Читаем отрывок из романа Стивена Холла «Демон Максвелла»

Томас Куинн — писатель-неудачник, чей первый роман пользовался небольшой популярностью, а второй и вовсе оказался никому не нужен. Счета копятся, фрустрация нарастает, жизнь кажется Куинну серой и унылой, как вдруг он получает голосовое сообщение от своего отца, Стэнли Куинна, который умер семь лет назад. Их отношения были непростыми, так как Стэнли предпочитал общаться не с собственным сыном, а со своим учеником и протеже Эндрю Блэком. Тот выпустил огромный роман-сенсацию, международный бестселлер «Двигатель Купидона», а потом исчез без следа. Вскоре Томас получает письмо и от Блэка с фотографией странной черной сферы, после чего с Томасом начинают происходить очень странные вещи, и волей-неволей ему приходится приступить к расследованию и узнать, что же произошло с Блэком и отцом. Только поиски ответов довольно быстро приводят к более фундаментальным вопросам об энтропии, подлинной форме ангелов и природе самого времени. Вымысел начинает переплетаться с жизнью, и реальность показывает Томасу свое истинное лицо.Перевод с английского Анастасии Колесовой.

2. Тридцать лет спустя

«Энциклопедия растений и деревьев Британии» Бротона стоит первой на моей книжной полке, но если бы вы ее увидели, то вряд ли бы узнали. Она замотана в кокон из пузырчатой пленки и устойчивого к ультрафиолетовому излучению пакета, которые обычно используют, чтобы сохранить в надлежащем виде старые комиксы о Супермене. Тридцатилетняя роза внутри потрепана только самую малость. Она лишилась лепестка — спасибо шестнадцатилетнему мне. Идиота кусок. Этот подросток с растрепанными волосами решил, что надо везде носить с собой лепесток и показывать его девушкам на вечеринках — таких, где всегда включают группу The Cure. В конце концов он отдал лепесток той, с которой просидел всю летнюю ночь в закрытом парке. Есть и другие, менее серьезные повреждения. Один из листиков случайно согнулся, и по сгибу пошла трещина; кроме того, на стебле висит полуоторванный шип, что все время цепляется за переплет. Чем чаще я открывал книгу — тем больше причинял цветку ущерба. Вот почему сейчас мамина роза все время находится под защитой страниц — она плотно зажата между статьями «гладиолус» и «глоксиния», — пузырчатой пленки и специальной обложки для Супермена. Следующая книга на полке — при условии, что я иду на восток, как и все начинающие читатели в моей части света*,*— большое, серьезное издание собрания сочинений отца. Надпись на титульном листе гласит: «Том, я всегда буду рядом» — и я могу воспроизвести каждую линию и соединение букв этой фразы по памяти. Книга солидная и сильно потрепанная: много загнутых уголков, подчеркнутых абзацев и замусоленных страниц. В букинистическом магазине ее качество оценили бы как «приемлемое», но будь она плюшевым мишкой, то вы бы описали его скорее как «затисканный до дыр». Оставим собрание сочинений и перейдем к трем книгам моего раннего подросткового возраста: «Дон Кихот» в красивом твердом переплете, «Оно» в мягкой обложке и потрепанный экземпляр «Колдуна огненной горы». Эти книги особенные: они выжили. В возрасте тринадцати лет, в один давно забытый июльский день, я снял их с полки в загородном доме и положил в чемодан (вместе с «Собранием сочинений» и «Энциклопедией», которые повсюду брал с собой), чтобы читать во время летних каникул в доме тети у моря. Поэтому их не было в доме, когда вторая жена отца, поэтесса Марджери Мартин, устроила пожар и уничтожила все наше имущество. Но идем дальше. После выживших переходим к еще одной книге отца — «новому собранию сочинений». Небольшая черная книга, разделяющая полку надвое подобно мел-палеогеновой границе или линии сажи и разрушения. Надпись в ней следующая: «Моему сыну Томасу». Доктор Стэнли Куинн оставил еще немного места для других слов, но, должно быть, передумал или же так и не удосужился их дописать. Больше на странице ничего нет. Книга эта знаменует собой конец — этакая неровная и зарубцованная линия Мажино, что пролегла меж мной и отцом. За долгие годы ни один из нас так и не решился ее пересечь. Далее на полке стоят книги, отсчитывая десятилетие, и вот мы подходим к маленькому роману в твердом переплете «Qwerty-автомат» за авторством Томаса Куинна. Мой первый роман. Этот самый экземпляр я отправил отцу в день публикации и получил обратно неделю спустя вместе с краткой запиской от незнакомца, гласившей: «Слишком поздно». Слишком поздно. Через пару дней начали появляться некрологи. Никогда не умел выбирать правильный момент. Мой отец — говорящий, двигающийся, дышащий, держащий меня за руку отец — расщепился навсегда.

Сразу за «Qwerty-автоматом», моим первым романом, высится, словно Эмпайр стейт билдинг над небольшой церквушкой, еще один первый роман под названием «Двигатель Купидона». Подобно огромному черному краеугольному камню, книга находится в самом центре полки, и каждый дюйм помятой и потрепанной обложки испещрен похвалами: «Величайший детективный роман десятилетия», «Запутанная головоломка, небывалый фурор», «Поражает воображение», «Настоящий подарок для поклонников детективов», «Непревзойденно», «Великолепно» — и где-то среди всех этих фраз: «Невероятно талантливый писатель» — Стэнли Куинн. Не помню, чтобы отец высказывал поддержку книгам других авторов, но это не единственное, что делает книгу «Двигатель Купидона» уникальной. Имя автора, Эндрю Блэка, едва втиснулось на конкретно эту обложку, но это не помешало ему захватить умы литературной прессы и читателей на долгие девять лет с того момента, как «Двигатель» впервые появился в печати. «Таинственный и неуловимый гений», — гласит цитата от «Индепендент». Вот уж точно. Как и все остальные СМИ, у них не вышло взять интервью или заполучить даже фото, чтобы напечатать его вместе с восторженной рецензией на пять звезд. На момент публикации книги об Эндрю Блэке было ровным счетом ничего не известно; никто не мог с ним связаться или встретиться — и не может по сей день. То и дело появлялись теории заговора, мистификации, размытые фотографии и подделанные документы — но со временем они опровергались. На все вопросы представители издательства разводили руками и застенчиво улыбались, ведь понимали, что тайна никак не уменьшит продажи книг, а агент Блэка, Софи Алмондс, из года в год в ответ на все запросы повторяет одно и то же: «Эндрю Блэк не дает интервью и комментарии, но благодарен за интерес к его работе». Ярым фанатам Блэка удалось раскопать и подтвердить лишь несколько фактов о нем — среди которых как раз была необычная цитата моего отца. Удивила эта цитата не только меня, и стоило тем, кто жаждал подробностей о таинственном авторе, углубиться в вопрос ее происхождения, как результаты не заставили себя ждать. Эндрю Блэк был помощником, а позже — и тайным протеже отца. Избранным. Вероятным преемником. Учеником. Выбирайте, какое из этих описаний прессы вам больше нравится. Пара изданий даже окрестила Блэка названым духовным сыном, что, естественно, уязвило меня еще больше. Отец ужасно гордился Блэком, а Блэк — по свидетельствам нескольких источников — боготворил отца. Они стали командой, единым целым, породнились через писательство. И как бы ни старались люди выпытать у доктора Куинна хоть какую-нибудь новую деталь о личности Блэка, он оставался непреклонен и лишь благодушно подтверждал уже известную информацию: «Помощник и протеже. Очень горжусь». И ведь понимаете, основания для такой гордости были. Каждый раз, как я думаю об этом, чувствую в груди легкую боль, но это неважно. Потому что отец гордился не зря. «Двигатель Купидона» стал явлением мирового масштаба и продолжает из года в год печататься огромными тиражами. И заслуженно. Явно заслуженно. Эта книга — бесспорно настоящий шедевр. Конкретно этот экземпляр зачитан до дыр: корешок представляет собой массу белых линий излома, клей растрескался и десятки пожелтевших страниц с загнутыми уголками торчат из переплета под странными углами. Огромный, потрепанный монолит так сильно бросается в глаза, что можно совсем не заметить стоящую рядом книгу. В глубине полки, в тени «Двигателя купидона», прячется второй экземпляр моего романа «Qwerty-автомат». Довольно потрепанный: корешок сильно промялся от мощного столкновения с чем-то твердым. Если бы вы сняли этот экземпляр с полки и открыли его, то увидели бы, что каждая страница почти до отказа забита правками, зачеркиваниями и сотнями аккуратных заметок от руки, сделанных тонкой черной ручкой. А если откроете титульный лист, то обнаружите короткую, столь же аккуратную надпись: Томас,
ты хотел знать, что я думаю о твоем романе. Эндрю Блэк 

3. Откуда в Вифлееме?..

Книги стоят безмолвными пыльными рядами.Все стоят, и стоят, и стоят.Ничего не происходит. Ничего не меняется.С таким описанием сложно понять, что за день. книги — это книги. А пыль — это просто... пыль. Вы знаете, что такое пыль? Когда-нибудь по-настоящему задумывались над этим?Пыль — это все, и в то же время ничего.Пыль есть дым и выхлопные газы дышащего города; Великий лондонский пожар и «Блиц», елизаветинская линия метро и печи в Лондонском Митреуме. Пыль — это жизнь и эпоха Томаса и Имоджен Куинн, волокна ткани их одежды, штанов и рождественских свитеров, это частички кожи, летящие во все стороны от чесания голов, трения глаз и резких объятий, от хлопков ладоней, от рукоделия, глупых танцев и мастурбации, от спущенных трусов и натянутых носков, от размахивания руками, криков, плача и зуда, которых все больше, и больше, и больше. Пыль — смешение всего, событий и людей, которыми мы были, когда вместе существовали в пространстве; все смешивается, чтобы создать ничто. Обычную пыль.«Представь, о скольком она может нам поведать», — сказала мне как-то тетя, сбивая с ковра огромные облака пыли ударами, от которых натягивалась бельевая веревка. Я много думал об этом, и мой ответ таков — не может пыль ничего поведать. Ведь пыль не знает где, как и что. Для нее не существует «итак», «следовательно» или «потому что». Даже если бы она и могла говорить, в ее историях не было бы ни начала, ни конца, ни последовательности событий — только середина, сплошная бессмысленная, односложная какофония. Пыль — всего лишь носитель информации. Иногда видя, как она собирается на книжной полке, я думаю о первых млекопитающих, крошечных доисторических протомышах, которые, должно быть, глядели на динозавров, ожидая, когда придет их время. — Черт. А вот теперь день можно вполне конкретно определить. Теперь это сейчас. «Черт» вырвалось у меня в коридоре, когда я увидел, что айпад, как и — приготовьтесь... — Твою мать. ...как и айфон, начали обновляться, когда мне очень захотелось в туалет, и я искал, что мне взять с собой, чтобы не заскучать. Я толкнул дверь спальни и быстро прошагал через комнату, схватил большой, потрепанный экземпляр «Двигателя Купидона» с середины полки и направился в уборную. Две минуты спустя я сидел в крошечной уборной со спущенными штанами и впервые за много лет просматривал информацию об издательстве и пожелтевший титульный лист. Как тут затрезвонил городской телефон. Я беспомощно посмотрел в сторону гостиной в конце коридора. Я никак не мог встать и взять трубку. «А если это Имоджен? — подумал я. — Что же, сейчас включится автоответчик. А через несколько минут ты спокойно ей перезвонишь. не велика беда». Вернувшись к книге, я почти не заметил, как звон прекратился и автоответчик издал громкий сигнал. После этого я постепенно начал прислушиваться к голосу из динамика. Думаю, я узнал его сразу, бессознательно понял, что слишком уж он мне знаком, потому и отвлекся от чтения. Слова доносились приглушенно, и сначала я отстраненно подумал, что по радио снова крутят одну из его старых записей — интервью или старый репортаж с мест сражений. Я не особо старался разобрать, что он говорил, и в результате не уловил ничего, кроме последних слов. — ...откуда в Вифлееме полый ангел?Последовала короткая пауза, а затем голос сказал: — Том, ты тут?Я резко поднял голову. Что?
Я отбросил «Двигатель Купидона», оторванные страницы рассыпались по полу. Что?
Щелк. Жжжж. Не утруждаясь натянуть штаны обратно, я помчался по коридору в гостиную. Абонент отсоединился.
Абонент отсоединился.
Абонент отсоединился.

Я толкнул дверь и с колотящимся сердцем остановился в дверном проеме, уставившись на телефон.

Абонент отсоединился.

Мой отец умер почти семь лет назад.

*В английском языке литературная стрелка всегда движется слева направо. Таков закон страниц, строк, слов и букв. Лево — это прошлое, оставшееся позади, а право — неизвестное будущее. но вы, конечно, это знаете. Вы ведь путешествуете вместе с этой стрелкой прямо сейчас. Но будьте осторожны: вам может показаться, что слова проносятся мимо, словно пейзаж за окном поезда, однако — точно так же, как и пейзаж, — ничто на этой странице на самом деле не движется.