Как думаете, чем вы привлекли мирового зрителя? Есть ли у российского хоррора своя «фишка», своя проблематика и образная система? Скажем, в современных американских фильмах ужасов («Прочь» или «Человек-невидимка») страх — это проекция актуальных социальных конфликтов...
У нашего зрителя немножко другое восприятие этого жанра: русский хоррор живёт мистикой, потусторонним. И, кстати, это очень близко зрителям из Латинской Америки, поэтому наши фильмы там хорошо идут.
А тот же «Прочь» — скорее триллер, с минимальными вкраплениями мистики. Мне кажется, в Америке этому фильму улыбнулась удача, потому что он оказался в нужном месте в нужное время: это был как раз тот период, когда в США были расовые волнения, президент Трамп и очередной виток противостояния белых и чёрных. Разумеется, на этой почве фильм прекрасно сыграл. Но если на родине «Прочь» собрал огромные деньги, то в России он прошёл, условно говоря, на уровне нашей «Пиковой дамы 2».
Разумеется, снять историю, которая затронула бы такие струны в душе нашего зрителя, что связаны с днём сегодняшним — это высший пилотаж. Мне бы очень хотелось либо самому когда-нибудь сделать такой фильм, либо увидеть, как этого добился кто-то другой.
Напоследок, если позволите, личный вопрос. Чего боитесь вы сами?
Хм, это хороший вопрос... С одной стороны, я настолько глубоко в этом жанре нахожусь, что спокойно смотрю фильмы ужасов перед сном и засыпаю, как младенец. С другой стороны, у меня есть определённые фобии, как и у любого человека. И работа с жанром хоррора — это для меня в какой-то мере работа с собственными страхами, такая аутопсихотерапия.
В детстве я совершенно панически боялся темноты. Однажды, когда мне было лет семь, старшая сестра толкнула меня в тёмную комнату и заперла дверь — я чуть с ума не сошёл от страха! (смеётся) Сейчас я скорее боюсь не паранормальных явлений, а обычных, реальных людей. Кто знает, чего от них можно ждать?