Из эпизода 2
— Триста третий, на выход! — Один охранник бросает ему в лицо форму, а второй снимает кандалы.
Они выходят из медблока в коридор и оттуда обратно в тоннель. В прошлый раз это закончилось избиением, а что будет в этот раз?
Стоун неуверенно ковыляет перед охранниками, не сводя глаз с красного огонька. Бояться — это нормально, но другим показывать этого нельзя. Длинные волосы нечем затянуть, худые бледные руки тонут в тюремной форме. Он держится за бок. Они останавливаются у ворот. Охранник сообщает оператору, что они подошли.
— Сейчас тихий час. Камера четыре-восемь, — разъясняет второй.
— Это… — мямлит Стоун.
— Четвертый этаж, восьмая камера.
Приходит ответный сигнал. Над воротами загорается знакомый зеленый свет, и они раздвигаются. Один охранник остается стоять в коридоре, другой толкает Стоуна вперед.
Оба сектора пусты. Едва слышен гул от забора, разделяющего парней и девушек. Стоун осматривается. Ему непривычно видеть это место пустым. В предыдущие два раза оно было полно заключенных. Слегка растерявшись, он принимается считать камеры. Где-то по двадцать на этаже, а самих этажей, соответственно, пять.
— Лестница справа, — звучит подсказка из-за спины.
Стоун замечает в обоих углах сектора винтовые лестницы с выходом на каждый этаж.
Когда он подходит ближе к камерам, начинает доноситься речь. Некоторые заключенные с нескрываемой злобой провожают его взглядом, другие не обращают внимания, будто на нем уже висит ярлык — незначительный объект. Некоторые заключенные спят.
Он поднимается на четвертый этаж. Замечает парней из своей группы. Они не особенно отличаются от него полученными увечьями: синяки, отеки, шрамы, пластыри, бинты.
Миновав несколько камер, Стоун понимает, что не считал их, а значит — нужно начать заново. Не спрашивать же у заключенных: «Извините, не подскажете номер вашей камеры?»
Он оглядывается и замечает над клеткой выгравированное 4/3.
— Что встал?! Шевелись! — слышится из камеры.
Там сидят трое.
— Вали отсюда, — гонят его и следующие.
Остальные так же не выказывают особой дружелюбности, кто-то оскорбляет, а кто-то игнорирует. Стоун добирается до 4/7. В этот раз он просто отводит взгляд, чтобы больше не слышать оскорбления. Верная тактика — не попадаться на глаза, быть серой мышью.
— О, Ромео, жив! — улыбается Оскар.
Они вместе с Бенуа и еще одним незнакомым парнем обживаются по соседству. Бенуа реагирует на хорошую новость легким кивком и улыбкой.
— Эй, — приветствует его третий, тоже улыбнувшись.
— Ну как ты? Цел? Выглядишь дерьмово. Хотя мы не лучше, — усмехается Оскар, трогая свой пластырь над бровью. — Девять швов наложили. У Бена нос всмятку.
— Вправили, — отмахивается Бенуа. Удивительно, как он еще не придушил болтливого соседа. — В какой камере?
— Соседняя.
— Потом расскажем, что и как.
— Введем в курс дела, — добавляет Оскар.
Следующая камера — место, в котором он проведет неизвестное количество времени. Вполне возможно, что здесь он и останется до конца жизни. Сколько бы она ни продлилась. В камере сидят два парня. Первый — смуглый, полный и невысокий, второй — блондин среднего роста, худой. Никто из них не выглядит как-то угрожающе, да и неприветливыми взглядами они его не встречают. Это вселяет надежду.
Двери открываются. Стоун осматривается и видит, что оператор в смотровой выжидающе следит за ним. Входит внутрь — и дверь закрывается. Он стоит не двигаясь, будто ждет какого-то приглашения, хотя понимает, что лучшее, что он может сейчас продемонстрировать сокамерникам, — это уверенность в себе. Которой, впрочем, нет.
— Что молчишь? Может, представишься? — говорит смуглый.
Отлично — первые невидимые стены сломаны. Можно наладить контакт.
— Дэниел Стоун. Лучше просто Стоун. Так все говорят. Ну, говорили. Там, на Земле.
— Прямо как герой боевиков, — улыбается смуглый и поглядывает на другого соседа.
Блондин с залысиной фыркает и ложится на свою койку. Понятно, этот не очень разговорчивый.
— Меня зовут Хадир, — протягивает руку смуглый парень.
— Ты араб? — интересуется Стоун.
— Ха, как-то ты сразу в лоб, — усмехается собеседник.
— А, извини. Я когда-то работал с арабами. Пришлось даже кое-что заучить.
— Не, я турок. А это Гарольд. Гарри, наш новый сосед — Стоун.
— Здоро́во, — отмахивается блондин с британским акцентом.
Стоун оглядывается по сторонам. Не может решить, какую койку занять. Вдруг тут какие-то свои правила, свои понятия.
— Да это, не парься. Тут две свободные верхние койки. Выбирай любую. — Хадир указывает на места над собой и над Гарольдом. — Учитывая, что Гарри у нас молчун, то лучше бы тебе занять место над ним, а то неудобно будет болтать, а обсудить нам нужно много чего. Кроме болтовни, тут особо нечем заняться, — пожимает он плечами.
Стоун, следуя совету Хадира, занимает койку над Гарольдом.
— Я помогу тебе, друг, быстро въехать. Вот тебе экскурсия. В углу унитаз. Вот наш общий ящик и стол по совместительству. В ящике четыре полки для каждого из нас — ну, это ты и так понял. Пока четвертого у нас нет, его полку используем как общак.
— Зачем нам полки, если туда нечего ставить?
— Все зависит от тебя. — Хадир как-то по-хитрому подмигивает и добавляет, разводя руками: — Будет билет — будет все. Присаживайся поудобней, друг, я тебе все расскажу, потому что прямо сейчас мы типа в связке. Не то чтобы наши жизни зависят друг от друга, но подпортить наше положение ты можешь.
— Я? — удивляется Стоун.
— Ну, я имел в виду, что в целом любой может подпортить, но в нашем случае еще и конкретно ты. — Хадир садится ровнее, выдыхает и продолжает: — Послушай, не обижайся, друг. Ты, возможно, хороший парень, но твой первый день… То, что случилось, ну, девушка, ты понял, — это все, насколько я понимаю, не прибавляет тебе очков. Я не буду говорить, что знаю, как надо было себя вести. Я не знаю и сомневаюсь, что кто-то тут знает. Вот — имеем то, что имеем. И это ты, который, к сожалению, попал к нам.
— Дерьмо… Парни, мне жаль…
— Эй, — перебивает его Хадир, улыбнувшись, — не парься. То, что ты жив, и то, что ты среди нас… Знаешь, это твой второй шанс. Все когда-то прошли через это «приветствие». Так что забей. Вот что важно: ты попал сюда по своим личным причинам, так же, как я и Гарри, но, если ты попал
сюда, ну, в «Мункейдж», значит, у тебя не осталось ничего ценного, даже имени. Будь уверен. Б
о
льшая часть колонии будет называть тебя триста третьим, ну или какой-нибудь кличкой. Единственное, что осталось у тебя, — это твоя жизнь. Жизни тебя лишить может осужденный. — Хадир указывает на себя и затем быстро поправляется: — Не в том смысле, что именно я. Тебя может лишить жизни любой осужденный, руководство, ну или ты сам. Если умирать ты не спешишь, то выжить поможет репутация среди заключенных и благосклонность руководства. — Хадир показывает пальцем на смотровую. — Репутация и благосклонность — это самое важное. Запомнил?
— Они разрешают заключенным убивать друг друга? — спрашивает Стоун, пропустив мимо ушей то, на чем пытается акцентировать внимание Хадир. Мысль о том, что никто не будет следить за порядком, точнее за тем, чтобы один заключенный не прихлопнул другого, повергает его в ужас. Перед глазами пробегают сцены из кино: заключенные режут друг друга заточками.
— Да не в этом суть! Ты не понял… Ладно! Запрета на это точно нет. Есть какое-то общественное осуждение, но срок тебе не прибавят, — усмехается Хадир. — Какой смысл? Мы же в тюрьме на Луне! С Землей тут общее только то, что руководство колонии создает для нас видимость дня и ночи. Шестнадцать часов — светло, восемь — темно. Всё. Шансов вернуться, насколько я понимаю, нет. По крайней мере, я не слышал, чтобы кого-нибудь вернули на планету. Так что тот, кто захочет тебя… ну ты понял… вряд ли получит десятку сверху. Никого ведь не наказали за этого чувака, — Хадир стучит по второму этажу своей койки.
— Его убили?
Турок, задумавшись, кивает в ответ. Стоун не понимает, над чем там думать. Или убили, или нет.
— А каким он был?
— В какой-то степени ты знал его лучше нас, — Хадир бросает заговорщический взгляд на Гарри. Стоун слышит смешок под собой.
— То есть как? — Теперь триста третий совершенно растерян.
— Он один из вас. Триста четвертый не вернулся после «приветствия». Честно говоря, некоторые даже делали ставки, кто из вас загнется. Ты или он.
— Черт… Я или он… И как часто тут умирают?
— Это другой вопрос. Мы к нему еще вернемся. А так — конкретно «приветствие» в среднем один чувак не переживает.
— Я на тебе проиграл курево, — фыркает снизу Гарри.
— Давай подытожим. То есть любой может задушить меня у всех на виду, не опасаясь, что придется за это отвечать?
— Ну, — кривит губы Хадир, — да, в принципе да, может, и в твоем случае он точно ничего опасаться не будет.
— Ты бы чуть помягче, — влезает Гарри.
— А че? Пусть знает, что и как тут устроено. Лучше уж сразу, чем на деле. — Хадир возвращается к Стоуну. — Да. Тебя могут грохнуть. В теории.
— Как так? — спрашивает триста третий скорее у самого себя, чем у сокамерников.
— Поэтому и говорю, репутация может тебя спасти. Представим, что Гарри хочет с тобой за что-то поквитаться, но мы с тобой дружим, а я — продавец. Гарри знает, что если сделает с тобой что-то, то испортит отношения со мной и, возможно, моими партнерами — это и есть сдерживающий фактор, основанный на наших взаимоотношениях. Такая вот паутина.
