Впервые я прочёл его прозу в 1985 году, когда мы с ним оказались на одном семинаре молодых авторов в Дубултах: оба провинциалы — он из Красноярска, я из Саратова. Хотя в ту пору Мише было тридцать пять, ни одной книги у него пока не вышло. Спасала периодика (местная и иногда московская), которая требовала от писателя ужиматься до компактного формата — две-три машинописные странички, не более.Рассказы Успенского той поры проходили «по ведомству» юмористики и, как правило, не имели отношения к традиционной НФ со всей её привычной машинерией. Однако фантастика здесь присутствовала — прежде всего в виде гиперболы, в роли увеличительного стекла. Это стёклышко давало читателю возможность увидеть, как абсурд советской реальности выглядывает из каждой щели и при этом не особенно даже скрывает козью морду.В рассказе «Министерство лёгкого поведения» партийный назначенец, которого делали начальником Главвертепа, вёл себя как министр какого-нибудь сельского хозяйства, легко разваливая высокодоходную отрасль. Чисто кафкианская ситуация у Успенского оказывалась обыденным служебно-семейным происшествием («Превращение II»), а, скажем, самопроизвольная мутация казённых бумаг попадала в реестр мелких бюрократических ЧП вроде поломки пишущей машинки («Размножение документов»). По иронии судьбы Иркутский университет, который Миша закончил, носил имя Жданова — гонителя Михаила Зощенко. Сам же Успенский, напротив, был продолжателем дела знаменитого тёзки. Правда, в мир Зощенко он проник с неожиданной стороны.

К 1980-м годам, когда дар Успенского-рассказчика уже успел ярко проявиться, режим сильно одряхлел и обветшал. Он не столько злобно вампирствовал, сколько вяло причмокивал брежневской вставной челюстью. Если зощенковских коммунальных гегемонов превращал в идиотов развитый инстинкт самосохранения (шаг влево, шаг вправо — расстрел!), то герои Успенского могли не опасаться за свою жизнь. Чтобы власть от тебя отвязалась, было достаточно лишь в меру сил притворяться благонамеренным идиотом.Обыватель восьмидесятых громко выкрикивал «правильные» лозунги и вполголоса травил политические анекдоты. Одной рукой голосовал «за», другую прятал в кармане, изображая фигу. Страна, вошедшая в фазу тотального пофигизма, не могла просуществовать долго: любой сбой системы в момент мог обернуться Чернобылем. В финале одного из наиболее известных рассказов Успенского «Дурной глаз» человек с нехорошим взглядом, приносящим людям несчастья, устраивался работать... кем, как вы думаете? Верно, диктором Центрального телевидения!Перечитайте ранние рассказы Успенского. Многие из них, связанные с ушедшей, казалось бы, натурой, не потеряли своей актуальности: типы исчезли, архетипы остались в неприкосновенности. Российские бюрократы с одной стороны и российские обыватели — с другой, к сожалению, и поныне стирают тоненькую грань между реальностью и чертовщиной. Одни — своими действиями, другие — своим ответным бездействием. Перечитайте заново и первые повести Успенского («Семь разговоров в Атлантиде», «В ночь с пятого на десятое», «Чугунный всадник»), которые вплоть до середины 1990-х можно было найти лишь в малодоступном альманахе «Енисей». События как будто происходят в условном времени и в непонятном пространстве, но мы сразу понимаем: и пространство наше (независимо от названий), и время тоже (независимо от конкретного года). Сказку превратили в Кафку, Кафку сделали былью и отлили в бронзе. Нравится, дружок?Повесть «Дорогой товарищ король» (1994), впервые напечатанная в белорусском журнале «Фантакрим-MEGA», занимает особое место в творчестве Успенского. Из забавной марк-твеновской ситуации (янки при дворе короля Артура) автор выжал максимум, поскольку отослал в фэнтэзийный мир вместо работящего технаря Хэнка Моргана советского партфункционера Виктора Панкратовича — персонажа, для этого мира не предназначенного. Сюжет был сказочно богат залежами чёрного юмора, который добывался здесь открытым способом. Смех возникал благодаря оксюморону, издевательскому контрасту двух стихий: мира рыцарей, колдунов и единорогов — и мира пленумов, партхозактивов и объективок. Твеновскому Хэнку Моргану понадобилось несколько лет, чтобы развалить к чертям патриархальный артуровский эдем. Виктор Панкратович превратил своё королевство Листоран в выжженную пустыню всего за несколько месяцев. Он выиграл соцсоревнование, догнав янки и перегнав.Успенский раньше многих понял: языковая среда «совка», формально обезлюдев по ходу юридических катаклизмов, из объекта яростных литературных вивисекций превратилась в пустой грандиозный музей былого Инферно — выставочный ад, которому остро не хватает талантливого Вергилия. И Михаил Глебович стал им. Для писателя повесть о «дорогом товарище короле» оказалась произведением пограничным: в сюжете были приметы перестроечной фантастической сатиры, но появилось уже и другое. Автор предпринял попытку (пока осторожную) средствами сатиры вдохнуть новую жизнь в жанр фэнтези. То есть перед нами был первый подступ к знаменитому циклу писателя — его трилогии о приключениях богатыря Жихаря.

На «Жихаре» остановимся поподробнее. После выхода в свет первого же романа трилогии («Там, где нас нет») отечественный читатель получил право утвердительного ответа на сакраментальный вопрос: «Возможен ли жанр русского фэнтэзи?». Выстраивая фантастический мир, Успенский использовал достижения историков и филологов, но напрочь отказывается создавать околоэтнографическое чтиво в духе Марии Семёновой либо чтиво кваснопатриотическое а-ля Юрий Никитин. В арсенале фантаста были прежде всего языковые игры, перекрёстные аллюзии, вольные ассоциации — и всё это превращало повествование в цепочку уморительных перипетий.Главный персонаж книги, удалой богатырь Жихарь, вбирал в себя черты былинного добра молодца, сказочных Ивана-дурака и Ивана-царевича, пушкинского Балды и гоголевского Вакулы и ещё много всего — исторического, литературного и вполне современного (на контрасте эпох построено много остроумных «гэгов»). Успенский экспериментировал, сближал миры, прокладывал новые тропы.И если американцы или западноевропейцы засылали персонажей в привычную, многажды истоптанную страну fantasy, то наш хитроумный автор открывал для героев фантастики совсем не исхоженный в этом жанре край соцарта. Успенский сопрягал архаичный былинно-фольклорный языковой пласт то с современным просторечием горожанина, то с навязшим в зубах казённо-бюрократическим лексиконом советской эпохи. Закрывая первую книгу, читатель догадывался о возможности продолжения: всякий раз, когда Жихарь со спутниками, победив врага, достигали цели, цель оказывалась промежуточной, а поход — незавершённым. И, значит, снова надо бороться и искать, найти и издаваться... Кстати, издательские дела писателя в 1990-е годы наладились: читатель распробовал его книги и полюбил их.

Во второй книге трилогии, романе «Время Оно», Успенский снова возвращался к похождениям своих героев — и самого Жихаря, и его спутника, короля Артура (Яр-Тура), и других. Были задействованы не только фольклорные источники (их автор изучил отменно) и залежи «совковых» стереотипов, въевшихся в наш менталитет, но также и библейская атрибутика — на этом отчасти строился сюжет. Квест был вновь украшен причудливой и неповторимой словесной игрой.Заключительный роман цикла («Кого за смертью посылать») тоже не уронил планку. Нередко к третьей книге серия выдыхается, герои могут стать плоскими, юмор натужным. В случае с «Жихарем», однако, беды не случилось. Напротив, третий роман, уступая первому в оригинальности, оказался даже ярче, чем предыдущий. Богатырь Жихарь, сделавшейся князем родного Многоборья, не утратил своих лучших качеств. Метод литературного оксюморона по-прежнему действовал безотказно. Если, например, в первой книге запоминался эпизод, где фабула книги Островского «Как закалялась сталь» пересказывалась языком народной сказки, а во второй книге история Жени Лукашина из «Иронии судьбы» превращалась в трагический сюжет японской средневековой прозы (с финальным харакири, разумеется), то в романе «Кого за смертью посылать» читателя ждала подлинная жемчужина — «былинное» переложение популярного голливудского фильма. Вот небольшая цитата из этого дивного хулиганства: «Как во том ли граде Новоерковом, / Не то в Квинсе, братцы, не то в Бруклине, / Не то в бедном во Гарлеме в черномазыим, / А не то на весёлом Кони-Айленде, / А и жил там поживал старинушка, / Поживал там тот ли славный тихий дон, / Славный тихий дон Корлеонушка, / Корлеонушка-сиротинушка / Из далёкой страны Сицилии...» Узнали, конечно, «Крёстного отца»?Но вернёмся от частного к общему. «Жихаревская» трилогия, где сплелись воедино фантазия и филология, юмор и сатира, заранее обеспечила Успенскому место в Зале славы отечественной литературы (независимо от жанра). Велик соблазн выдать желаемое за действительное и объявить, что своим «Жихарем» Михаил Глебович дал толчок новому направлению в отечественном фэнтези и повёл за собой широкие писательские массы в светлое будущее... Однако переворота не было. То есть толчок жанру он, разумеется, дал, и читателей увлёк блестящей прозой на многие годы вперёд, но школу не создал и коллег за собой не повёл. Такова участь штучных мастеров, Кулибиных от литературы. Успенский был слишком уникален: он был сам себе и направлением, и школой. Неповторимый и незаменимый кустарь-одиночка, тонкий знаток фантастики и фольклористики, Успенский создал чудо-механизм, который работал, но только в руках своего создателя. А без него — никак.Окажись на месте Михаила Глебовича какой-нибудь сочинитель с дюжинным дарованием и с житейской цепкостью, он бы, наверное, всю последующую жизнь снимал сливки с «Жихаря», ради заработка бесконечно тиражируя приключения одного и того же героя и лишь немного меняя окружающие его пейзажи. Но Михаил-мастер был не таков: ещё пару раз он попытался сотворить из того же материала нечто новое (имею в виду романы «Белый хрен в конопляном поле» и «Невинная девушка с мешком золота»), и дважды из-под его резца выходил примерно такой же каменный цветок, как и прежде. А подлинному таланту скучны самоповторы, пускай мастеровитые и с хорошим коммерческим потенциалом. Он сознательно выбирает дорогу, по которой прежде не ходил, и упрямо идёт по ней, отлично понимая, что на этом пути рискует потерять своего прежнего читателя...Ставим многоточие. Это не аналитическая статья, и я сейчас не обязан разбирать по косточкам всё, что было написано Успенским за последние годы («Райская машина», коллективные фант-проекты, статьи, драматургия и прочее), взвешивать на критических весах и расставлять пудовые точки над монументальными «I». Пусть этим займутся другие, пожалуйста, — но не я. Покуда Миша был жив, я мог спорить с ним, в чём-то не соглашаясь с его выбором, но сейчас спор окончен, итоги подведены, сослагательное наклонение выглядит неуместно. Уже нет никакого смысла обсуждать, чего он не сделал в литературе, хотя и мог бы, а важно то, что он смог и сделал. И это сделанное перевесит всё остальное.

Биография и цитаты

Михаил Глебович Успенский родился 29 ноября 1950 года в Барнауле (Алтайский край). Его отец, Глеб Антонинович, работал инженером-электриком, мать, Ольга Николаевна, была преподавателем математики в школе. Но особое влияние на будущего писателя оказала его бабушка, чей жизненный опыт, сильный характер и острое чувство языка серьёзно повлияли на воспитание Михаила Успенского, во многом определив его ориентиры.

Всё закладывается в детстве. Однажды у нас в детсаду все дети отравились, некоторые со смертельным исходом... Бабушка у меня — дочь алтайского крестьянина, крепкого, из саратовских железнодорожных мастеровых столыпинского призыва. Она закончила реальное училище, блестящая память, все стихи из «Чтеца-декламатора» знала наизусть, а от неё выучил и я. И она твёрдо сказала: «Миша больше в садик не пойдёт». Естественно, когда появилась возможность перейти на литературные заработки, я испытал примерно такое же облегчение. Всё, Миша больше в ваш садик не ходок.
Михаил Успенский, из интервью «Литературной газете» (2001)

Успенский полюбил читать с детства. Среди авторов, которые помогли ему сформировать собственную манеру письма, он называл братьев Стругацких и Леонида Леонова, ещё он был поклонником Станислава Лема и латиноамериканских магреалистов. А вот обычный реализм Успенского не привлекал. По его словам, «описывать то, что есть, — самое непродуктивное занятие».

Один мой дед — поляк, так что я в оригинале прочёл в семидесятые всего Лема, это, конечно, сильный культурный шок. Я очень сильно увлекался Борхесом... Маркес, естественно. Если читать латиноамериканских писателей-коммунистов, на их фоне он очень хорошо выглядел. Вообще в семидесятые годы книги выбирались так: заглядываешь в предисловие. Если прогрессивный — г...о, если заблуждался — скорее всего ничего.
Михаил Успенский, из интервью «Литературной газете» (2001)

После армии Михаил Успенский закончил отделение журналистики Иркутского Государственного университета имени Жданова. Затем, сменив несколько мест работы (был электриком и художником-оформителем), переехал в Красноярск, где работал на краевом телевидении и в газете «На объектах агропрома». Успенский был женат на журналистке Нелли Раткевич. Уже будучи профессиональным писателем, работал политическим обозревателем в красноярской газете «Комок».

Я печатался в газете под названием «Комок» — был такой еженедельник, просуществовал лет пятнадцать. Хозяин его благополучно профукал, хотя была ведь хорошая газета. А сейчас ко мне просто никто не обращается, чтобы я писал. Да и к современной журналистике я отношусь с большим презрением, потому что в неё пришли ребята, которые не знают, что такое сектор печати, что такое выговоры и так далее, но уже с рождения знают, что можно писать, что нельзя.
Михаил Успенский, из интервью «Миру фантастики» (2011, №4)

Большое значение для начинающего писателя имели клубы любителей фантастики и многолетнее участие в деятельности литературных семинаров — особенно семинара Бориса Стругацкого, который назвал Успенского самым остроумным писателем фантастической «новой волны», заявившей о себе в восьмидесятые.

Сперва я долго читаю. Я, вообще, почти ничего больше не делаю. Потом я в какой-то особо чувствительный момент кладу книгу на живот и размышляю. Потом сижу у компьютера, пялясь в него и вредно облучаясь. Потом чувствую, что всё придумано, и начинаю писать. Что я при этом испытываю, не всегда понятно: можно токаря спросить, под каким углом он затачивает свой резец, но что чувствует при этом, он сам не знает. Вероятно, кайф. На чисто физическом уровне это выражается в том, что я мрачно подпрыгиваю на кресле.
Михаил Успенский, из интервью «Литературной газете» (2001)

Набив руку как журналист, Успенский переключился на рассказы, которые с 1978 года регулярно печатались в местных изданиях, а также газетах «Литературная Россия», «Литературная газета», журналах «Смена», «Юность», «Огонёк». В 1988 году в Красноярске вышла первая книга Успенского — сборник рассказов «Дурной глаз». В 1990 году в «Библиотеке „Огонька“» появился сборник «Из рассказов Семёна Корябеды». В 1989 году вышел роман «Чугунный всадник», в 1994 — «Дорогой товарищ король». Тексты Успенского обратили на себя внимание особым иронично-сатирическим взглядом на современное общество, который сохранился у писателя навсегда.

Хорошо, что в Красноярске нет... культурной так называемой элиты... Цвет нации, блин... Совершенно омерзительно смотреть, как стилисты и визажисты, поглаживая друг друга, воображают себя солью земли, а какой-нибудь воронежский врач или пермская воспитательница дефективных — они не элита по сравнению с этой швалью.
Михаил Успенский, из интервью «Литературной газете» (2001)

В 1990-е годы вышла юмористическая трилогия о богатыре Жихаре, которая принесла автору широкую популярность: «Там, где нас нет» (1995), «Время Оно» (1997), «Кого за смертью посылать» (1998). Позже Успенский написал ещё две книги о том же мире, но с другими героями: «Белый хрен в конопляном поле» (2001) и «Невинная девушка с мешком золота» (2005).

Первоначальная идея была что-то вроде русской «Алисы», условное фольклорное пространство, в котором действуют ожившие идиомы. Ну например: князь образуется из грязи. Среди вятичей, кривичей, гораздых лечить скотину ветврачей, весёлых бонвиван и рудознатцев-колчедан живёт племя многоборцев, им никто не княжит, многоборцам это надоело, они все дружно плюнули на землю, замесили грязь, она вскипела, и в ней зашевелился князь, который тут же стал их строить. Я как-то раз, без всякой даже мысли о публикации, просто сел сочинять такую историю — и понеслось. Жихарь — это вообще-то я, если скромно.
Михаил Успенский, из интервью «Литературной газете» (2001)

Большую популярность обрели книги Михаила Успенского, написанные им совместно с Андреем Лазарчуком: «Посмотри в глаза чудовищ» (1997), «Гиперборейская чума» (1999), «Марш экклезиастов» (2006, также в соавторстве с Ириной Андронати) — специфический гибрид альтернативной истории, авантюрного фэнтези и ироничной конспирологии.

Загадок в истории столько, что на трёх возах не утянешь. Есть где копать, есть о чём писать. Жалею, что пошёл учиться на журналиста, а не на историка. Поэтому сейчас и приходится добирать. Чтобы не писать про «атаку конных арбалетчиков». И многое в современности становится понятным. Например, в своё время уникальнейшая, утончённая исламская цивилизация была сокрушена вшивыми безграмотными европейскими баронами-крестоносцами и немытыми кочевниками — и только теперь наступает реванш. Но нынешним политологам такое и в голову не придёт. И таких параллелей можно найти в истории множество. История вся — крипто. Но без тайны и жить неинтересно.
Михаил Успенский, из интервью «Независимой газете» (2002)

Участвовал Успенский и в межавторских проектах, хоть и немного. В рамках проекта «Миры братьев Стругацких. Время учеников» он сочинил повесть «Змеиное молоко» (1996) — по мотивам книги АБС «Парень из преисподней». А в 2010-м вышел роман «Остальное — судьба» из серии S.T.A.L.K.E.R.

Если оплата в несколько раз превысит гонорары за мою собственную литературу и если это будет не поперёк души, я бы согласился (писать заказную литературу. — Прим. МФ). Другое дело, что детектив — ещё туда-сюда, но вот под порнографию русский язык не заточен. Когда наша эстрадная певица, коротконогая, с простым лицом доярки, только что вырвавшейся из деревни, говорит «Секс — это всё в моей жизни»... И, вообще, я не понимаю, почему этой сфере придаётся такое гипертрофированное значение. Лично для меня самый бурный секс вполне сопоставим по степени наслаждения с хорошим обедом. Вот кулинарный роман я написал бы охотно.
Михаил Успенский, из интервью «Литературной газете» (2001)

В 1996 году Михаил Успенский принимал участие в создании альтернативно-исторического романа-буриме «Последний полёт «Варяга»«, который сочиняли ещё четверо авторов: Александр Бушков, Андрей Лазарчук, Леонид Кудрявцев и Сергей Федотов. Роман не был завершён, но фрагменты текста сохранились и были опубликованы в интернете Андреем Лазарчуком.

Зачин такой: Ломоносов изобрёл устройство, которое отсеивало негативное воздействие на историю. В итоге году к 1904-му у России уже был космический флот. Но мы эту историю так и не дописали. Заглохло всё из-за того, что было слишком много людей. Вернёмся ли когда-нибудь к ней? Не знаю, может быть. Сейчас просто так много всего этого написано: все эти реваншистские мечты, что Сталин договорился с Гитлером и они всех на уши поставили. «Какой могла быть Россия, если бы власти знали, с какого конца за ружьё браться».
Михаил Успенский, из интервью «Миру фантастики» (2011, №4)

К позднему периоду творчества Михаила Успенского относятся романы «Три холма, охраняющие край света» (2007), «Райская машина» (2009), а также мифологическая серия подростковых романов по мотивам русских былин «Богатыристика Кости Жихарева» (2013) и «Алхимистика Кости Жихарева» (2014). У писателя было много фантастических наград: «Бронзовая улитка» (1992, 1998), «Странник» (1995, 1999, 2005, 2006, 2008), «Меч в камне» (1995), «Золотой Остап» (1996), «Интерпресскон» (1997, 1999, 2010), «АБС-премия» (1999, 2003, 2010), «Звёздный мост» (1999, 2010), «Большой Зилант» (2010), «Мемориальная премия имени Кира Булычёва» (2010), «Серебряная стрела» (2010).

Получать премии всегда приятно, хотя бывают издержки. Так, вёз я как-то из Питера сразу две статуэтки премий — «Странников» с мечами и посохами, а один из них возьми да и пропори мечом флакон с шампунем... Весь рюкзак залил! А ещё нет у меня ни «Аэлиты», ни «Урании» (очень красивые призы), так что стимул есть.
Михаил Успенский, из интервью «Независимой газете» (2002)

Читая Успенского

Поклонники Успенского — «лихого славянского зубоскала» (формулировка А. Бушкова) не будут разочарованы. Шутки в романе следуют одна за другой, и основная их масса посвящена рыночным реалиям новейшего времени... Что же касается всякого рода аллюзий, ассоциаций и ёрнических переделок, то их количество буквально не поддаётся подсчёту.
Александр Ройфе, рецензия на роман «Кого за смертью посылать» («Если», 1999, №5)
Мало найдётся в нынешней прессе сугубо серьёзных вещей, которые сумели как-то отвертеться от того, чтобы Успенский не показал их в сугубо несерьёзном виде.
Сергей Бережной, рецензия на роман «Невинная девушка с мешком золота» («Книжное обозрение», 2005)
Как показало время, книга стала одним из самых популярных романов отечественной интеллектуальной фантастики: пять переизданий, три престижные жанровые премии. Споры о «Посмотри...» не утихают на форумах и по сей день.
Владимир Пузий, рецензия на роман «Посмотри в глаза чудовищ» («Мир фантастики», 2006, №10)
Редко доводится видеть, как маститый, увенчанный множеством наград автор вместо того, чтобы почивать на лаврах, резко меняет стиль и манеру повествования. Роман Михаила Успенского — тот самый уникальный случай... По-моему, это едва ли не лучший роман Успенского — и самое значительное событие в российской фантастике за последние годы.
Василий Владимирский, рецензия на роман «Три холма, охраняющие край света» («Мир фантастики», 2007, №8)
Тот, кто ждёт от «Райской машины» чего-то похожего на трилогию про Жихаря, будет разочарован до невозможности. Место Успенского-сатирика, Успенского-острослова прочно занял Успенский-философ.
Василий Владимирский, рецензия на роман «Райская машина» («Мир фантастики», 2009, №11)
Михаил Успенский верен высокой просветительской миссии: в новой книге он по-прежнему несёт свет знания отрокам и отроковицам, погрязшим во мраке невежества. Иными словами, с шутками да прибаутками перетолмачивает былины, легенды и мифы народов мира на язык, более доступный молодому поколению.
Василий Владимирский, рецензия на роман «Алхимистика Кости Жихарева» («Мир фантастики», 2014, №1)