Елена Кушнир «Чумной доктор» (часть 2)

4

Помещение, в которое привели Нострадамуса, так напоминало его собственную комнату, что при входе померещилось, будто он очутился дома. Вот уже несколько лет, как он поселился со своей второю женой Анной в маленьком городке Салон-де-Прованс, уютном, беспечальном и тихом. Там солнце разбрасывает лучи по черепице крыш, греется нарядный белый камень домов, сияют изящные жёлтые башенки городской ратуши. Там кучно растёт виноград, и масляной зеленью гнутся к земле оливы. Рдеют в пышной тяжести розы, алеют нежные маки, и кружево ирисов вьётся на изумрудном покрывале равнин. Благоухают лавандовые поля, дремлют голубые холмы. Рай, да и только, впрочем, как и любое место, где нет мора, голода и войны.Весь город и его окрестности спят себе сладко. Нострадамус спит плохо и записывает теперь каждый сон. Пробудившись посреди ночи, поднимается с супружеской постели и отправляется в свой кабинет, где висят на стенах зеркала. Полки и шкафы заставлены перегонными колбами и сосудами, кристаллами и гадательными шарами, звёздными картами и старинными свитками, исписанными вековой пыльной мудростью. Всей этой чепухой, с которой он возится долгие годы, ища ответы, но ответов нет, ему просто по-прежнему снятся дурные сны, из которых он вычленяет, что может.Глядится в затемнённые зеркала и ничего не видит. Зачем вешал? Кумушкам на забаву. Женщины ходят к нему, как на праздник, и задают вопросы: не изменяет ли муж, не помрёт ли вскорости свёкор, который обещает наследство? Не рожу ли я сына?Ему-то откуда знать?! Но весь город копошится от слухов: местный врач знает будущее и судьбу. Смешно. Ничего я не знаю, вижу всякую чушь во сне, но к вам, дорогуши, она никак не относится. Видел на днях, как народ отрубил голову королю. Но вам-то такое дело? Тем более оно и случится-то через пару столетий, мы давно к тому времени перемрем. Толку от его предсказаний…А сейчас он в столице. Призван высшими силами. Ну, почти что — самой государыней. Нарядился и бороду расчесал, а попал в жилище учёного. Звёздные карты на стенах, исписанные бумаги, стеклянные колбы. Камни космоса — синие и пурпурные. Черепа и кости мелких животных, скопище толстых томов по алхимии, астрономии и медицине. Латынь, древнегреческий, древнееврейский. Огромный телескоп возвышался в углу.Женщины таким делом не занимаются и образования такого не получают.Но не она.Она сидела на стуле с высокой спинкой, склонив голову к книге. Читала. Внимательно и скоро бегала взглядом по лесенкам строк, ни на одной не споткнувшись. Нострадамус сам медленнее эту книгу читал.Он смотрел и пытался понять: что за женщина.

Жёсткое платье из шёлка, что двигается отдельно от тела. Дорогое, но пошитое не для соблазнов. Кокетства в ней ни на гран. Грудь утянута и прикрыта. Что-то вдовье в ней проступает — может, в наряде, а может, в чём-то другом.Вроде взрослая женщина, мать семейства, а точно ребёнок. Гладкое-гладкое личико, пухлые щёчки. Крошечные, почти детские руки, светились в полутьме алхимической комнаты мраморной белизной. Ножка, которой она постукивала об пол, тоже была необычайно мала. Почтительно опустив глаза, Нострадамус изучал её узорную туфлю на каблуке, высунувшуюся из-под расшитого жемчугами подола. Высокий каблук, чтобы казаться значительней ростом, это она ввела их в моду во Франции. Лицо тонко и умело раскрашено, не чета придворным прелестницам, у которых с мордашек все белила осыплются, стоит им улыбнуться. Дамы при дворе не умеют иначе. А королева знает секреты, которые другим и не снились.Запах от неё исходил необычный. Трудно было сказать, что в нём от женщины, а что от духов. Как алхимик, врач и житель Прованса, в ароматах Нострадамус хорошо разбирался. Но тут опознал лишь драгоценный мускус, что был на вес золота.В ушах качались грушевидные жемчужные серьги, шею обвивали тяжёлые брильянты, на пальцах горели искры огромных перстней. Таких драгоценностей, как у неё, во всём свете не сыщешь. Богата всем прочим королевам на зависть. А богата потому, что не королевского рода, а из семьи просвещённых купцов. Одна королева во всём мире такая — не королевских кровей, за что все аристократы её при дворе презирают.— Итальянка, купчиха, лавочница, — о ней говорят.Шепчутся, шепчутся за спиной. Всем известно, что благородный супруг ей изменяет, а его любовница во всём заняла её место, разве что титула не носит и законных детей не рожает.С фальшивым сожалением говорят:— Бедная, никого во всей стране так не оскорбляют.Пророчат:— Двадцать лет жмётся она тенью к стене, так всю жизнь в сторонке и простоит. Может статься, в монастырь её скоро сошлют. Наследников она королю достаточно нарожала.Только слышно в придворных шепотках ещё одно слово.Не сожалеющее и не презрительное.— Ведьма…Нострадамус стоял в присутствии королевы Екатерины Медичи, которой вручил свой первый печатный сборник пророчеств, уже наделавший в провинции шуму. Слушок пошёл гулять по стране и добрался до Лувра. Какой-то провансальский докторишка предрекает скорую смерть государя!Его величество Генрих II от этой новости отмахнулся. О судьбах королей каждый дурак судачит, правда, заявлять о таком громогласно может только безумец. Этот самый… как его звать? Нострадамус может оказаться простым сумасшедшим. Нечего мне докучать пустяками, сказал государь.Но Екатерина, привёзшая во Францию с высокими каблуками, вилками и прочими итальянскими диковинами целый штат алхимиков, врачей и астрологов во главе со знаменитым Козимо Руджиери, решила иначе.Оторвавшись от чтения, королева посмотрела на него выпуклыми глазами, плеснув бледно-серым светом, и он отчего-то вздрогнул. Аккуратно заправила за ухо выбившуюся из причёски рыжую прядь, и прежний морок овладел Нострадамусом снова.Девочка, что играла в грязи...Слухи, слухи шли из Флоренции, откуда была королева родом. Девочка родилась хилой и слабой, но через две недели после её рождения умерли её мать и отец, а она, хилая, выжила. Отдали её бабке — бабка умерла вслед за ними. Отдали двоюродному деду, тогдашнему римскому папе, — умер и он. Словно их съела. Слухи, слухи шли по Флоренции: девочка-смерть… Флорентийцы устроили бунт против Медичи, её схватили в заложницы. Ей и двенадцати не было, она остригла рыжие косы, опустила бледные очи долу и сказала: я — Христова невеста, не троньте меня. Не тронули, а тут другой дед подоспел, новый папа, приведший войска выручать Екатерину. Много людей перебили, она вышла после на площадь, монашка монашкой, и сказала сожалеющим голосом:— Смерть за ними пришла.Смерть, думал он.У неё разные лица…Наваждение рассеялось, едва она захлопнула книгу и пропела глубоким грудным голосом, во стократ сильнее и больше этой маленькой женщины:— È sorprendente. Это поразительно. Ваша работа потрясает, мой дорогой доктор Нострадамус.И едва невольная улыбка от королевских похвал наползла на его губы, едва облетела певучая мягкость её звучного голоса, как она, склонившись вперёд, спросила остро и жадно:— Значит, мой муж умрёт?Вопрос означал, что она решила быть с ним откровенной. Чего это ему будет стоить, он пока не знал. Может, получит мешок золота, от которого бы не отказался. Может, придворную должность, которой не жаждал. А, может, стакан воды из белых ручек самой королевы, приди ей в голову идея присыпать свою откровенность холодной землёй. Поговаривали, что когда-то она напоила Франциска, старшего брата своего супруга Генриха, нынешнего короля. Генрих не родился дофином, он им стал. Первый дофин разгорячился в жаркий день, играя в мяч, а Екатерина случилась рядом и любезно поднесла своему деверю холодной водички, ибо всегда была мила и услужлива. Ни разу не болевший Франциск, силач и охотник с широкой грудью, слёг вдруг на следующий день со странной, необъяснимой чахоткой и уже не поднялся. Отыскали какого-то испанца, что вертелся неподалёку, допросили его и казнили, хотя он даже на дыбе всё отрицал. Бедняжка Екатерина по слабости нервов упала на его четвертовании в обморок. Генрих сделался после смерти отца королём, а она — королевой, и в обмороки с тех пор не падала ни на одной лютой казни. Слухи, слухи ползли по Лувру…Впрочем, вздор. Будь этой правдой, она давно бы отправила на тот свет ненавистную Пуатье, всесильную фаворитку своего августейшего мужа. А может, Генрих это отлично понимает и давно предупредил супругу о последствиях, велев ей держать свой врачебный арсенал Медичи от Пуатье подальше? Кто знает? Во всяком случае, не доктор Нострадамус. Он не карточный гадатель, в мелкой людской возне не разбирается, смотрит далеко сквозь завесу, она пыльная, грязная, вся в прорехах и торчащих нитках, но что-то открыто ему и не даёт спать ночами, что-то ему открыто…— Мадам, я не знаю, — отвечал он королеве. — Будущее не высечено в камне, оно всегда может перемениться. Мне было видение о сражении двух львов, молодого и старого. Я видел золотую клетку, за которой укрывался старый лев, и видел, как молодой пронзает его копьём сквозь глаз, держа оружие в передних лапах, как держал бы его человек. Видел мучительную смерть и агонию. Откуда мне известно, что видение означает смерть государя? Этого я не смогу открыть вам и под пытками, ибо и сам не знаю.Екатерина откинулась на спинку стула и крепко зажмурилась. То ли о пытках задумалась, то ли о чём другом. Закусила подкрашенную кармином губу. Зашептала, быстро нанизывая слова, будто колдовской заговор.— Если лев, значит, всё правда, это должно быть правдой… Щит с изображением льва, любимый его щит, талисман… Выходит с ним на каждый турнир, говорит… Как это? Combattere come un leone. Он хочет сражаться как лев. Хочет быть во всём подобен своему отцу, королю-рыцарю Франциску I. Доблести жаждет. Это очень опасно, я всегда знала, что это опасно, его дурацкие игры… Мальчишка! Но не слушает, никогда он меня не слушает, а шлюха спорит со всем, что я ни скажу, мне назло, потешается надо мною, старая дрянь. Что ж, прекрасно, пусть спорит. Помоги же мне, святая Мадонна …Она прервала своё напевное бормотание и поднялась так резко, что книга пророчеств упала с колен. Движения и выражение глаз её преобразили. Буря, бушующая под холёной кожей. Екатерина сдерживает её, но только пока.— Ах, простите, — она всплеснула руками с девичьей живостью и звонко рассмеялась. В этот момент легко было представить её в родной Флоренции, юной, любознательной и, быть может, даже счастливой: — Я обидела вашу чудесную книгу.Нострадамус поднял и с поклоном протянул «Пророчества» королеве. Она бережно положила книгу на столик.— Благодарю вас за этот дар, доктор, — она тонко улыбнулась, — воистину драгоценный и своевременный. Сейчас я распоряжусь, чтобы вас проводили в отведённые вам покои. Завтра я представлю вас своему супругу, и мы с вами вместе как два астролога, которым ведомо будущее, сделаем всё, чтобы убедить его величество поберечь себя на грядущем турнире. Лучше всего, если мой супруг вовсе откажется от сражения. Они намного опаснее, чем он полагает. Никто не назовёт его трусом, если он, сообразно королевскому сану, не захочет рисковать своей жизнью. Никто не скажет, что он поддался женским страхам. Его рыцарская честь не пострадает от небольшой осмотрительности, даже если о ней станет известно при дворе. Он обещал биться на турнире, но король легко может забрать своё слово назад. Я постараюсь это до него донести. А вы мне поможете, vero?Нострадамус помедлил.Он был врачом и не мог допустить, чтобы с его попущения прервалась жизнь. Он привёз в Париж бумагу с горстями путаных слов, а не смерть.Но смерть уже была там, куда он приехал. Всегда она поспевает раньше.— Я прижила с королём шестерых детей, поэтому дам ему выбор, — она опять произнесла это с удивительной чарующей мягкостью. — Это будет его решением: выходить ли ему на турнир. Как вы думаете, что он выберет?— Я догадываюсь, государыня.— Ваша совесть чиста, — твёрдо сказала она. — Вы, дорогой доктор, лишь вестник звёзд.— А вы, ваше величество? — спросил Нострадамус.Он не боялся.— Я? — Она усмехнулась. В ней не было ни злорадства, ни торжества и ни капли яда. Она лишь хотела поймать в горсти звёздный свет, пока он проливался в ладони. И казалось, она всё рассчитала уже очень давно.— Мой дорогой доктор, я родилась в семье банкиров и негоциантов. Мой дядюшка был папой римским, оттого его величество Франциск I согласился женить на мне своего второго сына. Мой бедный дядюшка, увы, после этого умер. И его величество Франциск I умер. И его первый сын. Я ношу траур всю жизнь, он был готов не двадцать лет, а всегда. Итак, до завтра.

5

На следующий день всё вышло так, как предвидел Нострадамус и желала Екатерина.Доктор встретил высокого, ещё нестарого темноглазого и темноволосого человека с плечами кузнеца, руками камнетёса и ногами танцора. Линия Валуа отличалась мужицкой крепостью, оконфузившись лишь одним нездоровым королём, Карлом VI Безумным. Но даже сумасшедший Валуа правил и прожил дольше, чем иные здоровяки. Это королева Екатерина происходила из дома, один из правителей которого даже насмешливо звался Пьеро Подагрик. Род Медичи, названный в честь целителей, давно поставлял болезни.В кресле рядом с королём, гордо выпрямив спину, сидела женщина в чёрно-белом наряде, увешанная гроздями бриллиантов и крупными жемчугами. Драгоценности бросали отсветы на её лицо, благодаря чему кожа казалась свежее. Ей могло быть тридцать лет или пятьдесят, статная фигура принадлежала нерожавшей цветущей деве, взгляд — старухе, крепко держащей в кулачке ключи от закромов. При виде королевы дама приняла особенно высокомерный и непреклонный вид, сделавшись, как живая статуя. На доктора посмотрела всего раз, презрительно скривив губы.Герцогиня де Валантинуа, госпожа де Пуатье. Прекрасная Диана. О ней Нострадамус в точности знал только то, что она была жадная. Мэтр Франсуа Рабле её высмеял в своей книжке, мол, на эту кобылу навесили парижские колокола: король подарил ей часть налогов на колокольни, и золото она собирала горстями. Народ её не любил.Король слушал Екатерину скучливо, Нострадамуса — не скрывая брезгливой гримасы. Отказаться от участия в турнире, когда я дал слово? Не выйти на поле, поддавшись женским уговорам? Опасно? Не нанесёт урона рыцарской чести? Дражайшая супруга, да что понимаете в мужской чести?! Вы совсем голову потеряли со своими магами и гадателями на куриных потрохах. Был ведь уже другой астролог, один из вашей итальянской свиты, как его звали? Какой-то Луковый Горемыка…Диана де Пуатье громко расхохоталась.— Лука Горико, — спокойно поправила Екатерина. — Он предрекал для вас смертельную опасность на сорок первом году жизни, советуя избегать военных действий. Грозил слепотой и даже погибелью, если вы возьмёте в руки оружие. Вам как раз недавно исполнилось сорок лет, государь.— Я помню запугивания того шарлатана, — сухо промолвил король. — А теперь вы притащили нового. И этот советует избегать не только войны, но даже простых мужественных развлечений? Что прикажете делать дальше, мадам? Сидеть на троне, обложившись подушечками, чтобы вы были спокойны? Вам не стоило утруждаться, я не стану слушать всякую околесицу. Знаете, если я раньше и сомневался, то теперь я обязательно приму участие в поединке.— Браво, сир, браво! — воскликнула Диана и зааплодировала. — Вы всегда поступаете так, как полагается настоящему рыцарю.Надменный и торжествующий взгляд полетел в королеву, точно плевок.Екатерина Медичи не выдала никаких чувств.— Мне остаётся лишь покориться вашему решению, государь, — сказала она. — Я сделала всё, что могла.И верно, сказал себе Нострадамус. Привела к нему двух прорицателей. Убеждала, просила, как положено верной жене. В чём её упрекнуть? В том, что она своего мужа знает, а он её — нет?Нострадамус попытался понять, превратил ли предсказание в приговор, но не смог или не захотел себе на это ответить.Когда двери залы захлопнулись, Екатерина подхватила его под локоть, увлекая по коридору. Оживлённая, порозовевшая под своим аккуратным гримом. Будто девчонка в кондитерской лавке.— Теперь я желаю, чтобы вы познакомились с моими детьми, — сказала она. — Я собрала всех, кроме своего младшего сына Эркюля, он ещё не оправился от болезни и остался в Блуа. Я уверена, вам удастся определить судьбу моих крошек.— У меня вряд ли это получится, мадам, — предупредил Нострадамус. — Видения никогда не приходят по заказу. Конечно, я могу составить их гороскопы…— Это само собой, — нетерпеливо оборвала королева. — Но я всё же прошу вас попытаться.Властители не просят, а приказывают, и Екатерина ясно дала это понять своим тоном и слишком уж сладкой улыбкой.— А если вам не понравится то, что я увижу? — спросил Нострадамус.— Я всегда предпочитаю знать, к чему мне готовиться, мэтр. Как иначе сражаться с роком? Предупреждён — значит, вооружён.Или обескуражен. Или сбит с толку. Запуган до потери соображения.У него разболелась голова.Коридоры тянулись бесконечно, людные и пустые, слабо освещённые факелами и погружённые в топкий свинцовый сумрак. Дворец был огромен, как город, и жил по законам, которых Нострадамус не понимал. Вот шепчется у окна парочка хорошеньких женщин с лицами голодных куниц, руки сложены за спинами, и ему мерещится: обе держат стилеты и хотят вонзить друг другу в грудь, пробив железные пластины корсетов. Вот томный и накрашенный молоденький щёголь выслушивает сурово рокочущего господина в простой тёмной одежде; юнец хлопает ресницами, округляет насурьмлённые брови, распяливает напомаженный рот, а сам украдкой обрывает кружево с рукава, от скуки или со злости. Вот чинно ступаетобъемная грузная дама, волоча на себе красный парчовый шкаф и чьи-то налоги, а рядом с её громоздкими фижмами вьётся карлица в таком же наряде, как у госпожи, и вопит во весь голос:— Мадлон — дура! Дура Мадлон!И похожи эти диковинные люди меж собою только в одном. Все притихшие, как на поминках. Завидев королеву, приседают в реверансах, низко кланяются, шелестя угодливыми шепотками:— Ваше величество, ваше величество, государыня…Одна карлица не обращает на королеву внимания, и её вопль тянется за ними, как шлейф, разнося по щепкам тишину дворцового лабиринта.— Мадлон — дура! Дура Мадлон!Наконец пришли.Екатерина ввела Нострадамуса в просторный зал, где собрались дети в окружении нянек, мамок, кормилиц, служанок, камеристок и маленьких собачек, чьё задорное тявканье вплеталось в хоровод голосов.— Отдай её мне, Марго! Это моя кукла.— Была моя, Сандро, и снова будет моей. Ты её назад не получишь!— Мадам Клод, отойдите от окна! Чего доброго, опять подхватите простуду.— Хорошо, мадам д'Юмье, я отойду.— И накиньте шаль. Не стоит рисковать здоровьем перед свадьбой.— Да, мадам.— Мсье Шарль, вы опять перепачкались! Хватит набивать пирожными рот, скорей вытирайтесь, сейчас придёт ваша матушка.— Мари, смотри, этому удару меня вчера научили. Он называется «польский выпад» или «испанский бросок», я забыл. Видишь?— Да, мой принц, это очень… Как надо правильно сказать? Вы есть отважный и мужественный!— Марго, верни мне её. Я тебя поймаю и поколочу!— Не поколотишь, силёнок не хватит, опять маменьке нажалуешься. Только и умеешь ей жаловаться, как девчонка. Александр — девчонка, Александр — девчонка!— А ты, ты… Дрянь и шлюха!— Шарль, иди сюда, меня обижают! Братик, сюда!— Сандро, не смей её трогать!— Не смей называть меня «Сандро», так только матушка может… Ай, помогите, помогите, жирдяй меня убивает!— Ваши высочества, уймитесь! Как не совестно драться? Что скажут госпожа Диана и королева?— Гав-гав!Гомон стоял неимоверный, но после затхлой тишины коридоров Нострадамус был рад очутиться среди оживлённого шума.Завидев королеву, все прекратили возню. Девушка, сидевшая с книгой у окна, быстро поднялась и сделала глубокий реверанс.— Ваше величество, — церемонно произнесла она и словно подала остальным пример.Дети послушно изобразили пантомиму придворных, застыв в приседаниях и поклонах. После этого их развели в разные стороны, с немалым трудом расцепив двух девчонок, дравшихся из-за куклы.Екатерина проследовала в центр залы и представила доктора:— Дети мои, перед вами мэтр Мишель Нострадамус, великий астролог и прорицатель.Так его пока не называли. Он примерил слова на себя и нашёл, что этот звёздный плащ ему слишком велик. Передвигаться в нём будет неудобно.Собравшиеся смотрели на него во все глаза, младшие дети ёрзали на месте от любопытства.Королева начала обход, держа Нострадамуса под руку и поочерёдно подводя к каждому.Первым оказался тщедушный юноша лет четырнадцати, который показывал фехтовальный удар молоденькой даме, говорившей на ломаном французском. Принц поигрывал тренировочным мечом, но держал клинок в руке неловко и вяло. Он был копией Екатерины, вымоченной в семи водах, процеженной и лишённой свойств — дурных и хороших.— Мой старший сын Франциск, — сказала королева и прибавила, словно не до конца была в этом уверена: — Будущий король Франции.Неуверенность легко было понять. Дофин выглядел чахлым заморышем. Доживёт ли до коронации?— Я рад приветствовать вас, месье. — Царственный юноша кивнул Нострадамусу с отрепетированной благосклонностью и указал на свою спутницу: — Представляю вам мою супругу Марию Стюарт, королеву Шотландии.Молодая королева казалась очень приветливой и старательно повторила вслед за своим супругом:— Я рад приветствовать вас, месье.Кто-то захихикал над её ошибкой, и она смущённо зарделась. Её очень портило платье тяжёлого тёмного бархата и головной убор с длинной чёрной вуалью. Кто придумал рядить такую милую деву под кладбищенскую ворону? Кто затянул на тонкой шейке удавку из густо-красных, горящих зловещим огнём рубинов?Второй мальчик, к которому Екатерина подвела Нострадамуса, держал в горстях столько рубинов, что камни сыпались сквозь пальцы. Неуклюжий толстячок в горностаевой мантии. Она велика ему, как Нострадамусу — звёздный плащ. Путается под ногами, стесняет. У мальчишки круглые, измазанные сладким кремом сытые щёчки и голодный запуганный взгляд.— Опять объедался? — недовольно поморщилась Екатерина. — Мой средний сын Шарль-Максимильен, мэтр Нострадамус. Извольте видеть, грязный, как свинопас.Принц вспыхнул и потупился. Слёзно пролепетал:— Простите, мадам…— Не хлюпай носом, — бросила королева и повернулась к пухленькой малышке с озорными глазами. — Моя младшая дочь Маргарита.Это прозвучало суховато и безлично, но маленькая принцесса не расстроилась, в уголке её рта свернулась улыбка, ласковая и игривая, как котёнок.— Марго, реверанс, — напомнила мать.Девочка послушно поднялась, и с её колен рассыпалась горсть рубинов, раскатившихся по полу, но, казалось, никто этого не заметил.Нострадамус изумлялся всё сильнее. Горностаевая мантия в детской? Россыпи драгоценных камней? Неужели королевским отпрыскам дают с ними играть? А ещё говорят, что казна пуста.Приблизилась девушка, читавшая у окна Часослов. Ей достались дары крови Валуа: высока, красива и здорова хотя бы на вид. Её тоже упрятали под глухой траур. Сдавленную железным корсетом грудь перечёркивал огромный католический крест поверх испанского герба с Геркулесовыми столбами. Принцесса двигалась по жёстким линиям, будто на шарнирах. Чем дышать и как шевелиться, когда вся перетянута, что твоя колбаса на верёвке?— Принцесса Елизавета, моя старшая. — Екатерина, поведя рукой, представила дочь, словно любимую лошадь из конюшни, с той же гордостью владелицы редкой породы.Другой девочке королева сделала знак, чтобы не поднималась. Неожиданно заворковала:— Душенька, не вздумай вставать! Бедняжка Клотильда недавно болела. Ужасно некстати, ведь у нас скоро свадьба. Мы сегодня чувствуем себя лучше, [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" content="Моя дорогая (ит.)" class="note1"]cara mia?— Да, матушка. — Ответ затерялся в кашле, вызвавшем переполох среди нянек, и Екатерина распорядилась, чтобы дочь немедля увели и уложили в постель.Принцесса заковыляла к выходу. И впрямь, бедняжка, собравшая букет наследственных хворей Медичи. Косолапые подагрические ноги, кривая спина и горб под шелками. Но всё же ради робкой болезненной дочери Екатерина воздвигла тёплую улыбку на лице. Должно быть, жалеет её. Или отдыхает с нею рядом душой от своих скрытых страстей, интриг и политических планов, эта девочка с мягким покорным личиком — словно тихая вода, рядом с которой покойно и приятно сидеть на берегу.Королева выпустила руку Нострадамуса, чтобы сотворить объятие, ещё более нежданное, чем прежнее воркование. Она обвила руками плечи ребёнка, просияла и выдохнула томно, словно любовнику после долгой разлуки: Сандро…Все остальные для неё исчезли в эту минуту. Зал опустел, а может, и мир, остались Екатерина и её маленький бог.Овладев собой, представила дитя по правилам приличия:— Мой сын Александр-Эдуард. Я назвала его в честь моего дорогого кузена, который был герцогом Флоренция. А мой царственный супруг, — холодок пробился в её голосе, — прибавил имя шведского короля.— В Швеции, должно быть, сыро, промозгло и гадко, — рассеянно сказал мальчик. — [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" content="Правда, мама? (ит.)" class="note1"]Non vero, mamma? Это был тоненький, хрупкий, неправдоподобно миловидный ребёнок, которого Нострадамус поначалу принял за девочку, когда дети ссорились из-за игрушки. И как было не обознаться? На устроенном в детской турнире странных одежд Александр-Эдуард выходил победителем. На нём красовалось расшитое девичье платье, в ушах болтались жемчужные серьги. Нарумяненные щёки, подведённые глаза, карминовый рот. Но мать, похоже, считала это совершенно естественным. Ему она добродушно попеняла:— Почему вы опять повздорили с Маргаритой?— Она отобрала куклу, с которой я сплю, — пожаловался принц.— А я только с нею могу крепко спать и не бояться темноты.Сестра показала ему язык и, дразня, повертела отнятой игрушкой.Екатерина мягко рассмеялась и погладила сына по голове, с видимым удовольствием пропуская пальцы сквозь его чёрные, слишком длинные для мальчика волосы.— Вовсе не кукла помогает тебе уснуть, — пропела она тем своим голосом, что был больше неё. — [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" content="Ты так крепко спишь, мой мальчик, потому что знаешь, что тебя любят, верно? (ит.)" class="note1"]Dormi cos bene, figlio mio, perch sai di essere amato, vero?— [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" content="Конечно, мама. (ит.)" class="note1"]Certo, mamma, — диковинный принц улыбнулся, но потом опять принял капризный и обиженный вид. — Я всё равно хочу свою куклу назад.— Марго, — Екатерина строго посмотрела на дочь. — Верни брату.— Ни за что! — завизжала Маргарита и вскочила с места. — Она была моя, вы ему её отдали без моего разрешения. И зачем ему кукла? Он с нею не спит. Он вам врёт, чтобы вы его пожалели, а сам просто хвастает тем, что он — ваш любимчик!— Гадкая девчонка! — Мальчик топнул ногой и, вырвавшись из объятий матери, бросился на сестру. — [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" content="Ты толстая и уродливая! (ит.)" class="note1"]Sei grassa e brutta!Его платье лопнуло в боку, из разошедшегося шва посыпались рубины, всё больше, больше, больше…Мостовая дрожит от топота. Трупы валяются на каждом шагу, раздетые донага, искромсанные и выпотрошенные, словно туши в мясной лавке. Он повидал столько ужасов, но сейчас видел самое страшное: группка детей тащила младенца в свивальниках. Они бросили его на землю и принялись избивать камнями и палками, заливаясь довольным смехом:— Жанно, гляди, череп треснул!Играющие дети в гудящем от колокольного звона бессонном городе…Кто-то стреляет из окна по бегущему человеку и кричит: попал, попал! Тот поднимается и пытается идти дальше, таща окровавленную ногу, но пробегающие мимо стражники добивают его алебардой…Рыжая нищенка. Она встречается ему повсюду. Он заметил её вечером у горящей лавки, ночью у дворца, сейчас — на берегу грязно-алой реки, похожей на воспалённый язык. Он идёт дальше. Как его зовут? Он не помнит. Не знает. У него нет имени, только глаза и уши. Он слышит хриплые стоны: мадам, Богом заклинаю, спасите меня! Снова кровь, кровь, кровь, кровь…Он слышит свист пуль и мечей. Вопли и плач… Отрубленную голову седобородого человека подают в Ватикане на обеденном столе, папа римский в полном облачении берёт нож и вилку, отделяет лоскут забальзамированной плоти и отправляет в рот. Проглотив, сыто рыгает. Болезненно худой молодой мужчина тоже отрезает кусок мёртвого мяса и неохотно начинает жевать, давясь рвотной судорогой. Не выдержав, выплёвывает к себе на колени. Опять перепачкался, как свинопас, говорит ему мать. Вы слабы духом, Карл, вы не король…На изнанке нынешней ночи горят свечи, пахнет ладаном, мужским семенем, духами и миррой, будто церковь поместили в бордель. На застеленной шёлком кровати лежит накрашенный кукольный мальчик в погребальном саване, распахнув огромные глаза и молитвенно сложив на груди тонкие руки. Он ждёт. К нему приближается босоногий человек в рясе, лицо перекошено судорогой ненависти. Замах. Кинжал входит под рёбра так глубоко, что скрежещет о кость. Рубины сыплются на мраморный пол, высоко взлетает торжественный скорбный голос: король умер, да здравствует король!Темнота, подпалённая факелами по краям, возвращается. Истощённую женщину насилует свора бешеных псов с окровавленными мордами, потом вспарывают ей клыками живот, отгрызают пальцы и грудь, царапают когтями руки и ноги. Но она ещё жива, жива…Сейчас он не верит, что она оправится от таких ран, а ещё он понимает, почему от монаха никогда нельзя было отвернуться, почему ему приходилось смотреть.— Можешь больше не прятаться под капюшоном, — говорит он. — Я знаю, чьё лицо я под ним увижу.— Ты всегда это знал, — отвечают ему.Костры августовских звёзд постепенно гаснут.Усталые люди разбредаются по домам. Белые кресты ныряют в дверные проёмы и отправляются спать. Смолкает колокол. Горелая корка неба разламывается. Ночь прошла, рассвет сочится над городом — вязкий и жёлтый, как гной…Он очнулся в своих покоях.Ноздри обожгло зловоние, приведшее его в чувство. Он распахнул глаза и увидел перед собой королеву, державшую перед его носом флакончик с нюхательными солями.Распахнутая створка ставень впускала в комнату ветерок, качавший муслиновую занавеску. Разноцветные солнечные лучи, преломлённые витражным оконным стеклом, линовали прохладный воздух.— Святая Мадонна, наконец-то вы пришли в себя, — с облегчением сказала Екатерина, убирая флакончик. — Вы были без сознания больше часа, мэтр. Я уже начала волноваться.— Прошу извинить меня, государыня. — Нострадамус с трудом разлепил онемевшие губы. — Я не хотел причинить вам беспокойство.— Пустяки, — отмахнулась она. Встала с кресла и прошла к столу, на котором стоял серебряный кувшин с водой и стеклянный бокал. — Если бы всё моё беспокойство заключалось в лечении обмороков, я почитала бы себя счастливейшей из женщин. Кстати, как я справилась, доктор?На лбу Нострадамуса лежала холодная влажная ткань, а виски были смочены ароматической можжевёловой водой. Распахнутое окно пропускало с улицы свежесть.— Вы прекрасно справились, ваше величество, — сказал он, приподнимаясь на подушках. — Я сам не сделал бы лучше.— Мне это лестно слышать, — отозвалась королева. — А ведь половина лекарей первым делом взялись бы за ланцеты.Он улыбнулся.— Если бы только половина, ваше величество. Почти все.— И верно, — согласилась она. — Пускают кровь во всех случаях. Знаете, когда брат моего мужа слёг с болезнью, они вскрыли ему вены на следующий же день, ещё сильнее ослабив. Ну, не дурачьё ли? Я, разумеется, сразу распознала признаки отравления и посоветовала бы принять ему рвотное, но он дурно ко мне относился и не стал бы меня слушать.— Мужчины никогда меня не слушают, — вздохнула она. — И всё себе во вред.Нострадамус благоразумно промолчал.Королева протянула ему воду, точно простая служанка.— Прошу вас, пейте.— Вы оказываете мне огромную честь, государыня, — сказал Нострадамус, принимая бокал.— Что вы, мэтр, всё наоборот. Вы служите звёздам, стало быть, стоите куда выше меня по положению.В её любезном тоне скреблось нетерпение, ибо Екатерина, конечно же, догадалась о природе его забытья. Усевшись обратно в кресло, отбросила роль милосердной целительницы и понимающие улыбки. Посмотрела требовательным королевским взглядом, пред которым гнутся все позвоночники.— Я знаю, что у вас было экстатическое видение, Нострадамус.Её тосканский акцент проступил сильнее.Он должен был удостовериться.— Вы уверены, что хотите знать, ваше величество?— Ma certo! — воскликнула она. — Ну, разумеется! Поведайте мне всё. Я вовсе не неженка, Нострадамус. Когда мне было одиннадцать лет, меня окружила толпа вооружённых мужчин, часть из которых хотела бросить меня в бордель, а часть — убить и приколотить мой труп к городским воротам. И всё это лишь ради мести моей семье. Если бы я не схитрила впервые в жизни, притворившись монашкой, мы бы сейчас с вами не разговаривали.— О, они-то и научили меня мстить, мои добрые флорентийцы. — Королева усмехнулась, и её детское личико стало страшным. — Лгать, изворачиваться, терпеливо ждать своего часа и наносить удары. Я всегда наношу лишь один удар, Нострадамус, но он бьёт точно в цель. Но для этого мне нужны сведения. И вы — лучший их поставщик, они открыты вам из такого источника, которому можно верить. Он неподкупен. Он ни на чьей стороне. Звёзды ко всём безразличны. Я поняла это сразу: вы говорите правду, хотя и весьма туманную.— По счастью, у меня есть мозги. — Она постучала белым пальцем по лбу. — И я могу сделать верные выводы.— Вы хотите сделать небо вашим сообщником, мадам, — сказал он.— Я бы сделала своим сообщником ад, если бы в него верила, — спокойно сказала она. — Ещё моего прадеда Лоренцо Великолепного называли язычником. А его дед Козимо, построивший купол над собором Санта-Мария-дель-Фьоре, умер со свитком Платона в руках. В нашем роду нет излишней набожности. Будь на то моя воля, я бы давно разрешила анатомии трупов. Мне самой зачастую не хватает этих знаний для исследований, что я провожу. Вы полагаете, что ваши видения посылает небо? Что ж, я не берусь судить. Однако мне кажется, что природа их неясна, я говорю о звёздах за неимением лучшего слова. В любом случае, это мне безразлично. Я лишь хочу знать, к чему мне готовиться. Говорите же, что вы видели, Нострадамус?Смешно, горько подумал он, я действительно решил, что один мальчик расхаживает в платье, а другой в горностаевой мантии, что у шотландской королевы ожерелье на шее, что все эти отмеченные судьбою дети играют с рубинами…Будущее уже свершилось, он мог лишь назвать время, которое показывали остановившиеся в вечности часы.— Кровь, — сказал Нострадамус. — Я видел кровь.