Как скрестить Канта с хоррором и описать воображаемый СССР? Беседа c Адамом Робертсом

От «Нечто» до Джойса: любитель кроссоверов

Действие «Стеклянного Джека» происходит в Солнечной системе, управляемой кланом космических мафиози Улановых. Почему правители будущего у вас — русские?Я знаю, есть такой стереотип: русские олигархи, русские мафиози... Но когда я решил сделать Улановых правителями будущей Солнечной системы, я об этом не думал. «Стеклянный Джек» — рефлексия на тему Золотого века фантастики и Золотого века детективов. Фантастика Золотого века была преимущественно американской, но описывать тотально американское будущее было бы странно... Я могу обосновать свой выбор так. В XXI веке Россия займёт ключевые позиции чисто географически: с одной стороны у вас Китай, с другой Запад, русские — посредники. Однако на «Фантассамблее» я узнал, что Уланова — это знаменитая балерина. Так что теперь я притворюсь, будто мои Улановы на деле танцовщики балета, а «Стеклянный Джек» — книга о будущем, в котором балет стал универсальной валютой, а балеруны — самыми главными боссами... (Смеётся).

«Стеклянный Джек» — кроссовер НФ и детектива, ваш недавний роман «Нечто в себе» смешивает множество жанров. Чем вас привлекают кроссоверы? И нет ли опасности, что с увеличением их числа фантастика станет слишком постмодернистской?На этот вопрос я мог бы отвечать очень долго... Да, кроссоверов всё больше, и я думаю, что это хорошо. Гибридность — сила! Science Fiction как таковая — кроссовер между наукой и беллетристикой, по крайней мере, по-английски, — теперь я знаю, что по-русски говорят о «фантастике» вообще... (Смеётся.)Дело не в том, чтобы взять научную идею и описать её средствами литературы. В середине XIX века наука и искусство были едины, они разделились позднее, став, как говорил Чарльз П. Сноу, «двумя культурами», причем асимметричными. Учёные разбираются в науке — и любят читать книги, а многие писатели едва ли не гордятся тем, что в области науки они невежественны и не знают, что такое законы термодинамики... Мощь НФ в том, что она сводит науку и искусство воедино. Довольно часто фантасты начинают как учёные. Я гуманитарий, мои научные познания невелики, если сравнить мои книги с книгами Пола Макоули и Стивена Бакстера. Но для меня очень важна сама идея гибридности.Не могли бы вы подробнее рассказать о романе «Нечто в себе», тем более что вскоре он выйдет на русском языке? Само название книги — гибрид фильма «Нечто» и «вещи в себе» Иммануила Канта...Идея написать «Нечто в себе» родилась, когда я прочёл «Критику чистого разума» Канта, о которой много слышал, но, так сказать, из вторых рук. В какой-то момент я занимался [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" content="Сэмюэл Тэйлор Кольридж — английский поэт-романтик (1772–1834)." class="note1"]Кольриджем, он читал Канта, вот и мне пришлось...Это довольно скучная, но и очень любопытная книга, и я наконец-то понял, о чём она, — из вторых рук понимание, если говорить о Канте, не получишь. Читая её, я задумался вот над чем: НФ базируется в основном на физике, биологии, химии — берёт научный дискурс и его экстраполирует; как ни странно, фантасты редко берут за основу гуманитарный дискурс — философию, например. С Кантом такого точно никто не делал, вот я и решил сочинить, условно говоря, фантастическую новеллизацию «Критики чистого разума».Это была непростая задача, потому что я поставил себе жёсткие рамки: 12 категорий Канта соответствуют 12 главам романа. Два ключевых понятия — время и пространство: в половине глав персонажи движутся в пространстве, в половине — во времени. Движение в пространстве — это и путевой дневник, и описание погони, то есть триллер. Движение во времени — фантастика. Все категории Канта разнятся, и я решил, что все главы должны отличаться по стилю. Я нарисовал большую таблицу. Грубо говоря, в этой главе сексом занимаются двое мужчин, в той — мужчина и женщина, в третьей никто не занимается сексом, в четвёртой постлюди оставили всякую сексуальность в прошлом, и так далее...

По похожим схемам писал «Улисса» великий Джеймс Джойс.Я это понимал. Соперничать с Джойсом — это, как говорили греки, «хюбрис», гордыня. Безусловно, Джойс был выдающимся мастером романа... но он мертв, а я жив. Пока что у меня перед ним есть некоторое преимущество. Кроме того, Джойс был одноглаз, а у меня два глаза... (Смеётся) В общем, я отдавал себе отчет в том, что концепция романа претенциозна, и старался насытить его много чем, как-то перемешать всё — чтобы вышло интересно.Нашёлся ли читатель, который увидел в романе то, что вы сейчас описали, или книга так и осталась вещью в себе?Хм. Сомневаюсь, что такой читатель нашёлся... Одно дело — задачи, которые я ставил перед собой. Другое — что сочинитель экспериментального романа обязан сделать его читабельным и увлекательным. Нельзя говорить: «Вот вам мой претенциозный невразумительный эксперимент — читайте или убирайтесь! Я же художник!..» К слову, одновременно с «Нечто в себе» я работал над романом «Чёрный принц» на основе сюжета Энтони Бёрджесса — и прочел всё, что он написал. Бёрджесс обожал эксперименты, однако он не написал ни одной книги, которую было бы трудно читать. Он всегда заботился о читателе. Я стремлюсь к тому же.

От Столетней войны до сайентологии: умри, Уэллс!..

Я верно понимаю: «Чёрный принц» — нефантастика, написанная по мотивам черновика Бёрджесса?В «Чёрном принце» есть элементы фантастики... Я страшно люблю Бёрджесса, особенно его книгу «Силы земные». Несколько лет назад я наткнулся на интервью середины 1970-х, в котором Бёрджесс обмолвился, что пишет роман о Чёрном принце – Эдуарде Вудстоке, полководце врёмен Столетней войны, — в модернистском стиле Джона Дос Пассоса. Я пытался найти черновик, но оказалось, что Бёрджесс сочинял киносценарий, а не роман. Видимо, он приврал в интервью.Меня эта история так завела, что я решил написать «Чёрного принца» сам. Стиль Дос Пассоса довольно просто имитировать, один из его приемов — «полёт кинокамеры», и вот его я решил, как мне кажется, в традициях НФ. Куда сложнее было сочинять роман «под Бёрджесса». Он следовал, пусть и неосознанно, множеству литературных традиций, включая Джойса, а мне нужно было сотворить кроссовер Бёрджесса и Дос Пассоса — та ещё задачка.

У вас есть НФ-роман под названием Yellow Blue Tibia, название которого — шутка Владимира Набокова: оно переводится как «Жёлто-синяя большеберцовая кость», но произносится так же, как русская фраза «я люблю тебя». Это роман об СССР, но очень странный. Скажем, советский писатель-фантаст при Сталине пишет у вас «романы, в которых предателями человечества были евреи и гомосексуалисты», — но в советское время роман с открытым антисемитизмом и упоминанием нетрадиционной ориентации был немыслим...Конечно, вы правы, в этой книге полно ошибок. Я сам в СССР не жил, а изучать период было трудновато: в интернете есть много английских текстов о современной России, о 1917 годе, о Великой Отечественной войне, но почти ничего — о том, как жилось людям в СССР в 1980-х, в эпоху Чернобыля. Вместе с тем дело не только в ошибках. Я намеренно пытался написать роман, похожий на живопись в духе соцреализма: это как бы реализм, но сразу видно, что он искусственный, стилизованный — все эти мускулистые рабочие, космонавты, ракеты... Я искажал действительность сознательно. Фамилия главного героя – Скворецкий, а ведь такой фамилии нет, правда?..Вообще-то есть — ну или может быть.Вот как... Я ошибся с этой ошибкой! (Смеётся.) Короче говоря, я описывал не реальный СССР, а СССР, каким его воображали на Западе. Скажем, американский фильм «Парк Горького» 1983 года снимали в Хельсинки — в Москве его снимать запретили...Сюжет Yellow Blue Tibia стал вырисовываться, когда я понял, что смерть Л. Рона Хаббарда, Чернобыль и катастрофа «Челленджера» случились почти одновременно, в 1986 году. Я вспомнил, что Хаббард написал в свое время неплохой фантастический роман «Пишущая машинка в небе» — о человеке, который попадает внутрь книги своего друга, скверного фантаста и пьяницы. Как мы знаем, впоследствии Хаббард придумал настоящую религию — сайентологию. Я хотел, чтобы мой роман имел такое же отношение к настоящему СССР, какое сайентология —– вера, с нуля придуманная фантастом, — имеет к традиционным религиям, которые развивались в течение тысячелетий. В сайентологии пока не хватает того, о чём вы говорите: привязки к реальности. Через пару тысяч лет она отшлифуется и станет неотличимой от «естественных» религий.

Вас только что избрали одним из вице-президентов Общества Г. Дж. Уэллса — и вы как раз заканчиваете толстенную биографию этого писателя. Чем он вам интересен?Эта биография — проект академический, но я согласился взяться за него, потому что НФ-романы Уэллса оказали на меня огромное влияние. Мне хотелось лучше понять Уэллса, тем более что другие его романы, нефантастические, я читал далеко не все, не говоря о нехудожественных текстах. Я знал только, что, написав ряд НФ-романов, которые вошли в число главных НФ-книг ХХ века — «Война миров», «Машина времени», «Человек-невидимка», — Уэллс продолжал сочинять книги и в 1920-х, и в 1930-х, и в 1940-х, пока не умер в 1946 году. Писал он чертовски много, и чтение этих книг заняло у меня чертовски много времени. Читая реалистические романы Уэллса, написанные в конце 1930-х и в 1940-х годах, я думал: господи, ну умри уже! Почему я должен страдать?.. (Смеётся)Английский писатель Дэвид Лодж выпустил несколько лет назад роман «Разносторонний человек» о жизни Уэллса, и НФ там почти не упоминалась, что удивительно: фантастика — причина, по которой Уэллса помнят до сих пор, его реалистические романы все позабыты, они были написаны куда хуже. Уэллс по-прежнему значим как фантаст. Что до других аспектов его жизни — бытописатель, агитатор, проповедник светлого будущего, — с ними всё непросто. Мы привыкли думать, что Уэллс мудр, но он агитировал за авторитаризм, в его книгах есть антисемитские пассажи, а ещё он оставался сторонником евгеники — учения о том, что «человеческую породу» нужно улучшать так же, как мы улучшаем породы скота, путём принудительной селекции, — во времена, когда сторонниками евгеники были только нацисты. Его личная жизнь была запутанной: сторонник полигамии, он старался быть абсолютно честен со своей женой. В общем, изучать Уэллса было более чем интересно.

От Золотого века до Новой волны: две танцующих левых ноги

Вернемся к «Стеклянному Джеку»: многие русские читатели романа упрекают вас в чрезмерной натуралистичности и жестокости. На «Фантассамблее» вы и сами говорили о том, что сегодня НФ слишком уж мрачна. Почему так?На этот счёт есть разные гипотезы. Одна гласит, что мы живем слишком хорошо и хотим читать о том, чего нам не хватает, а не хватает нам острых ощущений. Согласно другой теории, современные антиутопии — это на деле утопии со знаком «минус». Раньше писатели говорили о том, каким мир должен быть, а сейчас чаще пишут о том, от чего надо избавиться, чтобы мир стал утопией. И третья теория: несмотря на весь материальный достаток, психологически мы несчастливы — и антиутопии отражают наше подсознание. Хотя, разумеется, голодать по-настоящему — совсем не то, что проиграть словесную дуэль в твиттере.В «Стеклянном Джеке» есть стихи, написанные под Киплинга, что неудивительно: вы, как уже было сказано, эксперт по викторианской литературе. Можете ли вы объяснить, отчего популярен стимпанк?Я написал стимпанковский роман «Почти по Свифту» — о том, как Великобритания колонизирует открытые Гулливером острова, начиная с Лилипутии. Я подозреваю, что стимпанк не совсем здоровая форма культурной ностальгии: возвращаясь в викторианскую эпоху, мы очень тщательно отбираем нравящиеся нам кусочки — красиво одетые люди, дирижабли и так далее, — однако эти аспекты викторианства существовали не в вакууме, это органичные части структуры общества. Оно было откровенно имперским, глубоко сексистским, достаточно расистским, жёстко стратифицированным, оно массово эксплуатировало людей и не нравилось большинству викторианцев. Стимпанк очень крут, но по большей части искажает реальность, что меня и беспокоит. Мы теряем понимание того, что такое история.

Если бы вы могли выбрать другое время, чтобы жить и писать фантастику, что бы вы выбрали?Если бы я мог отправиться назад во времени?.. Я всегда относился к этой идее скептически. Я родился очень хилым ребенком и выжил только благодаря прогрессу в области медицины. Родись я раньше, я бы умер сразу — или никем не стал бы, и жизнь моя была бы плачевна. Мы часто думаем: хорошо родиться дворянином в елизаветинской Англии! Но в ту эпоху куда больше шансов было родиться простолюдином — и умереть от воспаления зуба в 21 год. Впрочем, я — профессор романтической и викторианской литературы. Если бы я мог родиться в викторианской Англии богатым белым мужчиной в цилиндре, моя жизнь наверняка бы мне нравилась. (Смеётся.)Что до фантастики... В детстве я читал фантастику Золотого века и фантастику Новой волны, не осознавая разницу между ними. Одни тексты казались мне странными, другие я понимал. Больше всего на меня повлияла именно эта фантастика. Мне по-прежнему нравится Золотой век — Азимов, Кларк, Хайнлайн, — но скорее как память о детстве. То, что писали Муркок, Ле Гуин, Баллард, Филип К. Дик, куда более важно для литературы. Кстати, в одном мне повезло: я начал читать фантастику до «Звёздных войн». Когда вышли «Звёздные войны», все мои одноклассники вдруг сделались её поклонниками. До того я был единственным ребенком в школе, которому фантастика нравилась. Я читал беспорядочно: вот «Основание» Азимова — да, Галактическая империя, интересно... а вот роман Муркока из цикла о Джерри Корнелиусе — о чём, непонятно, я не видел контекста, но все равно наслаждался книгой. Для меня НФ была огромным бассейном с шариками, в котором я резвился как мог... Отсюда, кстати, и моя страсть к кроссоверам.Знаете, фантаст М. Джон Харрисон говорит применительно к фэндому о «топчущей ноге нердизма». Я сам нерд, не отрицаю, — но я стараюсь ничего не топтать, не поддаваться навязчивому желанию загнать книги в те или иные категории...У вас, выходит, две ноги — Золотой век и Новая волна. Две танцующие ноги...Две танцующих левых ноги, ага (смеётся.) Гибридность, как по мне, — лучшее решение. Иногда получается хаос — но временами появляется нечто по-настоящему новое.

Когда вышел ваш первый роман «Соль», вам было уже 35 лет. Почему вы дебютировали так поздно?Я сочинял фантастику с юности, написал несколько романов — и огромное количество зачинов. Я учился в университете, заканчивал докторантуру, после учебы стал преподавать, это всё требовало времени... Хотя тогда у меня не было детей, и сейчас я думаю, что времени было навалом, просто я его бездарно тратил. Так или иначе, я далеко не сразу понял, насколько важно третье, самое важное правило сочинительства: сочиняй каждый божий день. Нельзя мечтать о том, что однажды ты станешь писателем. Игнорировал я и второе правило: заканчивай написанное...А первое?Первое правило — самое простое: не рассказывай, а показывай... В общем, как-то я стал сочинять роман, написал треть и понял, что роман — дерьмо. И всё-таки я его дописал. Перечитал, понял, что по-прежнему дерьмо, но зато мой следующий роман был чуть лучше. Он назывался «Переносчики душ», и о нём мне нельзя даже напоминать. Я отослал его агенту, тот отослал его издателям, полтора года я получал одни отказы, однако последний издатель добавил: эту книгу мы не берём, но будем рады, если вы пришлёте что-то ещё. За эти полтора года я сочинил ещё один роман. Он назывался «Соль» и стал моей первой книгой. Научиться писать романы можно лишь одним способом: написать роман...Вы не только фантаст, вы ещё и историк фантастики — а значит, наверняка можете предсказать, какой тренд определит лицо НФ в ближайшие годы.Уже ясно, что фантастика становится всё более мультикультурной, хотя коммерческий центр её остается на Западе, в англоязычной среде. Что касается литературных тенденций... Вы ведь читали «Анафем» Нила Стивенсона? Это по сути философская фантастика, и, я думаю, это и есть следующий глобальный тренд. Другие похожие книги — Фессалийская трилогия Джо Уолтон и, между прочим, роман «Нечто в себе» некоего Адама Робертса (смеётся.) Уверен, вам стоит купить побольше экземпляров этой книги...