Какую фантастику пишут в Китае

Когда в начале 1980-х британский фантаст Брайан Олдисс попал, наконец, в Китай, он обнаружил себя на другой планете, которую назвал «планета Великой Стены». С тех пор мало что изменилось. Несмотря на глобализацию и кажущееся сближение с Западом, Поднебесная и сегодня остаётся Поднебесной. Китай напоминает бездну, до краёв наполненную иероглифами: если долго смотреть в эту бездну, иероглифы заговорят, но для того, чтобы это случилось, нужно сразу оставить всякую надежду «понять Китай».Потому помните: написанное тут — не обязательно истина в последней инстанции. За каждой книгой, каждым именем, каждым событием скрыта бездна истории, которую нам, выросшим далеко от Центра Мира, с полпинка не понять.

Листая мной не читанные книги

Для начала вспомним о том, что китайская фантастика на русский, да и на английский почти не переводилась. С английским чуть получше: при желании можно отыскать два сборника рассказов, дающих крайне приблизительное представление о предмете; кроме того, в последние годы на волне интереса к КНР перевод тамошней НФ заметно активизировался. Мы же по-прежнему читаем «Записки о Кошачьем городе» Лао Шэ

и недоумеваем: куда девалось всё остальное?Причин такой скудости переводов вроде бы множество, но при ближайшем рассмотрении они не выдерживают никакой критики. Первое, что приходит в голову, — языковой барьер: по-китайски читают единицы. Но и японским владеют избранные счастливцы, однако же о японской фантастике какое-никакое представление и у нас, и на Западе имеется (вот и «Грань будущего» Хироси Сакурадзаки вышла на русском почти одновременно с её голливудской экранизацией, хотя у нас книгу перевели явно не с японского, а с английского — такое вот исключение, подтверждающее правило).Да, лингвистический аспект играет зловещую роль. Китайский где-то сложнее японского — скажем, иероглифов, потребных для понимания художественного текста, в нём больше раза в три, и диалектов немало, и различаются они сильнее, и один и тот же слог, произнесённый четырьмя разными тонами, превращается в разные слова... С другой стороны, японцы дадут китайцам фору в плане грамматики — это, поверьте, те ещё дебри.Может, виновата политика? Капиталистическая Япония была для СССР врагом, но врагом понятным, и отдельных японских писателей, в том числе фантастов, вполне можно было переводить, дабы показать в подробностях, как именно разлагается японское буржуазное общество.С коммунистическим вроде бы Китаем всё было куда сложнее.До 1949 года Китай тоже был буржуазным, и мы с ним не дружили. Сталин помогал местным коммунистам воевать с внешним и внутренним противником. 2 октября 1949 года, назавтра после появления на карте Китайской Народной Республики, СССР с радостью признал её де-юре. Однако «вечная, нерушимая братская дружба Советского Союза с великим китайским народом» (эти слова председатель Совета министров Маленков произнёс в день похорон Сталина) продлилась недолго. В 1956 году Мао Цзэдун обвинил Хрущёва в ревизионизме, в 1960-м отношения между странами были практически разорваны, а девятью годами позже случилась даже маленькая война на пограничном острове Даманский (ныне Чжэньбао).После этого вплоть до 1989 года отношения Китая и СССР были натянутыми, невзирая на череду событий, переменивших облик КНР и повлиявших, как мы увидим, на её фантастику. В 1976 году Мао, устроитель страшной и бесславной Культурной революции, скончался, его сторонников осудили, на трон председателя Коммунистической партии Китая (КПК) взошёл реформатор Дэн Сяопин.Потом настали девяностые, когда идеологический мотив исчез, но России стало не до КНР. И только со второй половины «нулевых» культурное сотрудничество стран-гигантов вышло на новый уровень, хотя, кажется, скорее номинально: вряд ли после Года китайского языка в РФ (2010) количество россиян, владеющих китайским, сильно увеличилось. Во всяком случае, ни одной китайской фантастической книжки на русском в новом веке так и не вышло.Кажется, вот оно, объяснение: не переводили по политическим причинам! Однако и это не совсем так. Китайскими писателями-реалистами в СССР не брезговали — Лу Синь, Го Можо, тот же Лао Шэ пусть редко, но издавались, не говоря о классике вроде «Троецарствия» и «Речных заводей». Более того, в советское время мы получили доступ к двум китайским фантастическим романам, написанным в XX столетии: «Записки из мира духов» Чжан Тянь-и и «Записки о Кошачьем городе» Лао Шэ вышли в русских переводах в 1957 и 1969 годах соответственно.Тут и возникает неожиданный вопрос: а было ли что издавать?

Медленное путешествие на Запад

В немногочисленных статьях о китайской фантастике принято искать её корни в китайской мифологии, в древних философских трактатах вроде «Чжуан-цзы» (мудрец Чжуан, герой этой даосской книги притч, подарил нам бессмертный образ человека, которому приснилось, что он бабочка, и который при пробуждении не понимает, человек он — или бабочка, которой снится человек), в средневековом романе «Путешествие на Запад» У Чэнь-эня о царе обезьян Сунь Укуне, в новеллах Пу Сунлина. Может, это и верный подход. Но если мы перенесём его на европейскую фантастику, то утонем в Гомере и Шекспире прежде, чем доберёмся хотя бы до Мэри Шелли. Согласитесь, это не дело.

Спору нет, традиция сочинения фантастических текстов в Китае — стародавняя, а переплетение мифологий — древнекитайской, даосской, буддистской — давало авторам богатейший материал. Собственно, термином «сяошо» («низкие речения» — в отличие от «больших достижений», то бишь философских трактатов) в период Шести династий (V–VI века н. э.) называли короткие сюжетные рассказы без назидания и дидактики, и в основном это (цитируем китаиста Михаила Ермакова) «истории об удивительном, необычайном, таинственном и невероятном» — так называемые «чжигуай сяошо», «рассказы о чудесах». В настоящее время термин «сяошо» означает просто «художественный текст» (роман, иногда повесть или рассказ) — то есть вымысел-fiction, но не обязательно фантастический.С научной же фантастикой в Китае до поры всё было не то чтобы плохо, а попросту никак — таковой не было. Видимо, главный фактор тут — иное положение науки. Если свои Платоны в виде Лао-цзы или Чжуан-цзы в Китае имелись, то «быстрых разумом Невтонов» Поднебесная не родила. Ни в самой империи, ни в соседних странах, находившихся в ареале её влияния, прикладной науки в европейском понимании этих слов не было: дифференциальное исчисление, двигатель внутреннего сгорания и таблицу Менделеева придумали не здесь.В той же Японии, которая, в принципе, была не прочь перенять у европейцев научные знания, математические трактаты помещались в монастырских библиотеках в одном разделе с книгами по икебане и прочими непрактичными хобби. Соответственно, в этих странах не было приличной физики, химии, биологии — и научных выдумок тоже. Ну и фантастики — в нашем понимании этого слова — тоже не было.До поры китайцы отлично обходились своей литературой, причём почти вся она сочинялась на классическом литературном языке «вэньянь», который отличается от разговорного языка «байхуа» сильнее, чем церковнославянский от русского. В конце XIX века, однако, в Поднебесной подули ветры перемен — и китайцы стали открывать для себя Запад. Происходило это чаще не напрямую, а при посредстве более восприимчивых к переменам японцев. В 1853 году «чёрные корабли» коммодора Перри добрым словом и пистолетом заставили самураев выйти из многовековой изоляции, и те решили в кратчайшие сроки сделаться одной из передовых держав мира. Когда-то Япония культурно обобрала Китай, заимствовав у великого соседа письменность, архитектуру, одежду, религию, социальные теории и многое другое. Теперь она точно так же поступила с Западом.

Китайцы, еле поспевавшие за юркими самураями, какое-то время смотрели на западную культуру через японскую призму. Не последнюю роль тут сыграла письменность: японцам, разработавшим для своих фонетических нужд слоговые алфавиты, перенимать западную терминологию было легче, нежели китайцам, располагавшим исключительно иероглифами. Поневоле вспоминается Бродский: «Ветер несёт нас на Запад, как жёлтые семена / из лопнувшего стручка, — туда, где стоит Стена. / На фоне её человек уродлив и страшен, как иероглиф, / как любые другие неразборчивые письмена».

Именно по-японски уже упоминавшийся Лу Синь, будущий крупный писатель-реалист, прочёл НФ-роман «Путешествие в лунный мир», переведённый, точнее, пересказанный Руйко Куроивой. Произошло это в 1902 году, когда Лу отправился в Японию, чтобы учиться в медицинской академии в Сэндае. Воображение молодого (21 год) и образованного (к этому возрасту он знал английский и немецкий) Лу эта книга — речь шла, как можно догадаться, о романе Жюля Верна «С Земли на Луну» — захватила полностью. Годом позже он перевёл её с японского на китайский и в предисловии гневался на то, что в Китае научная фантастика «столь же редка, как рог единорога, — лишнее подтверждения скудоумия нашей эпохи».В процессе перевода Лу Синь столкнулся с тем, что переложение НФ на вэньянь крайне затруднительно: классический язык хорошо подходил для поэзии и гадания на панцире черепахи, но никак не для описаний устройства космической ракеты. А значит, фантастики (и науки как таковой) в Китае не будет, пока не сменится литературная традиция. Сам Лу сделал для этого немало, сочиняя книги, в которых вэньянь был смело смешан с байхуа.В том же году философ-реформатор Лян Цычао призвал всех образованных патриотов приобщиться к научной фантастике. В области литературы Лян был весьма деятелен: переводил Жюля Верна («Два года каникул») и Камиля Фламмариона, а в 1902 году напечатал трактат «Будущее нового Китая», где описал своё представление о грядущем империи. В частности, Лян хотел, чтобы в Шанхае прошла Всемирная выставка; это его желание исполнилось... в 2010 году.

Вся надежда на божественную яшму

Годом рождения китайской НФ считается 1904-й — именно тогда автор, имени которого мы не знаем, опубликовал под псевдонимом Хуанцзян Дяосо («Старый рыбак с речки в глухомани») «Роман о лунной колонии». Китаец Лун Мэнхуа убивает чиновника, который преследовал семью его жены, и вместе с супругой бежит из страны по морю. В океане судно тонет, супруга исчезает, а самого героя спасает японец (!) Оторо Тама, изобретатель диковинного дирижабля. На воздушном корабле Лун и Тама отправляются в Юго-Восточную Азию, где присоединяются к китайским революционерам, крутым мастерам единоборств, и отбивают нашедшуюся жену у бандитов. Решив, что Землю не изменишь, они отправляются на Луну, где создают утопическую колонию.В финале, насколько можно понять из редких описаний романа, выясняется, что лунные колонисты хотят захватить Землю — и что их, в свою очередь, хочет поглотить ещё более развитая цивилизация. Название, таким образом, обретает несколько смыслов: «лунная колония» — это и сообщество на Луне, и завоёванная им Земля, и, может быть, сама Луна по отношению к каким-то высшим колонизаторам.

Иногда первой китайской НФ называют роман Юй Ваньчуня «Записки об уничтожении оппозиционеров» (1847), но только потому, что в этой милитаристской саге, описывающей борьбу династии Сун с мятежниками, есть фантастическое оружие и даосская магия. Однако «Записки...» традиции не породили — в отличие от «Романа о лунной колонии»: после 1904 года в китайской литературе начался Первый Фантастический Бум. Достаточно сказать, что в четырёх крупнейших литературных журналах Поднебесной имелись свои разделы для «кэсюэ сяошо», «фантастических историй».Весьма популярной была повесть Сюй Няньцы «Новые рассказы господина Бахвала» (1905), написанная под влиянием историй о бароне Мюнхгаузене. Господин Бахвал повествует о том, как его душа и тело, разделившись, отправились в странствие: он врезается в Луну, проникает в подземный Китай, где время течёт очень медленно, путешествует к Венере и так далее; всё это — под ремарки о гравитации и электричестве.

По большей части фантастика последних лет династии Цинь (1644–1912) была политической — она описывала некую будущую утопию, в которой, как в зеркале, отражались чаяния интеллигентов китайской империи времён упадка. На фоне текстов под названиями вроде «Новая эпоха» или «Новый Китай» выделялась «Новая история камня» (1905) У Цзяньжэня (1866–1910). Формально это сиквел к «Сну в красном тереме» (четвёртый классический китайский роман наряду с «Путешествием на Запад», «Речными заводями» и «Троецарствием»). Герой «Сна...» Цзя Баоюй должен был исправить мир посредством волшебной яшмы, разумного камня, обронённого богиней Нюйва, но потерпел поражение.В «Новой истории камня» он переносится на сто лет вперёд — и видит бедную, отсталую, коррумпированную страну (она представлена полуколониальным Шанхаем). С цинским Китаем контрастирует Цивилизованное Царство ещё более далёкого будущего, где есть подводные лодки, дирижабли, бессмертие и контроль над погодой. Выясняется, что правитель Царства — не кто иной, как Чжэнь Баоюй, другой персонаж «Сна...», играющий там функцию альтер эго героя (отсюда и схожесть имён). Божественная яшма всё-таки добилась своего — пусть и в мечтах китайских интеллектуалов, которые, как тот же Мюнхгаузен, с восточным тщанием тащили себя за волосы из болота феодализма.

Люди-кошки между дурманом и прогрессом

В ходе буржуазной Синьхайской революции (1911–1912) династию Цин свергли, Китайская империя перестала существовать, и на смену ей пришла Китайская Республика (сегодня её преемником считает себя Тайвань). В 1919 году студенты и рабочие Китая провозгласили «Движение 4 мая», изначально антияпонское; с этого момента влияние японцев на китайскую НФ фактически сходит на нет. Продолжилось «Движение 4 мая» многочисленными реформами, в частности, поворотом от традиционной культуры к западной, в том числе к литературе на разговорном языке.В 1920-е писатели Поднебесной, стремясь идти в ногу с прогрессивным человечеством, стали пересаживать на местную почву популярные западные жанры. Так, первые китайские детективщики Чэн Сяоцин и Сунь Ляохун писали о героях, похожих на Шерлока Холмса и Арсена Люпена. Смешно получилось с юмористическим жанром: в 1924 году литератор Линь Юйтан в статье с очень китайским названием «Седьмой „ощупывающий слона“ о термине „юмор“» призвал к пропаганде юмористической литературы, причём калькировал это слово с английского («юмо»), записав его невесёлыми иероглифами «уединённое молчание».Что до фантастики, она после смены строя практически сошла на нет — видимо, многие сочли, что обещанная авторами «кэсюэ сяошо» утопия почти осуществилась. Факт остаётся фактом: Первый Фантастический Бум (1902–1911) кончился, и за последующие тридцать лет, пока в Китае шла грызня всех со всеми, фантастики там выходило всего ничего.В 1920-е кое-что ещё издавалось — в основном опять-таки утопии, превращающиеся в откровенную сатиру. Характерный пример — повесть Шэнь Цунвэня (1902–1988) «Записки о путешествии Алисы в Китай» (1928), созданная через шесть лет после перевода «Алисы в Стране чудес» на китайский. Странствия Алисы в компании китайского селезня служат единственной цели — высмеять раболепных чиновников, высокомерных патриотов и жадных правителей. Уровень абсурда зашкаливает: в одной сцене измождённый юноша вежливо спрашивает, нельзя ли ему ограбить Алису, — тогда правительство сможет арестовать его и казнить, уменьшив тем самым количество бедняков и нагрузку на почву...

В ряду таких книг особняком стоят «Записки о Кошачьем городе» (1933) Лао Шэ (псевдоним Шу Цинчуня, 1899–1966). Литературоведы уверены, что он ничего не знал о западной фантастике и написал книгу о полете на Марс по чистой случайности, но это сомнительно: в 1924–1929 годах Лао Шэ преподавал китайский в Лондоне и прочёл массу английских книг, так что вряд ли он ничего не слышал о «Войне миров». Правда, сам писатель от фантастики открещивался, но из песни слов не выкинешь: роман о космонавте, который терпит крушение на Красной планете и обнаруживает там цивилизацию людей-кошек, — это фантастика.Кошки — это, естественно, китайцы, древняя цивилизация которых пришла в упадок вследствие увлечения «дурманными деревьями» (читай — опиумом). Сатирических черт в книге множество: скажем, кошки учатся в школе ровно один день — и количество особей с дипломами позволяет говорить о всеобщей грамотности; солдаты чаще грабят народ, а не защищают его; герои пишут туманные стихи вроде «Тот, кто ест дурманные листья, / всегда будет аристократом»... Особенно удалась Лао Шэ издевательская концовка: герой сообщает, что в итоге вернулся с Марса «в мой великий, светлый и свободный Китай».

Во время перестройки в СССР писали о том, что «Записки о Кошачьем городе» тонко издевались над Мао Цзэдуном: «кошка» по-китайски тоже «мао». Это, конечно, фантазии чистой воды. Во-первых, фамилия Великого Кормчего означает «волосы» и читается другим тоном, нежели «мао»-кошка, а во-вторых, когда Лао Шэ сочинял роман, о Мао Цзэдуне ещё мало кто слышал. Он, конечно, возглавлял недолговечную Китайскую Советскую Республику на юге страны, однако никакого сходства между молодым коммунистом и героями повести не было и быть не могло.Другое дело, что четверть века спустя сатира Лао Шэ оставалась столь же ядовитой. По официальной версии, писатель покончил с собой в августе 1966 года: после того, как хунвэйбины («красногвардейцы», революционная молодёжь, воины Культурной революции) протащили его по пекинским улицам и избили на ступенях конфуцианского храма, Лао Шэ утопился в озере Тайпин.

Гипноз, паранойя, трансгендерность!

Если не считать этого романа, практически вся китайская фантастика 1930-х была написана единственным автором — шанхайцем по имени Гу Цзюньчжэн (1902–1980), сыном рисоторговца и учителем начальной школы. Его можно считать своего рода Хьюго Гернсбеком Китая. Гу Цзюньчжэн был талантливым самоучкой и в 1920-е переквалифицировался в редактора журналов для подростков, переводя для них, среди прочего, сказки Андерсена.Он остался в Шанхае, когда в 1937 году город оккупировали японцы и тот превратился в «одинокий остров» — до декабря 1941-го оккупанты не покушались на территорию иностранных концессий, благодаря чему Шанхай, где таких концессий было в избытке, существовал словно бы в изоляции от войны. Гу издавал журнал «Кэсюэ цюйвэй», «Научный вкус», где печатал научно-популярные статьи. Позднее, в 1950-х, он переехал в Пекин и занялся переводами советского научпопа.

В истории китайской НФ Гу остался благодаря четырём повестям: «Сон о мире», «Странное поветрие в Лондоне», «Под Северным полюсом» (все 1939) и «Смена пола» (1940). Первые две повести рассказывали об иностранных злодеях, причём отчасти предвосхищали стилистику Филипа Дика и Иэна Флеминга. Так, в «Сне о мире» американский агент Шон Мерлин возвращается на родину из вражеской «самой восточной страны» (читай — из Японии) и пытается убедить начальство в том, что противник вот-вот применит против США некое супероружие. Ему никто не верит, наоборот, страна в едином порыве хочет дружить с врагом, и Мерлин с ужасом осознаёт, что супероружие уже применено: враг массово гипнотизирует американцев по радио...На этот сюжет Гу вдохновило, как ни странно, известие о знаменитой радиопостановке «Войны миров» 1938 года, вызвавшей панику среди населения, а также гипнотические речи Ван Цзинвэя — политика из партии Гоминьдан, ратовавшего за мир с Японией. Впоследствии Ван Цзинвэй возглавил коллаборационистское правительство и был признан изменником родины; нам его имя знакомо по «Граду обречённому» Стругацких, где он упоминается в одном ряду с Петэном и Квислингом. При всей политической подоплёке повесть Гу выдержана в духе Гернсбека: подсчитано, что 19% текста занимает описание работы рамочной антенны (плюс шесть иллюстраций со схемами).Чуть менее фантастической была атака Третьего рейха на Великобританию в «Странном поветрии в Лондоне»: лондонцы мрут от жуткой болезни, разлагающей кожу и мышцы и сжигающей лёгкие, рушатся здания, — как выясняется, шпионы насытили туманы Альбиона азотной кислотой. К этой повести Гу присовокупил даже вопросы типа «что такое катализатор?» и «как получают нитраты в промышленности?».Ну а «Смену пола» можно счесть чуть ли не первым образцом трансгендерной НФ: безумный учёный доктор Ни превращает свою дочь в мужчину, чтобы получить ассистента — и отогнать от дочери её жениха, а тот, в свой черёд, превращает доктора в старушку, которую в ярости убивает. В финале оказывается, что собственно рассказчик — это экс-дочь доктора Ни, ныне счастливый муж и отец двоих детей. Четвёртая повесть — технологическая утопия Гу про Северный полюс — увы, такой оригинальностью не отличалась.Единственная НФ-повесть того периода, не принадлежащая перу Гу Цзюньчжэна, — «Жабры железной рыбы» (1941) Сюй Дишаня, в которой китайский учёный разрабатывает проект подводной лодки, работающей на новом (фантастическом) принципе, однако это изобретение так и не воплощается в жизнь из-за косности бюрократов.Война с Японией, плавно перетёкшая в гражданскую войну Коммунистической партии Мао Цзэдуна с Гоминьданом Чан Кайши, заставила обоих авторов отказаться от сочинения фантастики. Впрочем, в последние годы в Китае стало принято считать, что Гу Цзюньчжэном и Сюй Дишанем НФ 1930-х и 1940-х не ограничивалась, просто все остальные тексты навсегда канули в Лету.

Кое-что о слонах с отрезанными хоботами

Нынешний термин для обозначения НФ появился в Китае после прихода к власти коммунистов. Начиная с 1950 года на китайских читателей обрушился поток переводов советской фантастики. Тогда-то и родилось выражение «кэсюэ хуаньсян сяошо», «научно-фантастическая беллетристика», сокращённо — «кэхуань сяошо». Одновременно появилось словосочетание «кэсюэ пуцзи вэньсюэ» или «кэпу вэньсюэ», «литература, популяризующая науку».В ряде источников утверждается, что и то, и другое — калька с советских терминов, но что имеется в виду — неясно. Может, знаменитая «фантастика ближнего прицела», требовавшая от фантастов описывать реалистичные изобретения, которые вот-вот сделают народное хозяйство лучше прежнего?Мао Цзэдун взялся за литературу железной рукой. В 1956 году власть упростила больше 2000 иероглифов, что, с одной стороны, открывало миллионам путь к грамотности, а с другой — лишало новые поколения возможности читать старые книги. Но партия уже изобретала литературу наново, готовясь искоренить всех, кто с ней, партией, не согласен. Так, в 1954 году писатель Ху Фэн выступил против «пяти кинжалов» в спину китайской литературы: одержимости марксистской идеологией, разоблачения мыслепреступлений, посконного реализма (описания жизни крестьян, рабочих, солдат), боязни новых парадигм и отказа от негатива, — а в 1955 году Ху Фэна арестовали, и следующие 24 года он провёл в тюрьме, откуда вышел обезумевшим сломленным стариком.Историк китайской НФ, профессор Пекинского педагогического университета У Янь утверждает, что фантастика мао­истского Китая ориентировалась на НФ сталинского СССР, то есть на два основных принципа: во-первых, описание научного мышления и научно-технического прогресса; во-вторых, описание коммунистического общества, свободного от классовой борьбы. Однако китайцам соблюсти эти принципы было трудно. Хотя в 1950-е годы руководство КНР и объявило «движение к науке и технологии», постичь разум западных учёных китайские фантасты не могли. Кроме того, традиционный китайский нарратив требовал живописать сложные отношения множества разных, в том числе классово, героев. Видимо, поэтому в КНР не появилось ни одной коммунистической утопии наподобие романов «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова и «Полдень, XXII век» братьев Стругацких.В этих условиях фантастика в Китае могла быть только одного вида, а именно — научно-детской; именно таким рисовал этот жанр 29-летний Чжэн Вэньгуан (1929–2003), будущий «отец китайской фантастики», в эссе 1958 года «Дискуссия о НФ-романе». На тот момент Чжэн, сотрудник Пекинской обсерватории, уже прогремел повестью «С Земли на Марс» (1954), содержание которой отражено в заголовке. Раннее творчество Чжэна полностью укладывалось в концепцию Большого скачка — так назывался план Мао по превращению Китая в современную технологическую державу.

Среди прочего Чжэн описывал колонизацию ближнего космического фронтира («Строители Марса», 1957). В романе подразу­мевается, что Земля превратилась в объединённую марксистскую утопию, но описания этой утопии не приводится. (Совпадение это или нет, но в романе Нормана Спинрада «Стальная мечта», где Гитлер стал писателем-фантастом, один из его романов тоже называется «Строители Марса».)В логике «ближнего прицела» решена и повесть Чи Шучана (1922–1997) со страшным названием «Слоны с удалёнными хоботами» (1958; другое название — «Чжу Бацзе XX века» с отсылкой к герою «Путешествия на Запад», получеловеку-полусвинье). Чи Шучан, выпускник престижнейшего японского университета Кэйо, написал о странных созданиях на ферме в пустыне Гоби — хавроньях размерами со слона, полученных в результате селекции и облучения гипофиза. Отталкивался Чи от агитплаката 1958 года, изображавшего гигантскую свинью с двумя мальчиками на ней: «Толстая свинья — как слон с коротким носом, и она может кормить деревню полгода».За три года Большого скачка «Слоны» превратились из утопии в антиутопию. Бунты крестьян и абсурдная сельскохозяйственная политика (в 1958 году в ходе кампании по борьбе с «четырьмя вредителями» было уничтожено два миллиарда воробьёв, отчего расплодилась саранча, съевшая посевы, и 10 миллионов человек умерли от голода) придали повести скорее издевательский тон.

С 1949 по 1966 год сюжеты китайской НФ вертелись вокруг технологий «ближнего прицела», над которыми работали не покладая рук учёные-патриоты. Конфликт хорошего с лучшим решался за счёт оптимизма этих идеальных людей. Тексты должны были заверить новое поколение, что оно-то уж точно будет жить при коммунизме.А вот с 1966 по 1976 год НФ в Китае попросту не было. В 1966 году там началась Великая пролетарская культурная революция, призванная разрушить прежний мир до основанья и построить новый — с Мао Цзэдуном в роли Великого Кормчего, мерила всего сущего и абсолютного вождя, волю которого беспощадно проводят в жизнь красногвардейцы-хунвэйбины. В годы Культурной революции хунвэйбины покончили со всякой художественной литературой, за исключением верноподданической; например, в театрах шли только идеологические пьесы. Призыв «решительно, радикально, целиком и полностью искоренить засилье и зловредные замыслы ревизионистов» воплощался в жизнь последовательно, и счастлив был писатель, которому всего лишь наклеивали на задницу листовку-дацзыбао, а потом отправляли без юаня денег в какую-нибудь глушь на трудовое перевоспитание.Как уже говорилось, Лао Шэ, не выдержав унижений, покончил с собой (или был убит). Чи Шучана «Слоны с удалёнными хоботами» не спасли: он вынужден был много лет работать молотобойцем. Когда настала оттепель, Чи поспешил возобновить японские контакты, написал на японском кулинарную книгу, переехал в Японию преподавать в alma mater, а под конец жизни стал главным консультантом концерна Sony по Китаю. Фантастику Чи писал, но, кажется, одни только рассказы, причём, судя по названию его сборника «Китовья ферма», всё о том же.Чжэн Вэньгуана, который во время Культурной революции был сослан в колхоз, ждала иная судьба — этот человек возродил китайскую фантастику.

Сто цветов на нашем пепле

После смерти Мао Цзэдуна и осуждения Банды четырёх — так называли четырёх ближайших соратников Мао, включая его супругу, актрису Цзян Цин, — Чжэн вновь стал сочинять фантастику. Уже в 1979 году он выпустил книгу «Вперёд к Стрельцу», которая считается первым НФ-романом современного Китая. По сюжету это космические приключения с элементами шпионского триллера: первый китайский звездолёт «Восток» из-за вредительства со стороны Запада вынужден отклониться от курса, однако экипаж спасается, используя в качестве источника энергии чёрную дыру, и благополучно возвращается на Землю.Повесть Чжэна «Земля в отражении» (1980) менее безобидна. Тайконавты прибывают на чужую планету — и обнаруживают, что её обитатели сбежали, потому что земляне им отвратительны. Почему — понять нетрудно. Герои благополучно пережили Культурную революцию, даже их корабль называется «Сто цветов» — очевидная отсылка к цитате из Мао: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». (Чуть по-другому смотрел на вещи фантаст Цзинь Тао, в романе которого «Остров лунного света» (1980) инопланетяне помогают китайцам, пережившим Культурную революцию, оправиться от моральной травмы.)

В следующем романе Чжэна «Дельфиний бог» (1982) учёный расшифровывает язык дельфинов — и обнаруживает, что у них есть своя религия. Для КПК с её атеистическими воззрениями это было уже слишком. В 1983 году Чжэн Вэньгуан, не успев оправиться от инсульта, стал объектом жёсткой критики за рассказ «Люди Тихого океана» (с той же гипотезой, что и рассказ Стругацких «Человек из Пасифиды», — в Тихом океане некогда имелся свой континент) и окончательно выбыл из литературы. Чжэн дожил и до следующего разрешения фантастики, но не написал больше ни строчки. Кто-то сказал, что в России писатель должен жить долго. В Китае, по этой логике, фантаст должен быть бессмертным.Увы, Второй Фантастический Бум длился даже меньше первого — всего пять лет, с 1978-го по 1982-й. В 1983 году власти решительно выступили против духовного загрязнения беллетристики, и «ядовитая» НФ опять оказалась в опале. Правда, та пятилетка выдалась более чем урожайной: в год выходило по две сотни повестей и романов. Многие из них переиздаются до сих пор.Археолог и антрополог Тун Эньчжэн (1935–1997) успел дебютировать ещё в 1959 году повестью «Густой туман над древним ущельем» (1960), описывавшей историческую битву между войсками династии Цинь и армией сычуаньского царства Ба в фэнтезийных декорациях. Когда через несколько лет учёный стал критиковать вмешательство КПК в археологическую науку, эту повесть объявили сатирой на Гражданскую войну, а самого автора назвали врагом народа. Тун много лет работал в коровнике и вернулся в фантастику с «Лучом смерти на коралловом острове» (1978), первой фантастической повестью, удостоенной мейнстримовской литературной награды — приза читательских симпатий Китая.В этом тексте имелась привлекательная для партии коллизия: безумного учёного останавливал зарубежный китаец, решивший вернуться на родину, поскольку жизнь при капитализме ему обрыдла. По иронии судьбы сам Тун Эньчжэн после бойни на площади Тяньаньмэнь (1989), когда армия кроваво разогнала студентов-демонстрантов, уехал в Америку, где и оставался до конца жизни. Другая его популярная повесть, «Смерть первого робота в мире» (1982), дополняет три закона роботехники Айзека Азимова четвёртым: «Робот не может влюбиться».

Журналист Вэй Яхуа (род. 1949) принадлежал к следующему поколению фантастов: дебютировав в 1980 году, он прославился остроумными сатирическими повестями «Я решаю развестись с женой-роботом» (1981) и «Сон о мягкой стране» (1982). В первой герой, неназванный учёный, следует примеру множества мужчин, которые вследствие перенаселения женятся на роботах, и выбирает «традиционную китайскую модель» Лили; та выполняет его просьбы дословно и в конце концов уничтожает бесценные записи учёного. Во второй повести герой велит Лили заняться самообразованием, она узнаёт о феминизме, объявляет мужа шовинистической свиньёй и подаёт на развод. Вэй Яхуа пытался представить эти сюжеты как критикующие три закона роботехники – плоть от плоти прогнившего Запада, но фига в кармане родной КНР и её закону «О браке» была столь заметна, что напечататься снова фантаст смог только пятнадцать лет спустя.Совсем иную карьеру сделал писатель и режиссёр Е Юнле (род. 1940), автор более полусотни книг, из них половина — научная фантастика. Е начинал как один из авторов научно-популярного журнала «Сто тысяч почему», плавно перешёл к биографиям деятелей КПК, а позднее и к книгам о путешествиях, пользующимся в Китае бешеным спросом.[su_caption caption="Чрезвычайно плодовитый Е Юнле, тиражам которого (8 000 000 экземпляров!) позавидует любой российский фантаст"]

Впоследствии «китайский Азимов» (так Е прозвали за то, что он способен писать о чём угодно) уловил, куда дует партийный ветер, и сделался полуофициальным «ведущим популяризатором науки». Поставив сочинительский талант на службу КПК, Е был вознаграждён тиражами: его сочинённые по заказу Министерства общественной безопасности фантастические детективы о Цзинь Мине, «научном Шерлоке Холмсе из прибрежного города» (Шанхая) будущего, так часто публиковались в провинциальной прессе, что 12 повестей вышли суммарным тиражом 8 миллионов экземпляров. Между прочим, единственный НФ-рассказ, вышедший во время Культурной революции (за несколько месяцев до смерти Мао), тоже принадлежит перу Е.Может быть, на выбор Е Юнле повлияла история, случившаяся в 1978 году, когда партия раскритиковала детскую книжку с картинками «Странное окаменелое яйцо», в основе которой лежал его рассказ «Чудо на вершине самой высокой горы в мире». Речь шла о возвращении динозавров; палеонтологи строго указали Е на то, что возрождение звероящеров невозможно с научной точки зрения, а значит, речь идёт о псевдонауке. В Китае это слово имело и имеет особые коннотации: марксизм абсолютно научен, а значит, псевдонаука — это что-то абсолютно антимарксистское и антикоммунистическое.Да и позже при всей благонадёжности Е власти умудрялись находить в его книгах крамолу, причём как во взрослых, так и в детских. Взять хотя бы повесть из цикла о Цзинь Мине «Чёрная тень» (1981), из которой следовало, что КПК превращает некоторых хороших людей в «призраков». Рассказ «Что посеял, то и пожнёшь» навлёк на автора критику ввиду странного фантдопущения: эгоизм передаётся по наследству (что прямо противоречит марксистской философии). Известно, что Е написал повесть о борьбе со СПИДом в Синьцзяне, но её цензоры зарубили на стадии редактуры — СПИДа в Китае быть не может.В 1994 году Е одним из первых китайских беллетристов перешёл на компьютер. Обвинения в популяризации псевдонауки звучали всё громче, и писатель ушёл сначала из фантастики, а потом и из литературы. Всё это не помешало издать в 2011 году 50-томное собрание его сочинений. Фантастическая карьера Е Юнле кажется парадоксальной, но такова вся история современного Китая.

Волшебный луч на Красном материке

Первый китайский фильм с элементами фантастики, «Фантазия о дамбе Шисанлинь», повествующий о героическом строительстве дамбы на реке Юндин, был снят ещё в 1958 году. Культурная революция прервала развитие кинематографа Поднебесной, и первая полновесная фантастическая лента вышла на экраны только в 1980 году — это был «Луч смерти на коралловом острове» по повести Тун Эньчжэна.

Фильм провалился в прокате, что не помешало киношникам продолжить экранизировать НФ. Так появились «Последний человек, умерший от рака» по Чжоу Юнняню (1980), «Невидимка» по У Боцзэ (1980), «Проект „Панда“» по Е Юнле (1983)... При этом китайцы ориентировались на образцы как западного («Козерог-1»), так и японского («Астробой», «Гибель Японии») кинематографа. Первый НФ-фильм для детей «Электронный мальчик Бэйбэй» вышел в 1988 году.Вкусы китайцев, как выяснилось, резко отличались от вкусов западного зрителя. Историк НФ У Янь вспоминал, что на всекитайской премьере «Звёздных войн» в рамках первой «Недели американского кино» в 1985 году аудитория была недовольна тем, что ей показали «детский фильм». У Янь полагает, что это вопрос привычки: людей, которые с детства читали «Речные заводи» и «Троецарствие», простенькими приключениями десятка героев не удивишь.

Красная звезда над виртуальной Америкой

После 1983 года фантастика в КНР публиковалась робко и редко, но метко. Одной из наиболее заметных была повесть «Безграничная ностальгия» (1987) Цзян Юньшэна (род. 1944) — писателя, переводчика, поэта и профессора китайской литературы Шанхайского университета телевидения. Автор описывает чувства вдовца, который женился на клоне умершей жены, а также самого клона. Цзян сочинял ещё и НФ-поэзию — отменную, если судить по опубликованному на английском стихотворному триптиху о Будде, который превращается в суперкомпьютер, в Альберта Эйнштейна и, наконец, в пустоту: «Помести сердце Будды в своё сознание, / И каждый станет Буддой».Жао Чжунхуа (1933–2010), редактор прикрытого в 1980-х НФ-журнала «Кэхуань хайян» («Океан НФ»), выпустил в 1982 году трёхтомный труд об истории китайской фантастики. В 1980-е он сочинил немало детских фантастических книжек вроде «Банка времени» и «Космического яда», в которых поднимал «взрослые» вопросы об ответственности учёных. Так, в его «Заколдованных орхидеях» генетически модифицированные цветы сбегают из лаборатории и на манер триффидов Джона Уиндема начинают угрожать человечеству.Но эти явления погоды, конечно, не делали. Фантасты вновь подняли голову только в середине 1990-х, когда страна благодаря Дэн Сяопину встала на путь глобальных экономических реформ. В Китай проникали новые технологии, что не могло не подстегнуть литературу; в 1996 году появился первый китайский киберпанк — рассказ Син Хэ (род. 1967) «Дуэль в Сети». В последние годы ХХ века начался Третий Фантастический Бум, продолжающийся по сей день. Возник он, разумеется, в интернете — все современные фантасты КНР начинали с сетевых публикаций.Над нынешним фантастическим ландшафтом высятся «три генерала» — Ван Цзинькан, Хань Сун и Лю Цысинь.Ван Цзинькан (род. 1948) закончил школу в год начала Культурной революции и в итоге пошёл не учиться, а работать в колхоз. Затем были чугунолитейное производство и завод по производству дизельных двигателей. Когда маоизм приказал долго жить, 30-летний Ван поступил, наконец, в университет и к моменту литературного дебюта, состоявшегося в 1992 году (автору было 44 года), стал ведущим инженером Наньянского нефтяного месторождения. Первый же рассказ Вана, «Регрессия Адама», получил в 1993 году премию «Иньхэ» («Млечный Путь»).Следующие пять лет фантаст получал по премии в год, затем регулярность премирования Ван Цзинькана снизилась, но всё равно «Млечных Путей» у него больше, чем у кого бы то ни было. В настоящее время Ван — автор дюжины романов и нескольких десятков рассказов. Кроме прочего, он подался в политику и стал вице-­председателем отделения Демократической лиги Китая (одной из восьми официально признаваемых политических партий КНР) в родном городе Наньян провинции Хэнань.Особо интересуют Вана необычные биологические эксперименты. «Леопард» (1998) — повесть о спортсмене, которому «пересадили» гены хищника: герой всех побеждает, но перестаёт контролировать себя и насилует поклонницу. Герой «Муравьиной жизни» (2007), учёный, живёт в деревне (как при Мао) и выделяет из муравьёв «сыворотку альтруизма», которая, если впрыснуть её всем китайцам, превратит страну в рай земной. Увы, политики за считаные годы доводят этот рай до полной разрухи.

Несколько романов Ван Цзинькан посвятил Америке. В «Семи уровнях» (1997) китайский турист проходит все уровни виртуальной реальности США, чтобы по возвращении на родину осознать, что и в КНР не всё столь реально, каким кажется. В романе «Крест» фанатики уничтожают население США биологическим оружием под названием «12 сентября» с отсылкой понятно к какому теракту. В 2011 году Ван неожиданно обратился к религиозной фантастике и написал книгу «Мы, вместе» о Боге, который на самом деле является инопланетянином, укрывшимся на Земле миллиарды лет назад.Второй «генерал», Хань Сун, принадлежит к другому поколению — он родился в 1965 году, окончил университет во второй половине 1980-х, стал журналистом и дослужился до редактора правительственного журнала в структуре новостного агентства «Синьхуа». Хань — живое воплощение двусмысленности, которую являет собой современный, словно заблудившийся между социализмом и капитализмом Китай. Писатель живёт двойной жизнью: занимая не последнее место в тесно связанной с партийным истеблишментом журналистской иерархии, он периодически выдаёт фантастику, которую запрещают цензоры, так что прочесть её можно либо в самиздате, либо в переводе на японский.Первый удачный рассказ, «Надгробие Вселенной» (1991), Хань издал на Тайване, и материковые китайцы смогли прочесть его лишь через десять лет. До сих пор запрещён в КНР рассказ Хань Суна «Моё отечество не видит снов» (2007) о том, как власти страны посредством наркотиков поддерживают работоспособность подданных и редактируют их воспоминания о жестоком подавлении инакомыслящих.

Впрочем, в мрачных тонах Хань Сун видит не только оте­чество, но и весь мир, как следует из книги «Красный океан» (2004) о генетически модифицированных людях, которые ушли жить под воду, чтобы укрыться от экологической катастрофы, или из повести «Красная звезда над Америкой: путешествие на Запад в 2066 году» (2000), которая рисует раздробленные и загнивающие США в мире, где победил Китай (в этом тексте Хань Сун предсказал террористическую атаку на башни-близнецы). Особняком стоит своеобразная дилогия «Подземка» (2010) и «Надземка» (2012).Действие первого романа происходит в апокалиптических руинах пекинского метрополитена (параллели с сагой Дмитрия Глуховского (признан в России СМИ, исполняющим функции иностранного агента) напрашиваются), второго — в системе эстакадного транспорта. Для Хань Суна поезда — это метафора стремительного движения КНР к обществу бессмысленного потребления: китайцы, запертые в несущемся к концу света поезде, тщетно пытаются жить по правилам капиталистического Запада, но ускоренная эволюция, инцест и каннибализм не оставляют им надежды остаться людьми.Та же тема неограниченного и бесцельного роста появляется, кстати говоря, в рассказе Ван Цзинькана «Перевоплотившийся великан» (2006) о престарелом миллионере, мозг которого пересаживают в тело младенца-анацефала. Оказывается, что при таком раскладе перестаёт работать механизм сдерживания роста, отчего «дитя» разрастается, высасывая бесчисленных кормилиц буквально до крови. В конце концов младенца-великана, которому грозит смерть от силы притяжения, помещают в открытый океан, и миллионер отравляет его нечистотами...Читатель неизбежно увидит в герое олицетворение Китая, но обвинить автора в поклёпе на свой народ нельзя: миллионер — японец, его зовут Имагаи Насихико. Дополнительный смысловой уровень скрыт в иероглифах, которыми пишется это имя: если прочесть их на китайский манер, получится фраза «бессовестный человек».

Долой земную тиранию! Даёшь трисоляриев!

Наконец, последний и главный из тройки литературных «генералов» — Лю Цысинь (род. 1963), совмещающий сочинительство с постом главного инженера Китайской энергетической инвестиционной корпорации при Нянцзыгуаньской электростанции. Известно, что в 26 лет Лю сочинил роман «Китай в 2185 году», но эта вещь так и осталась неопубликованной. Фэндом заметил Лю Цысиня после дебютного рассказа «Песня китов» (1999).В том же году писатель выпустил роман «Эпоха Сверхновой», в котором излучение звезды ставит человечество перед ужасным фактом: через год все люди старше тридцати лет умрут. В итоге старшее поколение совершает самопожертвенный Большой скачок (вспомним Большой скачок КНР при Мао), чтобы оставить детям и молодёжи лучшее будущее. Осиротев, юноши и девушки пытаются создать новое общество по образцу старого. Часть из них, слишком много времени отдавшая компьютерным играм, организует банды и предаётся разнузданному насилию...

Следующие книги закрепили за Лю репутацию профессионала в области «твёрдой» НФ, но «лучшим фантастом Китая» его стали называть только после публикации трилогии «Задача трёх тел» . Её первый роман (2006), давший название всему циклу, начинается с Культурной революции: в 1967 году на глазах у девушки-физика Е Вэньцзе хунвэйбины забивают до смерти её отца, вся «вина» которого заключается в защите физики от маоистской идеологии. Десять лет спустя героиню, сосланную на лесоповал, привлекают к секретному проекту: оказывается, ещё при Мао китайцы пытались установить контакт с другими цивилизациями, посылая в космос радиосигналы. Эксперименты заставляют Е Вэньцзе думать, что физический мир словно бы сходит с ума.Как выясняется ближе к финалу, проект в каком-то смысле принёс свои плоды: сигналы получили жители планеты, вращающейся вокруг альфы Центавра. Поскольку их планета может в любой момент погибнуть в гравитационном коллапсе, тамошнее тоталитарное правительство весточке с благополучной Земли очень обрадовалось — и тут же снарядило к ней межзвёздный военный флот, который достигнет нас через 450 лет. Однако первыми на Землю прибыли роботы-шпионы, которые теперь тормозят земной прогресс совместно с земной «пятой колонной»...Продолжение, «Тёмный лес» (2007), напоминает интеллектуальный шпионский триллер: борьба с космическими засланцами и попытки оценить размер флота инопланетян и их стратегию совмещены с марксистско-ленинским историческим материализмом, приложенным к дарвиновской теории эволюции и математической теории игр. Благодаря анабиозу Е Вэньцзе доживает до вторжения, описанного в романе «Конец смерти» (2010), и участвует в битве, переворачивающей с ног на голову чуть не весь пространственно-временной континуум.Лю вспоминал, что его издатель был вдохновлён первыми двумя романами, поскольку их действие происходит в недалёком прошлом и близком будущем, а вот насчёт третьего сомневался: Лю собирался описывать будущее далёкое, на современность непохожее и китайским читателям явно неинтересное. Раз так, решили автор и издатель, не стоит и пытаться привлечь читателя, который к НФ равнодушен; пусть Лю оттянется и напишет хорошую научную фантастику! Лю Цысинь оттянулся по полной: двухмерный и многомерный космос, карманные вселенные, искусственные чёрные дыры, тепловая смерть всего сущего...Как ни забавно, именно третий том продавался лучше всех. Апокалиптическая космоопера впервые пробила дорогу к массовому китайскому читателю. Успех был огромен: в интернете спорили о том, не зашифровано ли в трилогии описание конкуренции между интернет-провайдерами КНР; космолог Ли Мяо написал книгу «Физика трёх тел» с объяснением событий трилогии; фанаты стали выкладывать в Сети песни, посвящённые героям Лю, брать их имена в качестве ников на сайте «Вэйбо» (китайский аналог твиттера) и даже снимать фейковые трейлеры. Когда на крупнейшем государственном телеканале CCTV шло ток-шоу, посвящённое научной фантастике, аудитория в студии кричала, цитируя лозунг из трилогии: «Долой земную тиранию! Мир принадлежит трисоляриям!..»

В конце 2014 года роман «Задача трёх тел» был издан на английском и снискал благожелательные отзывы критиков, которым особенно близка оказалась проблема супер-, транс- и постгуманизма: во что превратится человечество в будущем? Лю Цысиню, кстати говоря, повезло с переводчиком. «Задачу трёх тел» переложил на английский Кен Лю (китайское имя Лю Юйкунь, род. 1976) — американский китаец из Бостона, юрист, программист и фантаст, активно продвигающий соот­чественников на англоязычном рынке НФ.Сам Кен Лю пишет по-английски и уже успел получить за рассказы «Хьюго», «Небьюлу» и Всемирную премию фэнтези. Его первый роман, «Королевские милости», начало фэнтезийного цикла «Династия Одуванчика», удостоился «Локуса» как лучший дебют; вышел он и в России.Кен Лю — представитель «хуацяо», зарубежных китайцев, которые не только не рвут связи с родиной, но и помогают материковым китайцам выйти на мировые просторы.Молодой фантаст Фэй Дао сравнивает трёх генералов следующим образом:

Лю Цысинь, взглянув на небо, воскликнул: «О, бесконечная вселенная!» Ван Цзинькан нахмурился: «Вселенная может взорваться!», а Хань Сун заметил: «Как вселенная вообще может существовать!»

Археология воображаемого Китая

Фантастику писали и пишут не одни только материковые китайцы: есть свои фантасты и в Гонконге, который до 1997 года оставался британской колонией, и на независимом Тайване, и в Сингапуре, и в китайских диаспорах.

Гонконг славится НФ-комиксами, испытавшими влияние японской манги (яркий пример тому — «Кибероружие Z» Энди Сето и Криса Лау о монастыре Шаолинь в далёком будущем), а также фантастами-диссидентами. Один из них — Чань Куньчун (род. 1952), автор романа «Эпоха процветания: Китай в 2013 году» (2009). Герой романа обнаруживает, что и он, и все китайцы ничего не помнят о 28 днях 2011 года, когда страна резко преодолела финансовый кризис. Официально эта книга запрещена на материке, но опубликована в Гонконге, доступна в интернете и издана на английском. Впрочем, не всё так просто: Чань Куньчун с той же яростью критикует и Тайвань, и Запад, а сам живёт сейчас в Пекине.Дун Кайчон (род. 1967) — гонконгский учёный, издавший среди прочего «Археологию воображаемого города» (1997) — сборник написанных в будущем заметок о раскопках города Виктория, который оказывается, конечно, Гонконгом, — а также роман «Истории времени» (2007) об одних и тех же гонконгцах в 2005, 2022 и 2097 годах. Ещё один уроженец Гонконга Альберт Там (род. 1972) известен киберпанковским циклом «Гуманоидный софт» (2010-2011), написанным на нескольких диалектах китайского.На острове Тайвань издаётся НФ-журнал «Хуаньсян» («Мираж»), в котором можно напечатать то, что не пропустит цензура в КНР (с одним «но»: Тайвань до сих пор использует традиционную, а не упрощённую иероглифику). Среди именитых тайваньских фантастов — Хуан Фань (род. 1950), автор сатирической НФ вроде повести «Ноль» (1981), которая начинается с чуда: учёные Земли открыли чудо-элемент наньнин, который одновременно даёт огромное количество энергии, нейтрализует ядерное оружие, очищает экологию и неясным образом заставляет исчезать «недочеловеков» из Третьего мира. Быстро выясняется, что это, мягко говоря, не вся правда, но вместо одной версии событий автор обрушивает на читателя несколько объяснений-откровений, включая эволюцию и инопланетян, и финальная точка превращается в огромный знак вопроса. Другой видный тайванец, Чан Шико (род. 1944), известен космооперной трилогией «Город» (1983–1991).

Коммунисты во времени не путешествуют

Вплоть до публикации трилогии Лю Цысиня фантастика, несмотря на возрождение, пользовалась уважением очень немногих китайцев. Власти продолжали числить её по ведомству детской литературы, серьёзные критики обходили НФ стороной, гонорары оставались мизерными. То ли дело фэнтези: в 2000 году перевод книг Джоан Роулинг о Гарри Поттере вызвал ажиотаж по всей Поднебесной, после чего местные сказочные истории стали продаваться на ура. Но к фэнтези китайцы привычны уже пару тысяч лет.В традиционной культуре НФ пробиваться куда труднее. Даже эффект масштаба не работает: в фантастические онлайн-игры в Китае играют миллионы, но мало кто из этих игроков читает НФ. Оттого фантасты КНР живут бедно и вынуждены сочинять в свободное от работы время. Другая проблема — вмешательство властей. Как писал Хань Сун в 1999 году, миссия китайской фантастики — обучать учёных будущего — почти провалена из-за страха перед цензурой.Но в целом в китайской НФ всё как у людей. Здесь есть свои награды, самая престижная из них — «Иньхэ», «Млечный Путь» (или просто «Галактика»). Эта премия вручается с 1986 года (с 1991-го — ежегодно) лучшим авторам КНР, а с 2004-го — ещё и лучшему переводному фантасту. «Иньхэ» учредили редакции двух журналов; у фантастов Китая, в отличие от реалистов, своей, особой госпремии нет — они проходят по разряду «детские писатели».

С другой стороны, во всех крупнейших университетах страны есть клубы любителей фантастики, организующие небольшие (по китайским меркам, конечно) конвенты; студенты вместе читают НФ, обсуждают книги, пробуют писать сами. В Пекинском педагогическом университете с 1991 года читается курс «Научная фантастика», с 2003-го вуз предлагает магистратуру с этой специализацией.Есть китайские писатели, которые не относят себя к фантастам, но включают в свои книги фантастические элементы. Скажем, живущая в Лондоне китаянка Гуо Сяолу, в романе которой «НЛО в её глазах» китайскую деревню предположительно посещают инопланетяне, или политический активист Ван Лисюн, издавший в 1991 году под псевдонимом «Бао Ми» (кит. «храни секрет») роман «Жёлтая угроза» о гражданской войне между китайскими Севером и Югом (с Тайванем на стороне Юга), которая заканчивается ядерной войной.Есть магические реалисты — таков А Лай, писатель тибетского происхождения, сочинивший трилогию «Пустая гора» (2005–2009) о «крыше мира». Есть и свои Дэны Брауны, самый известный из которых — пишущий под псевдонимом Хэ Ма бизнесмен, один из богатейших писателей Китая, выдавший в 2008–2011 годах цикл «Тибетский код» из десяти романов. В отличие от А Лая, Хэ Ма — китаец, но он вырос среди тибетцев, много лет жил в Тибете и прочёл, как сам утверждает, 600 книг о тибетской истории. Результат — сага о специалисте по тибетским мастифам, который ищет буддийские сокровища монастыря Пагбала, уничтоженного в IX веке тибетским царём Ландармой.Романы Хэ Ма насыщены приключениями в духе Индианы Джонса, в них есть альтернативная история (тибетские храмы в Южной Америке), криптозоология (пчёлы-убийцы, пурпурные единороги), древние тайны и заговоры. Права на экранизацию «Тибетского кода» купила студия DreamWorks, уже анонсированный фильм должен стать первым творением её шанхайского филиала.Воспряли и фантасты старшего поколения — упоминавшийся У Янь (род. 1962), автор романа «Жизнь и смерть на шестом небе» (1996) о киберпреступлении на китайском пилотируемом космическом корабле, и Ма Боюн (род. 1953), сочиняющий в основном псевдоисторическое фэнтези вроде «Истории завоевания индейцев майя флотом династии Шан» (2007). Временами Ма выдаёт шедевры а-ля «Город молчания» (2005) — якобы о Нью-Йорке, в котором власти жёстко контролируют все передвижения по интернету, а юзеры шифруются, создавая новый сетевой язык; заменить Нью-Йорк Пекином читатель может и сам.Другой «проснувшийся» автор — Хуан И, в романе которого «В поисках Циня» (1997) спецагента из будущего посылают в III век до н. э. для участия в церемонии восшествия на престол первого китайского императора Цинь Шихуанди. Увы, машина времени промахивается, и агент, прибывший не туда, а главное, не тогда, вынужден пару лет добираться до места назначения своим ходом...Любопытно, что экранизация этого романа в 2001 году вызвала бурю негодования со стороны цензоров. Они сочли, что, во-первых, с точки зрения марксизма изменить прошлое невозможно, и хотя в фильме оно не меняется (посещение агентом прошлого — уже часть истории), перемещения во времени так или иначе подозрительны. Во-вторых, Хуан И намекал на то, что ряд персонажей из III века до н. э. перевоплотились в коллег и близких героя, а пропаганды буддизма чиновники снести не могли.Препирательства между руководством Кантонского ТВ и цензурным ведомством длились много лет. В марте 2011 года цензоры официально осудили путешествия во времени: в таких историях «нет положительных мыслей и смыслов», и вообще «мифы, чудовищные и странные сюжеты, абсурдные стратегии, а также пропаганда феодализма, суеверий, фатализма и веры в реинкарнации» на ТВ отныне запрещены.

Китайский «Мир фантастики»

Главный китайский НФ-журнал начали издавать в 1979 году в городе Чэнду провинции Сычуань. Сначала он назывался «Кэсюэ вэнь-и» («Научные литература и искусство»), потом был переименован в «Цитань» («Удивительные истории»), а затем в «Кэхуань шицзе» («Мир фантастики»). Когда в 1983 году партия обрушилась на фантастическую литературу, все НФ-журналы, кроме «Кэхуань шицзе», прикрыли, а это издание лишили бюджетного финансирования.

Бессмертный поэт на облаке стихов

Новое поколение китайских фантастов, не пуганное Культурной революцией, действует куда смелее старших коллег. Гуандунский фантаст Чэнь Цюфань (род. 1981), работающий менеджером среднего звена в одной из крупнейших китайских веб-компаний, говорит в интервью, что ему повезло: «маленький город» с миллионным населением, в котором он родился, был объявлен при Дэн Сяопине особой экономической зоной, так что Чэнь «рос в сравнительном достатке, получил хорошее образование, имел доступ к информации, видел „Звёздные войны“ и „Звёздный путь“, стал поклонником Артура Кларка, Герберта Уэллса, Жюля Верна и, вдохновлённый ими, опубликовал первый рассказ в 16 лет».Чэнь известен романами «Видение бездны» (2006) о киберпанковских фильтрах восприятия реальности, распространение которых приводит к апокалиптическим последствиям, и «Мусорный прилив» (2013). Действие последнего происходит в 2020-х; угнетённые рабочие, перерабатывающие электронные отходы на Силиконовом острове в Южном Китае, поднимают восстание под предводительством Мими, «мусорной девочки», которая ввиду ужасной экологии острова досрочно переходит на следующую эволюционную ступень и становится постчеловеком. Оба романа можно расценивать как метафоры современного Китая. В тот же ряд встаёт рассказ «Год крысы» (2009), в котором китайские студенты будущего годны лишь на то, чтобы с копьями охотиться на гигантских крыс, выращенных на экспорт и сбежавших из лаборатории.Среди других молодых фантастов выделяются Фэй Дао, автор рассказа «Голова демона» (2007), в котором спасённый мозг воинственного диктатора благодаря разрыву с телом освобождается от страсти к кровопролитию, предпочитая ему философские беседы, и даже рекомендует предать себя казни за совершённые преступления; Ся Цзя (род. 1984), известная изящным рассказом «Фляга с демоном» (2004) о том, как демон предлагает физику Джеймсу Максвеллу — тому самому, кто придумал «демонов Максвелла», — фаустову сделку; преподающая английскую литературу в университете Чжао Хайхун (рож. 1977), автор сверхпопулярной повести «Иокаста» (1999) и рассказов вроде «Линьки» (2000) об инопланетном оборотне, который стал на Земле кинозвездой; Ла Ла (род. 1977), написавший рассказ «Вечные радиоволны» (2007) о человеке, а точнее, постчеловеке, который в далёком будущем поймал посланные сотни тысяч лет назад сигналы с последних космических кораблей, покинувших умирающую Землю.

Этот рассказ Ла Ла — прекрасный пример того, насколько контекстуальна китайская фантастика. История кажется чисто фантастической, если не знать, что её название отсылает к китайскому фильму 1958 года о радисте-коммунисте из шанхайского подполья, который погибает накануне освобождения города, так и не узнав о своём вкладе в будущее Китая. Связь с прошлым и разрыв с ним — тема, волнующая всех без исключения. По мнению историка фантастики У Яня, у китайской НФ есть три уникальные черты: 1) тема освобождения от оков прошлого, будь то устаревшая культура или негодная политика; 2) интерес к науке и проблемы её (не)зависимости от культуры (можно ли говорить о западной науке — или научное познание по сути своей универсально?); 3) попытка предсказать будущее китайской цивилизации — старейшей из выживших.В одной своей статье У Янь предлагает взглянуть на историю НФ Поднебесной через призму лозунгов. Лян Цычао сказал: «Спасём страну посредством литературы!» Лу Синь сказал: «Популяризуем науку!» Чжэн Вэньгуан сказал: «Пойдём впереди науки!» Е Юнле сказал: «Ограничим три элемента!» (странный лозунг; жаль, У Янь не уточняет, что имеется в виду). Тун Эньчжэн сказал: «Воплотим научное отношение к жизни!» Вэй Яхуа сказал: «Функция фантастики — критика общества!» Фантасты нового века сказали: «Развлекать и самовыражаться!» Наконец, сам профессор У считает, что задача фантастики — «кричать на краю» (очевидно, бездны).Мы — люди, как ни крутите, западной цивилизации — к такому концентрированному мышлению лозунгами не привыкли. Восприятие эпохи через девиз правления императора — чисто китайская черта, которой две, если не три тысячи лет. В Китае любое явление уходит корнями в прошлое. Так, современный разговорный язык изобилует «вэньянизмами», цитатами из Конфуция, древнекитайских философских трактатов, из сонма китайских поэтов, которых перевести на другие языки просто невозможно, потому что они, в свой черёд, тоже постоянно цитировали древних. И не надо думать, что вэньянь забыт: тот же Чэнь Цюфань в 2004 году получил на Тайване премию за фантастический рассказ «Записки из пещеры в Нинчуане», написанный с первого до последнего иероглифа на классическом китайском языке.Может, оттого и редки переводы китайской НФ, что она впаяна в историю и культуру, которые во всей их полноте не переведёшь?У Кена Лю есть англоязычное эссе о трудностях перевода китайской фантастики на английский, где он пишет: «Политический разрыв между Китаем и Западом, обострённый Сциллой китайской цензуры и Харибдой западного взгляда на Китай как на чуждую страну, превращает всякую попытку одолеть пространство между двумя языками в опасное путешествие».Лю приводит интереснейший пример того, как его рассказ «Бумажный зверинец», написанный на английском, переводили на китайский. Героиня этой истории — женщина, которая родилась в Китае незадолго до голода 1958–1961 годов и потеряла семью во время Культурной революции. Китайский переводчик эти подробности убрал; Кен Лю сначала разозлился, а потом осознал, что дело тут не только в боязни цензуры. И на голод, и на Культурную революцию в Китае смотрят не так, как на Западе, и не потому, что мозги китайцев промыты пропагандой, а потому, что западные толкования этих событий достаточно односторонни. Любая культура знает о себе больше, чем о других, и это неравенство всегда сказывается на интерпретации текстов.Не спасает и то, что китайцы заимствуют западные идеи — те так или иначе преломляются через конфуцианскую этику, через даосизм и буддизм, социализм и государственный капитализм, через историю, в которой метания от цинских императоров к Председателю Мао и от Культурной революции к потребительству — лишь краткий эпизод в многовековой череде событий. Фантасты Китая кажутся зависимыми от своей истории и культуры — но только кажутся. На самом деле разнообразная история Китая даёт им огромное количество степеней свободы.Это видно, например, по рассказу Лю Цысиня «Облако стихов» (1997), который начинается удивительной сценой: трое существ спускаются под поверхность нашей планеты, чтобы попасть на полую Землю. Один из них — человек по имени И-и, один из последних людей во вселенной; второй — разумный ящер Большой Зуб; третий — бог в теле великого китайского поэта Ли Бо.Предыстория такова: космические ящеры разграбили Солнечную систему и поработили человечество, а И-и должен был стать жертвой, которую они принесли богам (бесконечно развитой цивилизации, представители которой существуют в виде чистой энергии). И-и удаётся убедить бога, что уничтожать человечество не следует: оно обладает тем, чего нет у богов, — поэзией. Бог, заядлый коллекционер галактического искусства, принимает обличье Ли Бо, чтобы понять, что такое китайские стихи, — и написанная на вэньяне поэзия ставит его в тупик.В итоге бог милует людей, воссоздаёт уничтоженную ящерами Землю и творит «облако стихов» — всевозможные сочетания иероглифов. Увы, и это не решает проблемы, ведь отличить хорошие стихи от плохих бог не может. На это способны только китайцы.Вот почему Китай вечен, велик и непобедим.