Неизвестный Кир Булычёв: поэт, учёный, художник

А между тем под псевдонимом Кир Булычёв свои произведения выпускал крупный учёный, доктор исторических наук, авторитетный востоковед Игорь Всеволодович Можейко, автор нескольких монографий по истории Юго-Восточной Азии: «История Бирмы», «Бирма: религия и политика», «Западный ветер — ясная погода» и других.Причём литературный талант проявлялся и в этой его ипостаси: под своим настоящим именем Можейко опубликовал множество интереснейших книг о давних временах и дальних странах, о людях, овеянных дымкой легенд и преданий, о кровавых битвах и мирных путешествиях, о великих географических открытиях и тайнах мировой истории и культуры, до сих пор остающихся неразгаданными. Это и «7 и 37 чудес», где рассказывается о чудесах света, не вошедших в «классическую семёрку». И «1185 год», где автор вместо того, чтобы, по обычаю историков, рассказать о многих годах одной страны, поведал о том, что происходило в течение одного года в разных странах. И «Пираты, корсары, рейдеры» — увлекательная хроника морского разбоя за много веков.Ещё востоковед и переводчик Можейко много (а по советским меркам — невероятно много) ездил по миру. В его путевых очерках сохранено всё буйство красок экзотических стран Азии и Африки — особенно Бирмы (ныне — Мьянмы) и Ганы. Эти очерки, как и интереснейшие научно-популярные статьи и заметки, печатали самые разные журналы — от «Вокруг света» до «Азия и Африка сегодня». Помимо очерков и статей, Можейко написал ещё две довольно объёмных публицистических работы: книгу мемуаров «Как стать фантастом?» — о том, что жизненные реалии СССР сами по себе были предельно сюрреалистическими, так что писать фантастику казалось совершенно естественным делом, — и литературоведческое исследование «Падчерица эпохи» о судьбе жанра фантастики в нашей стране.И то, что всемирно известный учёный-историк, несмотря на свои общепризнанные заслуги, остаётся гораздо менее знаменитым, чем его «альтер эго» Кир Булычёв, говорит только о совершенно невероятной популярности его как фантаста.Но даже это не всё. Игорь Можейко был не только писателем, учёным-востоковедом, путешественником-очеркистом. Эти грани его личности всё же достаточно известны — если и не широкому читателю, то большинству любителей фантастики. А мы расскажем вам о тех сторонах его таланта, о которых не знал почти никто за пределами узкого круга его друзей и исследователей творчества.

Поэт

Да, Игорь Можейко — Кир Булычёв — действительно был ещё и поэтом, самобытным и остроумным, мастером пейзажной, философской, любовной лирики, автором весёлых, а порой лукаво-ироничных детских стихов, шутливых песен для кинолент и мультфильмов.

Он начал писать стихи в подростковом возрасте и постоянно возвращался к поэзии на протяжении всей жизни. Первые зарифмованные наброски он сделал ещё в школьные годы — когда в январе 1948-го попал в больницу. А в 1950-м Игорь и его друзья-одноклассники задумали выпускать рукописный альманах «КоВЧеГ». Название появилось в честь образованного ими неформального литературного объединения «КВЧГ» — Кто Во Что Горазд. Игорь оказался «горазд» на очень многое, в том числе и в области поэзии: от сочинённых экспромтом остроумных миниатюр-эпиграмм до целой поэмы «Замок Фахры» — подражании «Руслану и Людмиле», которое, к сожалению, так и осталось неопубликованным. Друзья рассказывали, что в те же годы он с успехом сочинял пародии на популярные эстрадные песни. А знаменитую блатную «Мурку» даже перевёл на английский: Oh, hello, my Mary, dear little Mary,Oh, hello, my Mary, and goodbye!..Даже в этих ученических опытах виден талант — в лёгкости обращения со словом, в неожиданных и даже хулиганских рифмах, в точности описаний. Поэтическая стихия настолько властно захватила и увлекла Игоря, что новые стихотворения в самых разных жанрах появлялись почти непрерывно. Часто в основу стихов ложились яркие впечатления, привезённые из многочисленных путешествий...Облака между мной и Францией.В самолёта застёгнутом ранцеЯ считаю часами мили,А по милям считаю часы.Всё как раньше, с той только разницей,Что не те облака былиИ другие, но схожие крыльяПо широтам меня несли...Нередко героями его произведений становились исторические персонажи. Есть стихи, рассказывающие о погибшем при заговоре бояр князе Андрее Боголюбском, об убитом по приказу Бориса Годунова царевиче Дмитрии, о великом поэте Лермонтове, о легендарном путешественнике Марко Поло (ему посвящена целая поэма)... И, конечно же, немало прекрасной лирики было посвящено Кире Сошинской, верной спутнице жизни.Искать чего-то мчатся нá мореСедого дыма паруса.На запотевшей двери тамбураЯ слово «Кира» написал.Вчерашний день бежит за поездом,Колёса ветром теребя.Я полземли измерил в поисках,Чтобы опять найти тебя.Пожалуй, можно сказать, что, пока Игорь Можейко неожиданно для себя не стал фантастом Киром Булычёвым, основой его творчества была именно поэзия. И только невероятный успех Булычёва-фантаста привёл к тому, что Можейко-поэт так и остался в тени. Впрочем, сам Игорь Всеволодович относился к своим поэтическим штудиям с изрядной иронией и долгое время вообще не стремился их публиковать. Он даже в шутку называл себя «неудавшимся поэтом». Но на самом деле поэтом он был самым настоящим, просто гораздо бóльшая удача сопутствовала ему на другом поприще.[su_quote cite="Из передачи «Линия жизни», 2003 год"]Я ещё и неудавшийся поэт. И мои челябинские друзья даже выпустили две моих поэтических книжки. Все свои стихи я, конечно, не помню, и даже короткие не помню, но одно вот стихотворение я сейчас вспомнил и могу с вами поделиться. Оно звучит так:Я пришёл к тебе с приветом,Рассказать, что Солнце село,Что Земля и все планетыВзяты по тому же делу... Именно с фантастикой оказался связан его поэтический дебют. Впервые Игорь Можейко обнародовал свои стихи не совсем традиционно — он вставил несколько четверостиший в повесть «Миллион приключений». Произошло это ещё в 1976 году, но первое полное издание повести (включая стихи) вышло только шесть лет спустя. Приём оказался удачным. В 1981 году была опубликована написанная двумя годами ранее повесть «Царицын ключ» — некоторые реплики её героев представляли собой своеобразный ритмический речитатив. Вот так эти стихи могли бы выглядеть, если бы были набраны не «в строчку», а привычным для стихов способом:И увидела она, неживой лежит,Неживой лежит возле озера...Неживой лежит, от тоски иссох.От тоски иссох, без любви погиб.И пошла она к ключу Царицыну.Как к тому ключу за живой водой...Ехидные пародийные строки вошли в «гуслярскую» повесть «Перпендикулярный мир»:Наш родной счастливый домВоздвигается трудом.Чем склонения зубрить,Лучше сваю в землю вбить.Левой — правой, левой — правой!География — отрава,Все науки — ерунда,Без созидательного труда.И позже, в 1990-х — начале 2000-х годов, редкая фантастическая повесть Булычёва обходилась без стихотворений или песен. Некоторые персонажи даже говорили стихами: например, уникальная болезнь одной из героинь «гуслярского» рассказа «Ксения без головы» просто-напросто не позволяла ей говорить не в рифму.

А первая именно поэтическая публикация состоялась в январе 1991 года в журнале «Сельская молодёжь». Подборку под названием «Стихи для детей после 16 лет» редакция журнала представила читателям следующим образом: «Эти озорные стихи написаны для узкого круга друзей, но Булычёв согласился расширить этот круг».В основном в журнал вошли стихи-юморески: «Как-то Петя-пионер...», «Кто играет ночью в карты...», «Лев Иваныч Дураков...», «Не верь, малютка, снам и чудесам...», «Почему же, почему же...», «Раз Пушкин и Гоголь чинили забор...», «Я пришёл к тебе с пакетом...».

Год спустя появился и первый поэтический сборник «Что наша жизнь?» — правда, вышел он тиражом всего 500 экземпляров и, конечно же, разошёлся в основном на подарки. После этого многие стихотворения перепечатывались всевозможными газетами и журналами, в основном региональными; дошло даже до газеты «Клюква», известной своей сугубо эротической тематикой:Утконос и утконожкаКак-то выпили немножко,И такой пошёл разврат!...В этом Дарвин виноват.

К сожалению, читатели привыкли воспринимать Булычёва именно как фантаста, и выход поэтического сборника хотя и не прошёл совсем уж незамеченным, но привлёк куда меньше внимания, чем заслуживал. Вероятно, поэтому поэтическое наследие Можейко так ни разу и не появилось в центральных издательствах, если не считать пары страниц со стихотворными юморесками, «подвёрстанными» в конец сборника прозы. Так что стихи и дальше выходили малыми тиражами и «для своих»: серия, в которой они появлялись, так и называлась — «Для узкого круга» и печаталась в провинциальном Челябинске.Когда-то однокурсник и товарищ Можейко Андрей Сергеев сказал о нём: «Лёгкий человек, кое-какие стихи...» Непременно ироничный по отношению к себе Игорь Всеволодович так и назвал свою следующую книгу: «Кое-какие стихи», причём первая часть получила подзаголовок «Кое-какие...», а вторая — «...Стихи». В первую часть вошли в основном юмористические и сатирические миниатюры и пародии, а во второй была собрана лирика. Несколько лет спустя появилась книга «Конец моего века», а позже (уже после смерти автора) — сборник «Стихи», лаконичный и по названию, и по оформлению, зато самый полный на тот момент. Все они по-прежнему расходились среди энтузиастов.Но поэтические тексты Булычёва существовали не только в «бумажном» виде. Он написал довольно много песен для фильмов по своим произведениям. Помните озорную «Песенку шофёра» из мультфильма «Два билета в Индию»?Эх, прокачу! Как ветер в поле — доля ямщика.Дед мой в кибитке, я в кабинке, эх, грузовика!Внук мой ракетой над планетойчертит кренделя.Под ним поля, под ним моря, под ним Земля...Увы, из всех написанных для фильмов песен эта так и осталась единственной, увидевшей свет. А ведь могли бы звучать совсем по-другому и «Гостья из будущего» Павла Арсенова, и «Шанс» Александра Майорова, и «Комета» Ричарда Викторова... Но по самым разным причинам — когда творческим, когда идеологическим — в итоге эти песни в картины не попадали. А случалось и так, что фильмы, для которых уже были написаны песни, так и не дошли до этапа съёмок. К счастью, все тексты сохранились в архиве писателя и были опубликованы в посмертных сборниках стихотворений.В жизни Игоря Всеволодовича Можейко случались и неудачи, и потери, и поражения. Многое осталось незавершённым — далеко не только знаменитые циклы «Река Хронос» и «Убежище»... В одном из его поздних стихотворений об этом сказано с грустью и ясным осознанием неизбежной для всех участи:Напишите на сайтеИгорю-ру,Что вы будете жить,Когда я умру.Я приму то посланиеБез возражений.Жизнь, увы, не бываетБез поражений.И всё же у Игоря Всеволодовича Можейко — у Кира Булычёва — была завидная творческая судьба. И не только как у фантаста, учёного и популяризатора науки. И даже не только как у поэта. Потому что у него была ещё одна ипостась.

За домами океан, до утра в тумане.Ночь на том конце Земли ласково дурманит.Ах, какая тишина между мной и миром!Где ты, милая моя?Грустно мне без милой.АфрикаВ бетонном бассейне лилии.Мазута культурный слой.Последний анчар спилилиРжавой электропилой.Ломая лиловые пальцы,—Прошедшее, подожди!Налоговые квитанцииНакапливают вожди.Я слышал — рассказывал кто-то,В болоте, у самых границ,Последнего бегемотаЗаметил английский турист.Экзотику встретить нетрудноВ скучных цветах саванн.За шиллинги длинногрудыеБабы позируют вам.Таинственные историиНа лысине, как парик.Не стоит читать Ливингстона,Путал учёный старик.Космическая гипотезаМарсиане бродилиПо барханам Сахары.Оставляли следы у воды.Отмечали на картахЗапасы руды.Марсиане молчали,Молчала Сахара.Марсианам Земля не понравилась.Марсиане обратно отправились.

Моим стихам, которых нынче дажеНикто в сортир с собою не берёт,Подобно заговорщикам со стажем,Наступит свой черёд.И на цитатыВ коридорах властиВожди их жадно будут рвать на части.КосмонавтНа дальней планетеУ синей горячей звездыРассвет поднимается хмурый.Сидел под скалой он,Среди пустоцветов седых,Со вкусом читал партитуру.Случайно в карман положил, улетая.И вот по планетамв кармане таскает.

Сколько есть у друга рук,Всё протянет другу друг.Если так случится вдруг,Что у друга нету рук,Не судите друга строго,Он протянет другу ногу.КрестоносцыКрестоносцы умирали на песке.Цель путиОставалась в недоступном далеке —Не дойти.По барханам, по границе земли,Там, где дом,Облака к закату солнце велиНа поклон.Если дама крестоносцу верна,Даме впредьОстаётся только ждать у окнаИ стареть.Стрекоза и муравейЗима на подходе,Зима на носу,Темней и прохладнейВ сосновом лесу.Осеннего дождика каплет слеза,Пришла к муравью на поклон стрекоза,Спросила, как в басне:— Не пустишь к себе?Я пела, плясала,Все с домом, я — без.Сказал муравей:— Заходите сюда.(Не пустишь, задёргает по судам.«Оставил в беде,Отказал в трудный час».)— Входите, я чайник поставлю сейчас.

Нет, Пётр, нам не сужденоВ Европу прорубить окно!И будут наши мордочкиТорчать из узких форточек.

Если ты решил границуНе спросясь переходить,То придётся метров тридцатьНе курить и не сорить.Здесь не курят, не сорят,Здесь пограничники стоят.

За сентябрём придёт четверг,А за апрелем дождик.Жил-был советский человекИ до чего-то дожил.

Дядя Коля спит и спитКрасный, словно вымпел.Мы решили — это СПИД,Оказалось — выпил.

Из озоновой дырыПрилетают комары.Чтоб с бедой покончить этой,Я заткну дыру кометой.

Ждём разлуку, ждем свиданья,Ждём вдвоем и ждем одни.Почему-то в ожиданьиМы свои проводим дни.Завтра буду ждать, чтоб поездПолз быстрей до рубежа.Нет занятья беспокойнейИ привычнее, чем ждать.Ожиданья вечный пленник,Прочих пленников среди,Беспощадно гоним время,Словно вечность впереди.В преднамеренном галопеПо барьерам дней летим.В результате смерть торопим,Хоть, конечно, не хотим.А со смертью на свиданьиБудем места ждать в раю...За рецепт от ожиданьяЯ полцарства отдаю!

Отложите смерть мою,Отложите, умоляю!Я бессмертье догоняю,Но, боюсь, не догоню.Мне бы снять, как сапоги,Как тяжёлые вериги,Ненаписанные книги,Непройдённые круги.То ли рая, то ли ада...Уточнять уже не надо,Правду знать мне не с руки.

Художник

В судьбе каждого творческого ч еловека бывает момент выбора, когда на многие годы вперёд — а иногда и на целую жизнь — определяется его будущий путь в искусстве. Для Игоря Можейко этот выбор произошёл в возрасте четырнадцати лет: он мог стать не писателем или учёным, а профессиональным художником. И хотя этот вариант не реализовался, с живописью Игорь Всеволодович всё равно так и не расстался до конца.

Начало увлечения живописью совпало с первыми поэтическими опытами. Тогда же, когда, попав в больницу, Игорь впервые начал рифмовать, появился и интерес к рисованию. Чтобы скрасить (в буквальном смысле слова!) невесёлые часы в больничной палате, он попросил маму принести бумагу и цветные карандаши. С помощью этого художественного арсенала Игорь принялся зарисовывать с натуры всё, что видел вокруг: интерьер палаты, пейзаж за окном...У него неплохо получалось, и Игорь уговорил маму отдать его в художественную школу. Там он с удовольствием проучился целый год. Больше всего ему нравилось рисовать акварелью, но и графике он отдавал должное. Педагоги признавали за ним немалые способности, и Игорь всё чаще задумывался о возможной карьере художника.[su_caption caption="Рисунки из книги «5000 храмов на берегу Иравади» (1967 год)"]

Но тут вмешался случай. Из-за проблем со здоровьем Игорю нужно было на месяц отправиться в санаторий. Беда была в том, что путёвка пришлась на сентябрь. И когда Игорь наконец вернулся в Москву, пропустив целый месяц занятий, ему было неловко появляться в школе, так сильно отстав от одноклассников. Мама не стала настаивать, поскольку не воспринимала увлечение сына всерьёз.Однако отсутствие специального образования Игоря «не спасло»: интерес к живописи оказался настолько сильным, что он всё равно продолжил рисовать. Его школьные и институтские друзья не раз вспоминали, что этюдник был неотъемлемым атрибутом молодого Можейко — тот не расставался с ним даже в турпоходах, раскрывая при каждом удобном случае. Он рисовал красоты природы, людей, строения — с равным интересом и удовольствием. Но свои рисунки и акварельные картины Игорь долгие годы хранил при себе и мало кому показывал. Исключением стали разве что несколько беглых набросков под названием «В зоопарке» для газеты «Советский студент» — малотиражки Института иностранных языков, где он тогда учился на втором курсе.А более серьёзное появление в печати Можейко-художника относится уже к шестидесятым годам, когда он сам иллюстрировал свои путевые очерки для журнала «Вокруг света» и оформлял первые, тогда ещё не фантастические, а научно-популярные книги: «Это — Гана», «Аун Сан» (в серии «Жизнь замечательных людей»), «5000 храмов на берегу Иравади»...

Наверное, вовсе не удивительно, что его женой стала профессиональная художница Кира Алексеевна Сошинская. Впоследствии Игорь с юмором вспоминал, что, взглянув на его энергичные занятия изобразительным искусством, супруга предложила каждому заниматься своим делом: «Ты лучше пиши, а рисование оставь мне». Так и получилось — многие книги Кира Булычёва и некоторые научнопопулярные труды Игоря Можейко увидели свет именно в оригинальном и выразительном художественном оформлении его жены.Сам же Можейко вернулся к иллюстрированию своих произведений лишь однажды, в 1977 году, когда подготовил для публикации в журнале «Знание — сила» рассказ «Градусник чувств» из гуслярского цикла. Зато круг других иллюстраторов, оформлявших его книги, постоянно расширялся, а с некоторыми из них — например, с замечательным художником Евгением Мигуновым, — Игорь подружился и впоследствии гордился их многолетним творческим союзом.Можейко в эти годы полюбил ещё один художественный жанр — графические шаржи, которые он мастерски и с неподражаемой лёгкостью набрасывал с натуры во время длинных конференций, заседаний и прочих официальных скучных мероприятий. Кого он только не рисовал: писателей, кинодеятелей, коллег-востоковедов... Сам он иронично называл героев шаржей «жертвами моего карандаша». В архиве сохранилось довольно много таких импровизированных портретов; правда, не все они подписаны, поэтому сейчас порой трудно выяснить, кто же именно на них изображён.

Но не стоит думать, что Можейко только насмехался над другими; к себе он относился не менее иронично. Свои шаржи-автопортреты он рисовал вместо автографов — очень быстро, уверенно, почти в одно касание. У него было несколько типовых вариантов, но всякий раз образ получался с индивидуальными особенностями и отличительными чёрточками. Иногда такими автошаржами даже оформлялись публикации — вместо фотопортрета. Например, персональная колонка в газете «Книжное обозрение» открывалась каждый раз новым, но узнаваемым автопортретом.Акварелью же Игорь Всеволодович продолжал рисовать для себя. Он создавал прекрасные натюрморты, специально составляя букеты цветов, в том числе редких и необычных, и дополняя композиции фруктами, чью аппетитность он умел великолепно передавать. Пейзажной натурой попрежнему становилось всё, что он видел: это мог быть вид из окна московской квартиры, а могли быть места, куда он ездил отдыхать, — Ялта, Успенское, Узкое...

Иногда там же потом разворачивались и события его книг. Например, Узкое послужило прототипом санатория «Санузия» в первой части «Заповедника для академиков». Город Венев Тульской области дал основные черты городу Верёвкину. Английский Гастингс, где Можейко неоднократно бывал, также упоминался не раз — к примеру, всего в десяти милях от него происходит действие повести «Заколдованный король» из цикла про Алису. Многочисленные пейзажи любимой Игорем Ялты пригодились для детального описания романтических прогулок героев в первых романах цикла «Река Хронос».

Может показаться странным, что писатель-фантаст Кир Булычёв выступал в изобразительном искусстве как художник-реалист. Скорее всего, права Кира Сошинская, проницательно сказавшая о его художественных работах: «Фантастика вся ушла в литературу. А здесь он хотел рисовать то, что видит». Занятиям живописью Можейко мог уделять целые дни напролёт, временно отложив все другие дела. В последнее лето своей жизни он тоже много рисовал...Если стихи Можейко хотя бы изредка приходили к читателю, то его картины до недавнего времени оставались совершенно неизвестны. При жизни не было ни одной экспозиции, ни одной серьёзной публикации. Он стал известен как живописец уже посмертно. В Москве прошли две выставки, одна в художественной галерее «На Солянке», вторая — в залах Государственного литературного музея. Теперь уже можно с полным правом сказать, что художественные работы Игоря Можейко наконец-то нашли своих благодарных зрителей. Но была ещё одна область, в которой Можейко считали высоким авторитетом — причём люди, равно далёкие от фантастики, поэзии, живописи и востоковедения.[su_caption caption="Несколько из сотен (если не тысяч) автошаржей"]

Фалерист

У Игоря Можейко была ещё одна подлинная страсть, сопровождавшая его всю жизнь. Он сам полушутя-полусерьёзно называл это увлечением, переросшим во вторую профессию. Это было правдой: на излёте перестройки он, отчасти неожиданно для себя, оказался признанным учёным-фалеристом — широко известным и авторитетным специалистом по научному исследованию и художественному описанию всевозможных наград.

Надо сказать, что в советские годы, когда молодой Можейко только начинал заниматься фалеристикой, интерес к такого рода увлечениям, мягко говоря, не приветствовался государственными властями. В конце 1960-х — начале 1970-х годов Игорь едва не угодил под суд по сфабрикованному «делу нумизматов». По тогдашним советским законам любые сделки с драгоценными металлами (а из чего же ещё изготовляются ордена, да и многие виды монет?), осуществлённые без официального посредничества Госбанка, квалифицировались как валютные махинации и автоматически попадали под пристальный контроль компетентных органов. Увы, уровень компетенции этих органов был недостаточно высок. Майор из КГБ, руководивший допросами «злонамеренных валютчиков» совершенно серьёзно именовал подследственных «преступными мумизматиками». Слова «нумизмат» он, как выяснилось, не знал. Хорошо, что тогда всё обошлось. Кто знает, чем оно могло бы обернуться?Но времена меняются, а следом до неузнаваемости преображается и государственная политика. С занятий нумизматикой и фалеристикой не просто был снят запрет — они, в особенности последняя, неожиданно получили поддержку на самом высоком уровне. Новому руководству страны потребовалась новая система наград, и для её разработки пришлось привлекать специалистов. А поскольку фалеристики как науки в СССР не существовало, то лучшими специалистами оказались бывшие энтузиасты-коллекционеры, ещё недавно подвергавшиеся за своё хобби преследованиям.

К тому моменту Можейко пользовался и в научном мире, и в кругу коллекционеров высочайшим авторитетом. Уже вышла его первая книга «Беседы о фалеристике»; работы его появлялись и за рубежом — в частности, на страницах американского Journal of the Russian Numismatic Society. Поэтому Можейко был включён в созданную в конце 1991 года Комиссию по государственным наградам, а позднее, с конца девяностых, стал также членом Геральдического совета при Президенте РФ.В «Беседах о фалеристике» Можейко популяризовал узкоспециальную тему для широкого читателя, интересно и познавательно рассказав о сути фалеристики и основных вехах её развития как одной из вспомогательных исторических дисциплин. Это был первый подобный труд в отечественной научной литературе. Книга вышла в 1989 году под псевдонимом И.В. Всеволодов, а позднее, в 1998 году, дополненный вариант был переиздан под более привычным и понятным читателям названием — «Награды».А самый серьёзный вклад Можейко внёс в ответвление фалеристики, которое до недавнего времени оставалась вне поля зрения учёных. Он исследовал системы должностных знаков — официальных атрибутов госслужащих Российской империи, описал их и, собрав всю информацию воедино, разработал классификацию. Итогом этого труда стала книга «Должностные знаки Российской империи», которая до сих пор остаётся авторитетнейшим источником для всего фалеристского сообщества нашей страны.

Первая часть книги — обширный по объёму текст, целая монография, — это рассказ об исторических периодах, когда существовали системы должностных знаков. Написанное лёгким стилем научно-популярное исследование задаёт необходимый контекст, помогает легче разобраться в том символическом языке, на котором «говорило» время. А вот вторая часть — специализированный каталог с детальным изображением этих знаков и их пояснительным описанием: настолько исчерпывающая и обстоятельная работа, что до сих пор, когда какой-либо должностной знак выставляется на аукционе или становится объектом научного исследования, он упоминается под тем самым номером, который ему присвоен в каталоге. Это значит, что реестр должностных знаков, созданный Игорем Можейко при участии научного сотрудника Государственного исторического музея Галины Мельник, единогласно и безоговорочно принят всем фалеристским сообществом страны в качестве стандарта. Добиться подобного могут только профессионалы самого высокого уровня.К своему шестидесятилетию Игорь Можейко был награждён орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени — орденом, который он когда-то сам разработал. Чем не признание? Правда, гораздо более выразительным было бы его награждение медалью имени Пушкина, в создании которой он тоже принимал участие: эта медаль вручается за заслуги в области культуры и искусства в течение двадцати лет и более. Но эту награду Игорь Всеволодович получить не успел...  

 

Говорят, талантливый человек талантлив во всём. Возможно, это и не абсолютная истина, но в отношении Игоря Всеволодовича Можейко — Кира Булычёва — востоковеда, переводчика, популяризатора науки, очеркиста, писателя, поэта, художника, учёного-фалериста — это несомненно правда.В оформлении использованы фотографии авторов и В. Васильева, а также фотографии из архивов