Читаем книжный сериал «Луна 84: Перерождение» Ислама Ханипаева

Эпизод 1

— Я был хакером. Еще в школе у меня была… — Стоун усмехается, глядя в пол. — Сейчас уже странно произносить это слово… У меня была репутация довольно умелого взломщика. Но я облажался. Все хакеры лажают.

— Почему? — перебивает Павел. Ему бы спросить, откуда Стоун столько знает о нем, но Павел реагирует так, будто в этом мире нет никого интереснее хакеров. — Почему все хакеры лажают?

— Я хотел бы сказать, что дело в системах защиты, которые постоянно совершенствуются, но в действительности совершенствуемся именно мы. Именно мы побеждаем в этой гонке… пока не случается то, что случилось с Хадиром — когда ставишь все, что у тебя есть, и остаешься ни с чем. Хакер должен взвешивать риски. Просчитывать шаги наперед. Я же был обычным недоумком, как и тысячи других до меня: возгордился и вбил себе в голову, что смогу взломать одну компашку. Не ради грабежа. Просто мне хотелось доказать себе и остальным, что я особенный. Что я могу сделать то, чего не делал еще никто. Но я облажался. Меня взяли. Год в детской колонии и еще один — без права пользоваться сетью. Когда срок истек, я снова взломал систему. На этот раз для того, чтобы стереть этот инцидент из биографии. В надежде начать новую жизнь я устроился в лучшую из компаний — Nova World Corp. Проработал там год и опять налажал. Ничего серьезного, но отдел кибербезопасности на всякий случай проверил меня по базам еще раз, уже более внимательно — и все вскрылось. Меня уволили. Я многое знал о внутренней кухне NWC, так что пытался испортить им жизнь, как только мог, — но действовал с умом. В следующий раз меня заметили «бурильщики».

Глаза Павла бегают по камере. Он все понял и именно поэтому задает ожидаемый вопрос:

— Антон? Мой брат?

— Да. Когда ты пропал, Антон начал собирать команду хакеров, чтобы противостоять NWC. То, чем я занимался, было детскими играми по сравнению с тем, на какой уровень вывел меня Антон со своими возможностями. Мы делали все, чтобы нанести максимальный урон компании: взламывали базы данных, ломали цепочки поставок, сливали секретную информацию, запустили руки в финансовые активы компании. Но Антон в первую очередь искал тебя и других пропавших. — Стоун завершает светлую часть своей истории и смотрит в стену, на которой отмечена каждая неделя, проведенная Павлом в «Мункейдже». Здесь отсчитаны несколько лет жизни. Если бы Стоун собирался рассказать всю правду о судьбе «бурильщиков», сейчас было бы самое время, но он принимает решение молчать о своем предательстве. — Но мы проиграли — и разбежались кто куда. NWC нашли меня, осудили и отправили сюда — в место, на которое я однажды наткнулся в украденных документах. Именно то, что искал Антон все это время. Но было уже поздно.

Павел задумчиво произносит что-то на русском.

— Возможность повлиять на будущее планеты, — переводит он слова, которые будто выловил из глубин памяти.

Они замолкают. Стоун пытается представить, на что похоже сознание первого заключенного. Черная дыра, руины сметенного с лица земли города, пепелище после лесного пожара.

Вдруг Павел спрашивает:

— Что с Антоном?

— Возможно, убит в Москве, — честно отвечает Стоун. — Так сказал его друг. — Вписать себя в список друзей, будучи предателем, запустившим цепь смертей, Стоун не решается. — Мне жаль.

Они опять замолкают. Павел ходит по камере, смотрит на стены, на потолок — но скорее непроизвольно, пока он размышляет о чем-то. Вдруг он со всей дури бьет ногой по решетке. Еще раз и еще, затем успокаивается. Издалека эхом доносятся оскорбления и свист заключенных.

— Значит, вы проиграли?

— Да. — Стоун опускает взгляд. Он много раз проигрывал — и поэтому чувствует вину. В конце он всегда проигрывает. Когда-то давно ему, вероятно, именно на это и пытался намекнуть Антон: «Рано или поздно всех поймают». Но еще Антон говорил, что кое-что Стоун умеет лучше остальных, а еще у них двоих знаний об этой колонии было больше, чем у остальных заключенных, вместе взятых, есть сейчас. Нужно лишь определить цель и постепенно к ней двигаться. Чтобы выжить. Впрочем, ничего нового. Он всегда делал все, чтобы выжить. — Стоун, собравшись с духом, выдает: — «Мунлайт», «Мункейдж»… Как бы ни называлось это место, во всех официальных документах оно фигурировало как экспериментальный проект! Ни слова о тюрьме на Луне!

— Еще бы… — бурчит Павел.

— Мне нужна твоя помощь. Я знаю, что это звучит наивно, но я правда хочу попробовать. Я хочу изменить «Мункейдж».

— Опять, — первый заключенный качает головой. — Изменить… И что ты сделаешь? Что ты сможешь тут изменить? Обновишь меню в столовой? Гребаный…

— Антон взял меня в команду по одной простой причине, — перебивает его Стоун. Он знает, что имя Антона делает невероятно важным все, что он говорит, — и Дикарю придется прислушаться. — Как бы это ни звучало, мой мозг работает по-другому.

— Я видел, как работает твой мозг. Ты топишь других, спасая свою шкуру. Если не веришь, спроси сокамерников. Только, чтобы это сделать, тебе надо в белую капсулу — и в космос. Поближе к ним. В мир мертвых.

— Я… — Стоун осекается. — Ты прав, я это заслужил. Все, что ты сказал, — правда. Мои друз… Хадир и Гарри мертвы из-за меня.

— Из-за твоего хваленого мозга. — Павел указывает на голову Стоуна. Он вновь начинает закипать: бросает взгляд на стену с шариками и тут же виновато отворачивается, утыкается в угол — словно сотни хлебных глаз смотрят на него с осуждением. Сальные пряди, не достающие до плеч, болтаются из стороны в сторону. Он бормочет что-то себе под нос, постукивая кулаком по стене.

— Мне жаль, что Антон умер. Если умер. Ради него услышь то, что я скажу, а потом кричи и круши стены сколько тебе угодно.

Павел сползает на пол. Не говоря ни слова, он приподнимает руку, будто благословляя.

— Меня взяли в «бурильщики» потому, что я умею интуитивно решать проблемы. Антикризисный менеджер, если хочешь. Подбираю разные варианты, просчитываю вероятность успеха. То, что я пытался провернуть через Хадира, имело наибольшие шансы. Мне так казалось — и я проиграл. Опять. Потому-то рядом со мной и был твой брат: он делал то, на что я иногда не был способен. Видеть всю картину, указывать на ошибки, вести меня. Я могу структурировать все, что происходит, и мало-помалу находить дыры в системе.

— В системе «Мункейджа» нет дыр. Она совершенствовалась годами.

— Эта система основана на страхе, — отвечает Стоун — скорее самому себе.

— Да. И страх заставляет эффективно и послушно работать весь механизм. Это лучшее топливо.

— Ты можешь не считаться с моим опытом, но он говорит, что все, что работает на эмоциях, особенно на страхе, имеет дыры. А система с дырами только и ждет своего шанса быть взломанной.

— Ты собрался взломать «Мункейдж»? — Павел усмехается и стучит пальцами по воображаемой клавиатуре. — Как гребаную программу? Очнись, компьютерный червь. Тебя убьют, если у тебя хоть что-то получится. Как только им станет ясно, что ты задумал выступить против системы… Они как анти…

— …вирус. Понимаю. Но нет. У меня другой план: я пойду дальше. Сделаю так, чтобы они сами захотели этого. Я предложу альтернативу. Точнее, предложу обновление системы, когда разберусь, что им нужно на самом деле.

— Засунь куда-нибудь поглубже свое обновление. — Павел встает, хватает Стоуна за воротник и прижимает к стене. — Здесь не нужны систематизация, альтернатива и все, что твой умный мозг может придумать. Здесь и без тебя все отлично работает. Просто эта система тебе не подходит. Вот и все. Ты жалкий слизняк, которого вот-вот раздавит чей-то сапог. Поэтому ты ищешь способ выжить и, видимо, уже сходишь с ума, если решил, что можешь что-то изменить в тюрьме на Луне. У тебя нет шансов.

— Твой брат так не думал!

Павел с рыком бросает его через всю камеру. Стоун падает на пол.

— Только скажи еще хоть что-нибудь об Антоне!..

Несмотря на боль в плече, триста третий поднимается и из темноты выпрыгивает на Павла. Тот подхватывает Стоуна и его же собственное ускорение перенаправляет на решетку. Стоун ударяется о прутья, металл дребезжит. Легкие опустошаются, будто в него на полной скорости влетела повозка, груженная камнями, глаза на мгновение слепнут. Триста третий со стоном сползает на пол. После нескольких неудачных попыток он встает, еле держась на дрожащих ногах.

— Я понял, Дикарь, — кивает Стоун. — Дело не во мне. Наверное, дело в тебе… — Вдох дается с трудом. — Я понял… Может, это ты слизняк, проигравший им? Нас тут двое. Никто не узнает, великий первый заключенный. Гроза «Мункейджа!» Мне можешь признаться, Дикарь. Ты просто трус. Неудачник, потерявший все. Вот что я думаю. Ты проиграл, а теперь прячешься как крыса в темном углу этой камеры. Это ты — никто!

Стоун собирается с силами и идет в новую атаку, невпопад размахивая кулаками. Павел с легкостью уворачивается и бьет Стоуна коленом в живот. Тот не успевает даже охнуть, когда крепкая рука впивается ему в затылок, и голова бьется о железный бортик койки. Триста третий снова оказывается на полу и хватается за окровавленный лоб, пытаясь собрать раздробленное на осколки сознание, будто его вновь коснулись электрошокером.

За спиной раздается пугающе спокойный голос:

— Так и есть. Когда я проиграл, то ушел в тень. Я сделал это сам, меня никто сюда не загонял. Потому что понял, что так мне не победить. А тебя закинули ко мне в клетку, надеясь, что я тебя сожру.

Стоун с криком набрасывается на Павла и, протаранив плечом, валит его с ног. Возбужденный этим успехом, он старается нанести хоть какой-то урон, но Павел хватает триста третьего за руки, прижимает к себе и обездвиживает. Словно из жалости, дает тому возможность прорычаться, а затем, впившись в его живот ногой, с легкостью отшвыривает в сторону. Стоун летит в угол камеры и ударяется затылком об пол.

Павел встает.

— Ну давай, оправдай их ожидания! Дикарь! Сожри меня!

В следующее мгновение Стоун вновь бездумно бежит на Павла. Тот делает шаг вперед, сам сокращая дистанцию, выставляет перед собой ладони и отталкивает триста третьего назад в стену. Стремление Стоуна ударить он пресекает легким тычком в ключицу. Следующий удар останавливает точно так же, предугадывая движения соперника. Руки Стоуна повисают безжизненными плетьми. Больше не позволяя нанести себе ущерб, Павел пинает его под колено, и тот падает, издав стон. Последним толчком ноги в живот опрокидывает Стоуна, будто мешок с мусором, и он опять бьется затылком о бетонный пол. Больше триста третий встать не может. Он весь дрожит.

Толпа, которой приходится довольствоваться лишь звуками, вероятно, фантазирует, на какой стадии казни сейчас находится Дикарь. Она требует крови. Сквозь гул в ушах до Стоуна доносится: «Убей его, Дикарь! Сожри его! Сдохните оба, твари!»

Стоун закрывает глаза и на мгновение ощущает прилив спокойствия. Он сделал все, что мог. И вновь проиграл.

Приоткрыв глаза, видит над собой Павла.

— Знаешь, как поступил бы Антон? Он сделал бы два шага назад, чтобы увидеть картину целиком. И он понял бы, что попал сюда потому, что мечтал изменить мир. А ты здесь поэтому? — Павел смотрит триста третьему прямо в глаза, видя нежелание новичка принять свою судьбу. Стоуну хочется вскочить и, вколачивая кулаки себе в грудь, на всю колонию заявить, что он здесь по той же причине. Он тоже мечтал изменить мир! Или… Или он предатель. Трус. Слабак.

Получив стыдливое молчание в ответ, Павел, кивнув, добавляет:

— А еще я тут, потому что, глупец… — Он поворачивает голову к стене с хлебными шариками и некоторое время смотрит туда. Стоун пытается подняться, но чувствует знакомый укол в ребрах, будто его насквозь пронзили шпагой. Лучше просто не двигаться.

— …Мы, русские, — люди простые. Ты, наверное, это понял по Антону. — Павел смахивает слезу — доказательство, что в Дикаре осталось хоть что-то человеческое. — Мы любим, когда все просто и понятно. Еще в детстве мама объяснила нам обоим одну банальную вещь: хочешь изменить мир — начни с себя. Я не знаю, что там за планы у тебя в башке… Но если Антон в тебя верил, значит, там, — он указывает на лоб Стоуна пальцем, — что-то есть. Что-то ценное. Хочешь изменить «Мункейдж»? Все элементарно, триста третий, — начни с себя, потому что такой ты ни на что не годен. Избавься от главного вируса, который сидит у тебя в голове. И возможно, тогда кто-то снова поверит в тебя. Те три года, что я закрыт здесь, говорят мне о том, что у тебя нет шансов, но, как считал Антон, если есть хотя бы один шанс — надо пробовать.

Павел подает руку, и Стоун, немного помедлив, берется за нее. Первый заключенный рывком поднимает его и помогает усесться, а затем запрыгивает на верхнюю койку.

— Мне нужна твоя помощь… Я сам не смогу… — преодолевая боль, выдает Стоун.

Он встает и ковыляет к решетке, хватается за прутья и смотрит на «Мункейдж».

— Я тебе не доверяю. Так же, как не доверяет Луна и весь остальной «Мункейдж». Хочешь доверия? Хочешь уважения? Ответ не изменился: репутация. Докажи всем, что тебе можно доверять, заставь уважать себя как партнера, как друга, заставь воспринимать себя как угрозу, что угодно. Любыми способами. Это уже будет чудом в твоем положении. Проблема лишь в том, что тебя хотят убить. Неважно кто и как, важно — когда. А защищать тебя я не буду.

Стоун ложится на койку. В очередной раз он избит и унижен. В очередной раз ему показали, чего он стоит. Но Стоуну обидно не из-за этого. К боли он на удивление привык. На собственном примере он убедился в живучести человека как биологической единицы. Из всего потока мыслей и воспоминаний, обгоняющих друг друга, из вихря страхов и сомнений, он выхватывает самое ценное и самое обидное: слова Луны.

«Тебе нельзя доверять».

Стоун прокручивает в голове эту фразу снова и снова. Чувство вины заглушают попытки понять, почему он такой, какой есть. Возможно, он просто таким родился и тогда не виновен. ДНК? Психотип? Может, он действительно принадлежит к породе тех, кто ставит свои интересы выше всего остального, к породе предателей, без морали и принципов. Но ведь в детстве он поступал иначе. Ведь отец воспитывал его другим…

Стоуна захлестывает волна ненависти к себе, и он едва слышно дрожащим голосом произносит:

— Больше не хочу. Больше не буду.

Эта ненависть и эти слова ему хорошо знакомы. Он и раньше обещал себе подобное, но раньше не было «Мункейджа». Раньше не было Луны.

— Начни с себя. Начни с себя. Начни с себя.