадочно и хмуро отвечает она. И уходит к своим страницам и фотографиям, оставляя меня наедине с нашей гостьей, в задумчивости. В этом состоянии меня застает врасплох новое пробуждение летчицы.

— Вы… не сказали, где я.

Теперь ее голос звучит твердо, а глаза уже внимательно разглядывают меня. Я вздыхаю.

— Скажите, вы помните, что с вами произошло?

Как я и ожидал, она не помнит.

В этот раз буря длится недолго — уже через пару дней вой в трубах начинает стихать. Но наша гостья выздоравливает на удивление быстро, и, чтобы ее отвлечь, я даю ей пролистать альбомы Марты.

Когда Марта не сочиняет истории, то любит фотографировать. От моего деда, как она мне рассказала, у нас остался старый пленочный фотоаппарат и множество альбомов с мутными, но странно знакомыми фотографиями. В часы бури мы часто перелистываем эти альбомы — по мнению Марты, это тоже идет мне на пользу. Часто она спрашивает меня о фотографиях, но, признаться, я редко узнаю что-то знакомое.

На своих же работах она, как правило, изображает находки, принесенные ветром, от самых банальных — книг, детских игрушек, ветвей неизвестных деревьев, мелких рыбешек и дорожных знаков — до самых удивительных.

Большой булыжник ровного иссиня-черного цвета, принесенный со стороны залива, идеально ровный, словно выточенный для какой-то цели. Статуя полуобнаженной женщины с подносом, полным фруктов, обнаруженная мною в терновнике. Наконец, лодка, испачканная нефтью, обожженная, выкинутая буквально на порог дома, словно морской волной, — внутри мы нашли ровные ряды артиллерийских снарядов, привязанных друг к другу. Элис (так, кажется зовут летчицу) задерживается на этой картинке, задумчиво проводя по ней пальцем.

— Оружие, — говорю я. — Знакомо тебе?

Она пожимает плечами.

— Нам иногда приносит сюда… такое. Здесь оно не нужно — все более-менее опасное я отвожу на скалу у залива и сбрасываю на глубину.

— А моя машина? Она теперь тоже — в заливе?

Элис говорит отрывистыми фразами, чеканя слова. Я чувствую на себе ее внимательный взгляд.

Оглядываюсь на комнату, где Марта проявляет свои фото. Прислушиваюсь к трубам. Наконец отвечаю на ее взгляд.

— А что, в ней оставалось что-то опасное?

Она пытается ответить, но задумывается. Затем отводит глаза.

— Я… я не помню, — говорит она, рассеянно проводя пальцами по контуру лодки.

Похоже, я победил в этой игре, но почему-то это не приносит особой радости. Элис выглядит растерянной и грустной. Потирает лоб, пытаясь вспомнить обстоятельства своего падения.

— Когда я тебя вытащил, снова началась буря. В этот раз короткая — я думаю, уже завтра можно будет выйти и посмотреть на твою машину. Возможно, — здесь я все-таки не выдерживаю, делая неуверенную паузу, — это поможет тебе что-то вспомнить.

Она тут же расслабляется, оживляется, в глазах загораются нетерпеливые огоньки.

— Правда? Отлично! Я точно все пойму, как только увижу «Арку»!

«Арка» — так называется этот летающий скорпион.

Я захожу в фотокомнату Марты через полутемный шлюз. Зеленые цвета на ее любимом платье немного пугающе отсвечивают в красном свете проявочного фонаря — она выглядит темной колдуньей, вершащей злодейства с непринужденной ловкостью.

— Марта, буря скоро кончится.

— Хорошо. — Она примеривается пинцетами к очередному фото.

— Когда она закончится, я схожу прогуляться… с Элис. Посмотреть на ее машину.

Она не открывается от своей работы, лишь искоса бросает на меня взгляд.

— Ммм. Значит, Элис?

— Что в этом такого?

Наконец Марта поднимает фотографию и прикрепляет к веревке.

— Очень похоже на Элли.

— Элли?

— Девочка из Канзаса, попавшая в волшебную страну. Неужели ты не читал?

— Читал, наверное, — рассеянно улыбаюсь я. — Наверное, просто уже не помню.

И тут Марта вся вскидывается. Поворачивается ко мне, задевая одну из веревок — фотографии с нее плавно падают на пол. Но, глядя на меня, тут же принимает спокойный вид.

— Слушай, — размеренно говорит она, — я не хочу ссориться. Если завтра будет тихо, делай, конечно, что хочешь — можешь даже сходить к заливу. Просто не делай глупостей, ладно? И внимательно приглядывай за этой… Элис.

— А что в ней такого?

Марта мягко улыбается мне.

— Просто будь аккуратней, ладно?

Она выглядит расстроенной и растерянной, а я, как всегда, слишком мягок, чтобы не отреагировать на это. Я обнимаю ее, и какое-то время мы стоим вместе, в красном свете полузабытья.

Наконец, спохватившись, она начинает собирать упавшие фото. Я подбираю одно из них, почти проявившееся, — на нем уже различим тот самый железный скорпион, птица с обрезанными крыльями, и какой-то человек, скорее сосредоточенно, чем удивленно изучающий содержимое кабины.

Я иду к себе, и засыпаю под тихий вой труб. Во сне мы сидим вместе с Мартой и Элис, листая альбом с фотографиями, — абстрактными картинами, в которых я не вижу смысла. Когда я говорю об этом своим спутницам, они смеются, а Марта поднимает фотоаппарат, и наводит на меня крупным планом. Вспышка.

Наутро, когда буря вновь стихает, мы с Элис уже не находим в кукурузе ни машины, ни оборванного крыла. Лишь след, тянущийся по полю, напоминает о недавнем падении. Элис, конечно, расстраивается — впрочем, не очень сильно. В мешковатой пижаме Марты она аккуратно ходит по полю вдоль тормозного следа, стараясь, кажется, не приминать остатки кукурузы.

— «Арка», — говорит она. — Я помню, как летела на ней сквозь облака.

Она идет вдоль следа, вглядываясь в землю, словно выискивая свидетельства этого полета.

— Я… парила, — задумчиво произносит она. — Потом напоролась на крест, мы схватились, завертелись. Сверху все было рассечено на части, будто пирог… Точно!

— Вспомнила? — оживляюсь я, — Как летела, как падала, что с тобой произошло?

Элис отрывает взгляд от земли и смотрит на меня, будто пытаясь найти знакомые черты.

— Нет, — задумчиво говорит она. — Просто поняла, что скоро будет мой день рожденья.

— Я сделаю тебе пирог, Элис. Все будет в порядке.

Она улыбается, слегка недоверчиво.

— Спасибо. Я, правда, не могу вспомнить точную дату.

— Значит, больше пирогов?

— Значит, больше, — соглашается она. — Спасибо, что вывел меня. Жалко, что «Арка» пропала.

Краем глаза я вижу, что Марта какое-то время ходит по насыпи, подбирая нужный ракурс, чтобы разом захватить весь след упавшей «Арки». Наконец, замерев, щелкает вспышкой.

— Эй, на поле! Сегодня, похоже, будет отличный день!

Марта, как всегда, права.

В хороший день мы обычно ходим на скалу: смотреть на море, выбрасывать мусор и пить костровой кофе. Вчерашняя буря мусора не принесла, поэтому груза у нас немного — остается только гулять вдоль берега, любоваться далекими огнями по ту сторону залива и говорить о прошлом.

— Значит, сюда вы выбрасываете все лишнее?

Она осторожно выглядывает за обрыв — утес уходит здесь глубоко в воду, на многие и многие метры вниз.

— Все опасное, — поправляю я. — Когда к нам приносит что-то похожее на оружие, я отвожу это сюда. Такие вещи не стоит хранить в доме.

Пенные темные волны разбиваются о камень, закрывая от нас свалку жутких вещей. Элис продолжает смотреть туда, застывшая в изогнутой позе, словно та античная фигура на фото.

— А ты помнишь, как выглядит твой дом?

Элис, видимо, не слушает — или же просто не хочет говорить о себе:

— И давно вы с Мартой здесь… живете?

— Не знаю. — Я пожимаю плечами. — Достаточно. Здесь жил мой дедушка.

— Правда? Ты знал его?

Я смущаюсь и отвожу глаза.

— Я… не совсем уверен. Понимаешь, у меня тоже проблемы с памятью — поэтому мы и переехали. Марта говорит, что это наследственное, и боится, что я окончательно запутаюсь. Иногда я… немного теряюсь.

Наконец она поворачивается спиной к обрыву и вновь смеряет меня изучающим, пронизывающим взглядом.

— Два человека с провалами в памяти в одном и том же месте… вот ведь совпадение, да?

Она проходит мимо, дружелюбно, но сильно хлопая меня по плечу. Когда я пытаюсь ее догнать, то замечаю, что она уже почти не хромает.

По пути обратно воздух вдруг начинает тяжелеть, духота забирается за воротник, стягивая на шее незримый узел. Тени придорожных кипарисов размываются в поднявшейся дымке, и над окрестностями наших владений повисает тревожная тишина.

Неужели снова буря? Но почему опять? Почему так быстро? Липкий страх подгоняет нас с Элис, но мы уже заходим на дорожную насыпь — путь к дому.

С насыпи мы замечаем Марту. Она ждет прямо у дверей, зазывно махая рукой.

— Скорее, сюда!

Я перехожу на бег.

— Опять?!

— Буря вот-вот будет здесь, нам нужно спрятаться! — кричит она.

И правда — небо вдруг начинает темнеть, приобретая иссиня-свинцовый оттенок. Я ускоряю шаг, пытаясь быстрее добраться до убежища. Сама мысль о том, чтобы остаться снаружи, пугает меня до дрожи. Если вдруг мы с Элис не успеем…

И тут на полпути я останавливаюсь, оглядываюсь. И вижу, как Элис, застывшая на насыпи, смотрит куда-то в сторону поля. Игнорируя крики Марты, я разворачиваюсь и подбегаю к летчице.

— Элис, нам пора!

Она не отвечает, просто указывает на кукурузное поле — чистое и ровное, колос к колосу, без следа падения «Арки».

— Странно… что… — говорит она растерянно.

Я дергаю ее за руку, пытаясь увести за собой в спасительную громаду нашего дома, к двери — где вдруг замечаю Марту, которая наводит на нас объектив фотоаппарата.

— Нет! — кричу я.

Я рвусь вперед, и толкаю, и слышу чей-то возмущенно-удивленный возглас.

Затем я чувствую вспышку. И падаю куда-то далеко. В темноту.

Меня будит завывание ветра, проносящегося по старым трубам.

— Марта.

— Лежи. Все хорошо. Ты в безопасности.

Ее силуэт мелькает между кипами бумаг и альбомов. Похоже, я в убежище.

— Что произошло?

Я чувствую ее усталый вздох.

— Ты так меня напугал. Ты чуть не повредил себя — мне пришлось принять срочные меры. Не волнуйся, буря скоро пройдет. Ты пробыл без сознания несколько часов.

— Буря? Неужели эта буря… из-за меня?

Она молчит. Мое зрение потихоньку проясняется — Марта в другом углу листает стопку с фотографиями, видимо, в поиске чего-то ей необходимого. Затем, не сдерживаясь, издает удовлетворенный возглас.

— Я все тебе сейчас объясню. Но сначала хочу, чтобы ты кое-что увидел.

Она передает мне в руки очередной фотоснимок — еще не совсем в полном цвете, едва-едва после проявки. На снимке человек, похожий на меня, стоит на насыпи у нашего дома. Кажется, в момент снимка он находился в движении и даже, возможно, кричал что-то на камеру, но что именно — понятное дело, уже не узнать.

— Кто это? И что он делает на нашей насыпи?

Она отвечает мне, мягко и сочувственно:

— Ты что, не узнаешь? Это твой дедушка, в молодости. С ним не случилось ничего плохого.

— Да? Действительно?

— Конечно. Ну так о чем ты хотел спросить?

Марта смотрит на меня с теплой улыбкой, но я вспоминаю, действительно вспоминаю совершенно другой, холодный и сосредоточенный взгляд. Я вспоминаю то, что Марта не заметила, ослепленная собственной вспышкой.

— Я… ни о чем, наверное. Не помню, — лгу я.

И снова буря стихает за ночь, сменяясь неярким утренним солнцем, и мы опять выходим на поиски находок. На этот раз я иду с Мартой, вызвавшись помочь ей в сборе книжных листов. Она соглашается, впрочем, с легким раздражением — я знаю, что этим она любит заниматься в одиночестве.

Поэтому, когда через десять минут я говорю, что хочу сходить к кипарисам, она с облегчением кивает и отпускает меня. Я же, зайдя за угол, тут же устремляюсь к насыпи.

— Элис! Элис!

Ровное кукурузное поле отвечает мне молчанием — там, где я столкнул ее с насыпи в момент вспышки, нет никаких следов. Какое-то время я просто хожу среди стеблей, шепча ее имя, и уже отчаиваюсь, когда вдруг что-то хватает меня за руку, тянет вниз и душит…

— Хрр... Элис!

— Почему ты толкнул меня вниз, с насыпи?

Это она, живая и здоровая. Похоже, буря ее пощадила. Была ли она вообще, эта буря?

— Марта… она хотела сделать фото. Которое стерло «Арку» и след в поле. Фото, из-за которого ты… не помнишь.

Хватка мгновенно ослабевает.

— Я не знаю точно, как и зачем она это делает… Но у меня есть идея, как тебе помочь.

Она окончательно отпускает меня. Я шумно дышу, лежа в кукурузе под взглядом внимательных серых глаз. Я слышу, как Марта зовет меня со двора — времени остается все меньше.

— И как же ты мне поможешь?

— Нам нужно найти второе крыло «Арки». Я знаю, где оно.

— Знаешь?

— Когда ты была без сознания, я сбросил его в залив, вместе с остальным мусором. Извини.

Мы скрываемся за краем поля, у места, где начинался тормозной след. Перепрыгиваем через канаву, пробираемся через перелесок. Выходим на соседний, заброшенный участок — только остов усадебного дома напоминает о прошлой бурной жизни. Уже через него мы выходим на дорогу к кипарисам — к скале у залива.

— Зачем ей это? — спрашивает меня Элис, пока мы высматриваем, не следует ли за нами Марта со своими инструментами забвения.

— Не знаю. Видимо, она думает, что помогает мне… нам?

Я делаю паузу.

— Знаешь, мне начинает казаться, что все здесь… не совсем реально.

— Я реальна, — с вызовом отвечает она, оглядываясь вокруг. — Ты вроде бы тоже.

Кипарисы шумят нам вслед — ветер доносит голос Марты, зовущий меня, теперь уже обеспокоенный. На небе начинают сгущаться тучи.

Когда мы подбегаем к утесу, задувают первые ветры. Неожиданно раскат грома рассекает тучу на две половины — словно гигантское ветвистое древо, отростки молнии расходятся по всему небу.

Мы останавливаемся перед самым обрывом в нерешительности — бурные воды внизу не обещают ничего хорошего. На лицо начинают капать первые капли дождя. Элис стоит прямо у обрыва, примеривается в нерешительности, собираясь нырнуть вниз, на поиски якоря, который поможет ей вспомнить свою жизнь.

Я же оглядываюсь назад, прикидывая свои шансы. Небо налилось свинцом, дождь усилился, безумные порывы изо всех сил шатают стройные деревья. На горизонте уже виднеются огромные вихри — я понимаю, что впервые вижу их вот так, вживую.

Вихри не походят ни на одну картинку, ни на одно описание из книжек Марты. Каким-то образом я явственно вижу в них тысячи вещей — и все они связаны с моей прошлой жизнью. Страницы, образы, картины, фотографии — видения прошлого и настоящего наваливаются на меня единым ветряным фронтом.

И чем ближе оно надвигается, тем более знакомыми становятся картины и образы. Я вижу в них картины своей жизни.

В этот момент раздается пронзительный крик Элис. Развернувшись, я вижу ее скорчившейся от боли прямо на краю скалы.

— Она умирает. Увы, это необходимо.

Кто-то другой внезапно подает голос за моей спиной. Марта? Да, она, с фотоаппаратом наизготовку.

— Кто ты, Марта?

— Я часть тебя, которая хочет выжить. Не стоит винить меня — то есть себя — в этом. Осталось немного. Подожди, скоро все кончится.

— Но при чем здесь Элис? Что она вообще делает… в моем разуме?

— Не в твоем, дорогой. В ее разуме.

Словно не обращая внимания на бурю, Марта подходит к обрыву, чтобы поближе рассмотреть Элис. Та съеживается, сморщивается — и правда, похоже, исчезает.

— Понимаешь, дела у тебя… были не очень хороши. Твой уникальный мозг замечательно работал, но не мог правильно выражать себя в обществе. Окружающие считали тебя идиотом с задержками в развитии. Врачи находили у тебя в голове большое количество нейронной ткани — по их мнению, совершенно не используемой!

Она настраивает камеру на Элис, но затем передумывает.

— В конце концов твое хрупкое тело отказало, а дебилы-родственники не придумали ничего умнее, кроме как сдать его на запчасти — в том числе вскрыв твою черепушку. Мозг, способный создавать миры! Неужели я могла себе это позволить — неужели ты бы сам себе это позволил?

— И что же ты решила сделать?

Я спрашиваю Марту, стараясь отвлечься от вихрей образов и слов, возвышающихся за моей спиной, откладывая пришествие моей полноценной памяти на лишние секунды. Это, кажется, помогает — Элис становится заметно легче.

Марта смеется, почти торжествующе.

— Нам с тобой жутко повезло, ты знаешь! Из-за уникального устройства твоего мозга его ткань отобрали для прорывной операции — починки пострадавшего героя войны. Часть нас поместили в голову этой дамы как пустые нейроны, которые заполнят ее память.

Она пинает Элис в бок, перекатывая ее поближе к обрыву.

— Они не учли, что мы достаточно сильны, чтобы перехватить контроль над этим несчастным раненым разумом. Конечно, пришлось держать тебя в черном теле — не давать вспоминать, регулярно очищать твою память. Нужно было впустить Элис к нам, чтобы эксперимент не отменили раньше времени.

Встав прямо перед обрывом, она вздыхает, устало, но торжественно.

— Но теперь осталось совсем чуть-чуть. Финальная буря принесет нам с тобой настоящую жизнь! Оглянись — вон подступает наша память!

Через плечо я оглядываюсь — и правда, огромный грозовой фронт стал четче, а образы в нем яснее. В этих образах я начинаю видеть свою жизнь — убогое существование саванта. Непризнанного гения, как казалось моему телохранителю.

Я протягиваю руку Марте — моему другу, сестре… инстинкту.

— Пожалуй, пора покончить с этим. Дай аппарат.

Она улыбается.

— Ты сделаешь это сам? Не испугаешься?

— Нет. — Я внимательно гляжу на нее. — Не испугаюсь.

Она передает мне его в руки, торжественно, словно ритуальное орудие. И до последнего момента не понимает, что происходит, пока я не навожу фотоаппарат прямо на нее.

Пока она не отшатывается от вспышки прямо в обрыв, смазываясь по пути в пленку негатива.

Я поднимаю Элис и резко хватаю за плечи.

— Элис, послушай меня! — кричу я сквозь грозу и ветер.

— Что? — слабо шепчет она. — Что происходит?

— Эта буря… я все понимал неправильно!

— Буря? Что ты несешь?!

— Элис, все эти безумные торнадо… кажется, это я их делаю. Она защищает меня, не дает мне забыть себя, вынося осколки памяти наружу. Часть меня просто не хочет отделяться... от чего-то большего.

— Я не понимаю! — кричит Элис, но я едва слышу ее сквозь нарастающий ветер.

— Там, внизу, — забвение. Это не место, где я должен был найти ответы, — это место, где я пытался захоронить все твои воспоминания. Ты ничего не помнишь не из-за того, что потеряла свою «Арку», — ты ничего не помнишь из-за того, что всем здесь управляю я!

Она молчит, непонимающе смотрит на меня, — но мне и не нужно большего. Ветер моей памяти подступает — и ждать, кажется, уже больше нельзя. Я прижимаю ее к себе как можно ближе и шепчу ей на ухо:

— Будь счастлива, Элис. И прощай.

И, толкая ее прочь от обрыва, падаю вниз, в бурлящую бездну забвения, забывая себя самого. Уже из-под воды я почему-то слышу ее голос — Элис кричит изо всех сил:

— Я вспомнила! Я вспомнила!

Я улыбаюсь ей — и падаю во тьму, без вспышек, бурь и трубного воя. Во тьму, из которой нет возврата.

Пришли последние данные сканирования — она прошлась по ним утомленным взглядом. Прогноз был вполне благоприятный, а значит, операцию можно было считать официально законченной. Так и не переодевшись, она стояла перед полупрозрачным стеклом в своем зеленом халате нейрохирурга и хмуро смотрела на двух пациентов. Один из них — женщина средних лет, определенно выздоравливающая. Другой, — мужчина с улыбкой ребенка, теперь, похоже, совершенно безнадежный.

Время шло.

Наконец репортер не выдержал и деликатно кашлянул. В кашле проскальзывала неловкость — этот рано поседевший господин, как и многие другие обозреватели индустрии, и сам долгое время был врачом.

— Я понимаю, что вам нелегко вести светскую беседу после столь многосложной операции, но пожалуйста, помогите мне — публика очень ждет вашего комментария.

Нейрохирург глубоко вздохнула.

— В данный момент донорская ткань приживается… чрезвычайно успешно. Но изначально у нас были проблемы с замещением. При объединении нейронов у пациентки начались проблемы с памятью — в какой-то момент мы начали опасаться, что потеряем ее. Однако потом показатели гипнотического тестирования неожиданно выровнялись. Как будто… донорская ткань сама помогла исправить то, что не смогла аппаратура.

— Как вы это можете объяснить?

— Черт, я пока не знаю, что вам сказать! — раздраженно ответила она. — Мне потребуются дополнительные тесты. Если хотите, напишите, что их души пообщались и пришли к соглашению, — вы же вполне можете написать такую чушь, верно?

Издание репортера было вполне респектабельным, но он решил не обижаться — вместо этого флегматично заметил:

— Значит, вас можно поздравить с успехом?

— Недостаточным, — хмуро отозвалась врач.— Пока мы не объясним некоторые аспекты с научной точки зрения.

— И все же это прорыв. Пересадка мозговой ткани донора, восстановление и замещение нейронных связей в таком масштабе… Ваша работа открывает новую главу в нейрофизиологии, да и в медицине вообще. Сегодня вы вписали себя в историю.

Она мрачно взглянула на него. Жутко хотелось курить, но тогда пришлось бы спуститься на первый этаж и выйти наружу — а там уже ждала толпа не столь деликатных собеседников. Голова уже болела от фотовспышек, но она понимала, что в итоге придется к ним выйти — в конце концов, журналисты перестали тревожить пациентов.

— Вы же понимаете, что это не совсем так. По сути, я позаимствовала деталь для одного механизма из другого в надежде, что она приживется. Так делали и до меня — поменялась только сложность деталей. В итоге один механизм работает, а другой… сломан окончательно.

Только сказав последнюю фразу, она осознала, как и о чем говорит.

— Метафора, конечно, не для печати.

— Я понимаю, — примирительно сказал репортер. — Но вы же сами говорили, что изначальные повреждения мозга-донора, по сути, необратимы — его развитие остановилось задолго до операции, а заимствованные каналы фактически никак не использовались…

— Но могли бы при возможном улучшении. Теперь эта возможность упущена.

— Марта…

Он подошел поближе, положив ей руку на плечо.

— Вы все сделали правильно. Вы излечили ужасную травму, собрали вместе почти разрушенный разум — благодаря вам страна не потеряет сегодня свою героиню, чудом выжившую летчицу. И все это ценой совершенно небольшой вероятности выздоровления взрослого идиота. Поверьте, никто в здравом уме не упрекнет вас в таком решении.

Но она не слушала его — лбом она прижалась к стеклу, наблюдая за вторым пациентом. Тот уже очнулся. Руки его тянулись к любимым вещицам: игрушечной лодочке, статуэтке, небольшому речному камешку и, главное, старому фотоальбому.

Она вспомнила бессонные ночи, проведенные в анализе нейронной активности его мозга, вспомнила смутную надежду, постепенно переросшую в уверенность: с помощью ее подхода и этому пациенту можно помочь. Вспомнила, как пыталась заменить, очистить, вылечить его мозг с помощью донорского материала — и раз за разом терпела неудачу.

И как наконец микронным скальпелем обрубила для него возможность вернуться к нормальной жизни.

Она вспомнила, какой ценой ей далось это фиаско, и обессилено закрыла глаза.

— Вы пытались спасти всех, но сами понимаете, что это невозможно, — продолжал репортер. — Как знать, возможно, когда-нибудь ваш прорыв поможет излечить и его?

Мир, созданный мною, медленно умирал. Я по привычке прятался от бурь в своем убежище — но вот уже долгое время они приносили лишь песок и забытье. Где-то там девушка по имени Элис живет и здравствует — я же, таясь в уголке ее сознания, стою на страже собственных способностей.

По большей части я отчаянно пытаюсь умереть.

С моей памятью снова творятся шутки — я теряю счет времени и не всегда понимаю суть вещей. Благо Марта оставила после себя множество развлечений — дневники и фотоальбомы, с которыми она, кажется, постоянно носилась, зачем-то их составляла.

«Они не мои», — говорила она. Чьи же тогда? Наверное, моего дедушки, ведь так?

Привычным жестом я с силой опустил мутный стакан с водой на деревянный стол, потемневший от времени. Жара снаружи никак не спадала. Уже несколько месяцев я не видел дождя, солнце также не показывалось за песчаными бурями. Дом, который когда-то принадлежала моему деду, стал моим единственным другом и убежищем. Из окна было видно рассохшееся русло реки в трещинах и обугленные скелеты некогда величественных деревьев. Из дневников деда я понял, что когда-то давно там стояли зеленые кипарисы. Мир не видел зелени уже много лет, я и сам стал забывать, как этот цвет отражался в моих глазах, когда Марта входила в дом, а беспечный ветер врывался вслед за ней, нежно играя с ее зеленым платьем. Стал я забывать и саму Марту.

Часам я изучал старые дневники деда, фотографии на стенах. Одна из моих любимых карточек была сделана в кукурузном поле — дедушка на ней был запечатлен с озорной улыбкой. В руках он крепко сжимал красного полотняного воздушного змея с желтыми звездами и серыми крестами.

Я поскреб ногтем следы от стакана на столе. «Неужели это все?..» — часто думалось мне.

Обессилено я подошел к окну. Песчинки плясали в воздухе свой обычный танец, и... но нет... должно быть, просто преломление света — я увидел трепещущее красное полотно над скелетами старых кипарисов. На полотне были отчетливо видны серые кресты и желтые звезды. Я отпрянул от окна и перевел взгляд на старое фото.

Место на стене пустовало — разбитая рама валялась на полу.