Майкл Каннингем
Её волосы

После того, как колдунья обо всём прознала…после того, как обрезала Рапунцель косы…после того, как принц, свалившись с башни, угодил в терновый куст и там выколол себе глаза…Он сел в седло и пустился на поиски. С собой он никого не взял, только лошадь.Он стучался в тысячу дверей. Проезжая по деревенским улицам и полевым просёлкам, он выкликал её имя. Имя было довольно странным, отчего попадавшиеся на пути селяне думали, что принц не в своём уме. Никому в голову не приходило, что так на самом деле могут кого-то звать.Одни пытались ему помочь: Там впереди река, смотрите не свалитесь с обрыва. Другие кидали в него камни и стегали его лошадь кнутом по тощим бокам.Он нигде не останавливался. Он искал целый год.Пока наконец не нашёл её…он нашёл её в хижине посреди пустыни, куда отослала её колдунья…она там жила совсем одна, сквозь занавески к ней в хижину залетали пыльные вихри и лезли жирные чёрные мухи…Она узнала его, едва открыв дверь, хотя узнать его было почти невозможно — лицо землистое, обветренное, одеяния изорваны в клочья.На месте глаз у него были пустые чёрные впадины размером с вороново яйцо.— Рапунцель, — произнёс он то единственное слово, что повторял у тысячи порогов.В ответ его, опустившегося и полоумного на вид, гнали прочь, где-то грубо, а где-то по-доброму. Удивительно тонкая грань, как узнал он на своём опыте, отделяет принца, отправившегося на поиски суженой, от никчёмного слепого бродяги, у которого нет ничего за душой, кроме одного малопонятного слова.Он познал погружение в зловонную тьму — тот, который лишь годом раньше с царственным блеском, неукротимый и отважный, взбирался по золотым косам на высокую башню.Когда по растрескавшимся доскам он приблизился наконец к самому её порогу, когда стоял у её двери и чувствовал, что в доме кто-то есть…когда она потянулась к его покрытой струпьями, кровоточащей руке, он узнал её пальцы за мгновение до того, как они его коснулись, — так собака за квартал чует приближение хозяина.Он испустил животный стон, который мог с равным успехом выражать как исступлённый восторг, так и непереносимую боль, а то и, будь такое возможно, одно и другое вместе.Заплакать он не мог. У него не было нужного для этого органа.Прежде чем ехать с ним в замок, Рапунцель извинилась и быстренько вернулась в хижину забрать из комода свои косы — все эти годы она хранила их там, заботливо завернув в тряпицу, как фамильное серебро.Она ни разу не разворачивала их с тех самых пор, как колдунья поселила её в этой хижине.Что если они потускнели…что если в них гнездились мыши…что если они теперь выглядят… неживыми…как экспонат бедного захолустного музея…Но нет, всё с ними в порядке — светло-золотистые косы двадцати футов длиной лучатся здоровьем и силой, лоснятся, как ухоженная домашняя кошка.Она тихонько положила их в дорожную суму.И вот они живут в замке. Каждую ночь принц ложится рядом с ней и ласкает её волосы — она их держит в специальном ящике у изголовья…моет и умащает ароматами…а в ожидании принца тайком достаёт и кладёт на кровать.Он прижимается лицом к её волосам. Иногда ей становится странно, что он не спрашивает, откуда у неё такие косы. Он же видел, что колдунья их обрезала. Не думает же он, что они всего за год успели снова отрасти?И тем не менее, укутав локонами безглазое лицо, он издаёт (со временем, впрочем, всё реже и реже) тот душераздирающий стон, вопль обретения и утраты, робкий, как попискивание котёнка, и громкий, как рык леопарда.Он то ли забыл, то ли предпочитает не вспоминать. Поэтому она и не говорит ему, что волосы отдельно от неё…не говорит, что они больше не живые…не говорит, что они лишь воспоминание о прошлом, которое она целым и невредимым хранит для него в настоящем.Да и надо ли ему самому об этом знать?