Читаем рассказ «Санаторий» Алексея Кулакова

— Володька! Пст!Молчание.— Эй! Вол, слышь? Ты спишь?Володька дрыхнет и не слышит мой сдавленный шепот. Мы лежим по раскладушкам, на балконе. Это такой навес прямо над входом. Воспитки говорят: сончас на улице — лучшая профилактика болезни.Ненавижу сончас. Переворачиваюсь на спину. Ноги высовываются из-под одеяла, пятки обдает холодом. Для октября погода не такая и поганая, но снег уже выпал. Подтягиваю колени, чтобы не так мерзли ноги. Раскладушки детские, а нам тут всем больше двенадцати, и заставлять нас на них спать — это садизм. Пока ноги не согреются, не заснешь — так всегда говорил отец, но сейчас это мне вряд ли поможет. Не хочу спать. Надо бы разбудить парней, но тихо, а то воспитка спалит.Вон она. Сидит у входа, решает кроссворд. Если повезет — уснет сидя. Сегодня дежурит злющая Трапеция. Теть Таня бы разрешила тихонько встать. Если не сильно шуметь, можно сидеть в игровой и читать книжки «Как хорошие дети». Ну, это она так говорит. Читать, конечно, никто днем не будет. Кроме книжек в игровой делать особо нечего, но это все равно лучше, чем притворяться спящим. Целый, блин, час! Двинуться можно! Да я дежурить готов неделю, если меня от сончаса освободят. Но с Трапецией на такое не договоришься.Трапеция — это мы так Ираиду прозвали. Она не только воспитка, но и препод по математике, геометрии и тестам. А Трапеция — это у нее форма соответствующая. Вит два месяца назад дежурил, а на доске домашка была — и как раз трапеция нарисована. Она же ее и вывела. Ну, Вит и пририсовал трапеции ножки, кроссворд и глазки эти ее. В окулярах. Очень получилось похоже, ржали мы дико. Пока она не зашла в класс. Потом, конечно, было два дня разбирательств. У кого рука поднялась, да как мы смеем, да она нам в матери годится, и твари мы неблагодарные, и руку мы кусаем, и кем мы были в семи предыдущих рождениях. Но Вита, конечно, никто не сдал. Своего сдашь — это можно так получить, ближайший год в травмпункте жить будешь.Про кусать руку у Трапеции — вообще пункт. Она их видела, руки эти свои? Кто их кусать-то будет? Тошно ведь! Облезлые какие-то все, в цыпках. Да и вообще, дураков нет — мы бы за такое не отделались мытьем полов в школе. Думаю, укуси ее кто за руку, мы всем классом залетели бы в карцер. И всю неделю были бы тесты.Ради тестов мы тут и отмораживаемся. Мы своим ходом к двенадцати кто мы есть не вспомнили, получается, перестарки. Я-то еще ладно, мне тринадцать. А вот Виту и Волу уже по четырнадцать, и мы все еще дети. Нам тут жить, пока не станем взрослыми и не станет ясно, где будем работать. Дальше кто как решит: можно будет или к мамке вернуться, или в старую семью, если она обнаружится, и сам захочешь.Я вот не понимаю, как это можно, захотеть уйти от мамы? Вот реально, не врубаюсь. В фильмах как-то все проще. Пацан взрослеет прям разом. Мне еще нравится, когда это прям перед боем, как в фильмах с Брюсом. Вот его только еще тренировал Сунь Укун, а вот он — хоп! — вспомнил все свои рождения. И теперь у него знание секретов кунг-фу, и надо вернуть престол императора. Или как в «Красном Рассвете», когда весь кадетский корпус перед последней атакой разом вспоминает, кто они, и оказывается, у капитана опыта в войнах на девять жизней назад, и он выводит всю армию из окружения. И потом они до конца этой жизни друганы.Но это в фильмах. И на соцтеории, и в телеке, конечно. «Дети подходят к главному стрессу в жизни, надо им помочь». Так и не забирали бы из семей, козлы, вот была бы помощь! На хрен мне эти тесты? Я маму люблю. Мама, когда за мной пришли из ювенального контроля, вести в этот санаторий, плакала. Да и я, честно сказать, тоже. Не при ней, конечно, ей и так без отца несладко. Она просто хотела, чтоб я вернул память при ней. Все хотят. Санатория этого днищевского все боятся. Я как-то по телику слышал, когда память возвращается в семье, больше шансов на сохранение родственных уз. Потом еще к мамке приставал, как эти узы укреплять. Мелкий был совсем тогда. Тупой. Она ревела потом весь вечер.Теперь реветь хочется мне. Вдыхаю через рот два раза. Хватит хрень всякую думать! Переворачиваюсь в сторону Вита. Пружины скрипят. Громко, пипец! Делаю вид, что у меня закрыты глаза. Трапеция осталась за спиной и, кажется, прям в спину смотрит. Дожидаюсь, когда раскладушка перестает скрипеть, и жду, когда она перевернет страницу газеты. Слышно фигово, Вол, гад, храпит. Во! Перелистнула.— Виталя! Эй! ... Вит! Вит открывает один глаз:— Чё тебе?— Давай свалим отсюда, а?Вит молчит и смотрит поверх моей головы. Проверяет, куда пырится воспитка. Ждет.Он уже раз сбегал. Ушел на пятнадцать километров. Шухеру было, ого! Директриса бегала, вопила. Громко, на весь корпус слышно было. Орала, гнала всех искать, и что она, мол, не позволит. Грозила охрану сдать в расход полным составом, чтобы они от своего идиотизма не страдали. Ну, и дальше, про то, как она не для того так убивается в этой дыре, а теперь, после стольких жизней на благо общества, все сначала начинать. В общем — крепко пересралась. А Вита нашли на трассе, ночью. Это он, конечно, зря по трассе пошел. И вообще, в сторону дома зря двинул. В семью возвращаться нельзя. Надо уходить по коллектору.— Ты, Серый, тупой? Думаешь, я снова в карцер хочу? Думаешь, мне мало прошлого раза было?Вит говорит злым шепотом. Из-под одеяла видно только худое хищное лицо с запавшими глазами. Он просидел в карцере две недели после побега. Там почти не кормят, холодно и тесты пять раз в день. Считается, раз проявляешь наклонности рецидивиста, — значит, в прошлой жизни им и был. И поэтому надо тебя прогнать через дополнительные проверки и выяснить, кем именно. К нам даже приезжают инспектора из Нижнего. Нам, кстати, этого знать нельзя, но Трапеция по злобе срывается и, когда орет на нас, все выбалтывает. — Ладно, Вит, ладно. Забей. Просто расскажи, как слинять. Я один уйду.— Поймают!— Не поймают.— Меня поймали и тебя поймают. И всем еще всыплют!— Что-то тебя не больно-то останавливало это в прошлый раз! Не хочешь и не надо! Сам придумаю!Вит ничего не отвечает — у него закрыты глаза, типа он спит. Это ему слушать надоело? Или, блин, я спалился? Не успеваю закрыть глаза — меня выдергивают за шиворот из койки. Трапеция подкралась, пока я трепался. Теперь я узнаю, как раки зимуют в карцере.Одеться мне никто, конечно, не дал, Трапеция, тварь, так и волокла меня по коридору, в майке и семейниках. Хорошо разрешила шлепки взять. В карцере еще холоднее, чем на балконе, и главное не садиться на пол. Отморозишь задницу. Тут пусто: бетонный стакан, дверь и окошко зарешеченное, и до него не допрыгнешь. Остается ходить кругами и строить планы мести. Виту за то, что не предупредил. Трапеции за то, что сволочь она. Вот вывести бы ее перед всей линейкой да перед комиссией и включить в радиоточке запись, как она нас поносит, и чтоб все поняли! И с должности бы сняли и права на работу в Ювенальном Контроле лишили. Планы, конечно, дебильные. И я не Тин-Тин. И инспекторам поровну. Как говорит отец: «Жизнь не кино, монтажа не будет». Хочется пнуть стену, но без ботинок только ногу отобью.В двери поворачивается ключ. Заходит тетя Таня. Улыбается, оборачивается, и прикладывает палец к губам. Ага. Дебил я — кричать? Молча киваю. Она дает мне сверток с одеждой.— Сережа, быстро одевайся, и пойдем. Я в журнале отметила, у тебя сейчас будет тестирование. Только тихонько и быстро, пока Ираида Сергеевна на дежурстве. Вообще-то она тебя должна сегодня тестировать, но так ты совсем простудишься. Давай! Я тебя за дверью подожду.Тетя Таня хорошая, но строгая. По тестам нас гоняет чаще, чем Трапеция, но ее все равно все любят. Быстро надеваю джинсы, натягиваю носки. Становится стыдно за дыру на пальце. Наверняка она ее видела, когда одежду собирала. Водолазка, ботинки, все, я готов.Выхожу.— Татьяна Михайловна, я оделся.Говорю шепотом, она понимающе кивает, берет меня за руку. Быстрым шагом поднимаемся на второй этаж, там лаборатории. Долго роется в кармане халата, наконец находит ключ. В лаборатории тепло, и меня передергивает от облегчения. Тут полно всяких интересных штуковин, и мне, честно сказать, даже нравится. Ну, и тесты, когда их проводит тетя Таня, тоже интересные. Сажусь на стул. Интересно, это единственный мягкий стул на весь санаторий? После карцера сесть — это обалдеть как здорово. А еще он мягкий и теплый, а ноги у меня уже капец устали.— Будешь чай?— Да, спасибо, Татьяна Михална! Можно с сахаром?Улыбается. Улыбка делает ее похожей на лису из мультика, там, где она уговаривает утят ее пустить. Но лиса хитрая, а теть Таня просто такая же красивая, и волосы у нее рыжие. Чай с какими-то травами, и меня слегка ведет. Пока пью, слушаю, как она в соседней комнате брякает куклами и какими-то еще металлическими штуками, отсюда не видно. Трапеция, та к тестам вообще не готовится. И тесты у нее получаются скучные и тупые. В принципе, не хуже, чем в классе, только делать левого ничего нельзя. А у Татьяны Михалны тесты длиннее, и она всегда дольше перед ними возится. Когда я первый раз увидел, как она их проводит, решил, это такой театр. Дурацкий, но прикольный. Парням я такого не скажу, но когда тесты проводит Теть Таня, мне даже немного интересно. Да ладно, чего я себе-то вру. Интересно очень!— Сережа, заходи!Аккуратно ставлю кружку на стол, слезаю с кресла и иду в комнату с куклами. Я тут был уже три раза. Тетя Таня сидит за столом, рядом с ней здоровенная фиговина, на ней какие-то бобины с черной пленкой. В комнате темно, освещен только круг в центре. По дороге я случайно задеваю какую-то потрепанную книгу на столе, и она падает. Татьяну Михалну почти не видно, но даже и так я чувствую, как она улыбается, и я понимаю: она не сердится, и можно книгу не поднимать. В круге света лежат куклы. Я уже знаю, надо будет выбрать одну и потом отвечать на вопросы. Только на вопросы должна отвечать как бы кукла. Говорить буду, конечно, я, но по правилам надо как-то называть куклу и делать вид, это она говорит. Самому тоже можно говорить за себя. У Трапеции все проще. Она просто открывает учебник, в нем анкеты, надо держать в руке куклу и отвечать на вопросы теста. — Сережа, ты уже знаешь, что делать. Давай, выбирай себе героя.Спасибо, свет выключен, а то я всегда стесняюсь в этот момент. Че я как девчонка — дочки-матери, куколки-цветочки. Но вообще, интересно. Выбираю ушана. У него на спине написано «Бунтарь». Я уже играл раньше за Царя, Стражника. За Сокола, за Сфинкса. У каждого на спине что-то написано, и у этого тоже. Это такая красная кукла с черной вытянутой башкой и длинными ушами. Они тут все странноватые — как из учебника истории. Беру куклу в руку и показываю учительнице.— Хороший выбор, Сережа. Можешь сесть.— Ага. На пол?— Не бойся, тут тепло.— Да я знаю, Татьяна Михална, че я, в первый раз что ли?Татьяна Михайловна чем-то щелкает у себя на столе, лампочки на ящике моргают, и бобины начинают медленно вращаться. — Сергей Ситцев, тринадцать лет, эксперимент двадцать девятый. Расстановка «Бунт», предлагаемые обстоятельства свободные, ассоциативный тест на отождествление.Это она всегда что-то такое говорит перед началом.— Сережа, давай начинать. Как зовут твоего друга?Вообще, можно включить дурочку, но так дольше провозимся. Другом она называет куклу. Как его в учебнике правильно звали? Точно не Ушан и не Бунтарь. Нет, не помню, на «с» как-то. Ну... Да че тут думать!— Так, Татьяна Михайловна, это же Бунтарь, вы сами знаете. У него на спине написано.— Не будешь имя придумывать? Да, ты не любишь этого. Ладно, пусть будет Бунтарь. Против чего он у нас будет бунтовать?— Так понятно. Против Храма, как в книжках. Это же бунтарь, что тут думать?— Хорошо, Сережа. Ты уже знаешь процедуру, но я повторю. Тебе надо рассказывать историю от лица Бунтаря. Ты должен говорить за него, помнишь? Я буду тебе иногда что-то подсказывать или спрашивать, хорошо? Давай начнем с вопроса, от кого Бунтарь бежит?— От старшего брата.— Нет, Сергей. Это должен сказать он, а не ты, помнишь?Вот это, конечно, дурацкий момент. Мне все-таки уже тринадцать лет, почти взрослый. А меня заставляют играть в куколки, как будто с зайкой разговариваю, или там слоненком. Хорошо хоть Вит с Волом не видят. Хотя, они, наверное, также играют, просто не палятся.— Ладно.Закрываю глаза. Ф-ф-ф-ф-ф! Выпускаю воздух сквозь зубы, поднимаю куклу на руке. — Я бегу из сердца пустыни, лучшие воины сторожат темницу.— А при чем тут твой старший брат? Скажи мне, о путник!У нее меняется голос. Нажимает на столе еще что-то и включает этот свой странный музон. Тихонько стучат барабаны, дудки какие-то сопят, песок шуршит. Свет лампы становится чуть более теплым. Так правда проще. Ладно, подыграю ей.— Кто ты, вопрошающая? По праву ли возвысила голос, дерзкая?Ого! Эк я загнул. Не ждал от себя. У Тани слегка расширяются глаза. Интересно, как я это заметил? Выбегает из-за стола и подбирает с пола книжку, которую я уронил. Быстро ее листает, потом отбрасывает и отвечает сама.— Я... Э... Недостойная, чьи раскрыл ты тайны! Могучая... что прочла заклятья. Запинается. Фраза явно из учебника или из какой-то еще исторической книжки, но помнит она ее плохо. Вот и волнуется. Это даже забавно. Не только я, значит, плохо делаю домашку, да? Что мы ей ответим, а Бунтарь?— Хватит. Столько лет прошло. Мы не в Ассирии, говори по-простому. Чего ты от меня хочешь?— Хочу? Э...Вот прям видно, ей и страшно, и интересно, капец. У Вола похожая ряшка была, когда он карбид в раковину кинул. Типа, страшно, что прилетит, но круто и интересно, что будет, когда рванет. Снова книжку открыла, светит там фонариком, читает, страницы листает туда-сюда. О! Прочухалась.— Сережа, давай продолжать. Вот... Бунтарь идет по пустыне, и Старший Брат преследует его. Куда ты идешь?Я задумываюсь. Правда, куда я иду? ...Ноги вязнут в песке. Автомат жутко натер бедро, левая лямка на вещмешке порвалась, приходится ее держать рукой. Кулак занемел. Жутко хочется пить. Оборачиваюсь. За мной цепочка следов. Вдалеке ржавый горизонт измазан черным. Горят нефтяные поля и вместе с ними горит Башня Ювенального Контроля. Это хорошо... Почему? Я иду уже третьи сутки, без сна и воды мутится голова. Надо вспомнить. Башню подорвал я, это понятно. Но зачем? Роняю вещмешок на песок. Надо передохнуть. И вспомнить. Очень важно вспомнить. Куда я иду? Поворачиваю голову и вижу пацана. Он смотрит на меня во все глаза. Вокруг темнота, на полу круг света. Рядом с пацаном сидит барышня лет двадцати пяти. Смотрит на меня, закусила кулак и, видно, понимает, что натворила. То ли сбежать собирается, то ли заорать. Что-то мне это все напоминает. Черт! Черт! Это же проверка. Пацан сейчас спалится. Хотя... Смотрю на девушку снова. Мы с пацаном уже спалились.— Пацан. Времени у нас мало. Мы спалились.У меня мутится перед глазами. Татьяна Михална вся какая-то на измене. Мне тоже нехорошо. Смотрю на свою руку. Кукла смотрит на меня злющими глазами. Как у Вита, только злее. Кукла говорит. Или я говорю?— Пацан. Времени у нас мало. Мы спалились. Вот эта вот — следователь. Она сейчас подорвется, ей по инструкции рядом с тобой нельзя.Кукла поворачивает голову к Татьяне Михалне. Послушно открываю рот, но из моего горла говорит кто-то другой. — Кстати. Таня. Ты чего сидишь? У тебя есть сомнения, что я с тобой справлюсь в теле двенадцатилетнего пацана? Дуй давай отсюда, не заставляй родню лишний раз страдать. Татьяна Михална и правда вскакивает. Сначала тянется ко мне, потом оборачивается в сторону стола. Но делает это слишком медленно. Я подпрыгиваю, прямо из той позы, в которой сидел. Перекатившись через спину, оказываюсь с той стороны стола раньше нее. Спину, кажется, потянул, тело не готово к таким трюкам. В левой руке у меня ствол. Это значит, Таня у нас в чине не ниже майора. Откуда я его вытащил? А, вот из этого ящика. Еще в ящике лежит тазер, его забираю тоже. — А, впрочем... Уходить надо было раньше.Кто это говорит? Я? Голос точно мой. Но как я все это провернул? Мне становится страшно, но я продолжаю говорить: — Сейчас ты медленно подойдешь к стене и ляжешь на пол. Руки сцепи в замок и заведи за голову. Вот так.— Сережа... Э... Кто вы?— Не валяй дурочку. Ты знаешь, кто я. Не надо было нарушать инструкцию. Учишь вас, учишь. Зачем из-за стола вылезла? Почему ящик с оружием не закрыт? Проводишь тесты на реактивацию памяти, держи ствол под рукой. На что вы вообще тут рассчитываете? Кстати, где мы?— Я вам не скажу.— Разумеется. Ну, не очень и надо. Пацан-то помнит. Мы в ювенальном пансионате Красной Смородины, южный пригород Нижнего Шеола. Эк меня занесло. Давай, отвернись к стене и считай до ста. Не вздумай оборачиваться — живо уйдешь на следующее рождение. Хоть ты и просто добрый полицейский, пацану ты нравилась, не хочется тебя без нужды заканчивать.Я (мы?) снимаю со спинки стула ее пуховик и влезаю в него. Куклу сую в карман. Пуховик мне велик, виснет на узеньких плечиках, как на швабре, но на улице минус, без теплой одежды я далеко не уйду. А к барышне близко подходить не стоит — все-таки у нас совсем разная весовая категория, шансы не равны. Выглядываю в коридор. Пусто. — Татьяна Михайловна, извините, пожалуйста, я не знал.О, это пацан. Надо же, у него еще есть голос. Ну ничего, высплюсь, приду в себя, и пацан... Сергей Ситцев, станет просто воспоминанием. Я проснулся.Запираю за собой дверь, забираю ключи, звукоизоляция в кабинете отличная, воплей можно не бояться. А мне всего и надо — фору минут пятнадцать. Бесшумно скатываюсь по лестнице. Куда мне сейчас? А? Пацан не хочет сотрудничать, но такие поверхностные воспоминания я легко считываю. Вот! Мне нужна игровая — к счастью, уже был отбой и там пусто. Оказывается, пацан собирался дать деру и сам знает, как вылезти в окно. Второй этаж, не так и высоко. Прыгаю, ухожу в кувырок. Ножки у нас пока слабенькие, надо будет походить в спортзал. Ну да, всему свое время. Протискиваюсь через забор и иду в сторону заброшенного коллектора. Прихожу в себя в автобусе. Сижу на заднем сиденье, одетый в здоровенный пуховик. Он местами в грязи. Автобус рейсовый, у меня в кулаке билет, в кармане тазер, автобус пустой. И тут на меня накатывает — вот я и взрослый. Меня разбудили. С Волом и Витом я не попрощался, а теперь уж не увидимся. Теперь главное успеть доехать до мамы, пока я не уснул. Проснусь уже новым человеком. Точнее старым. А я так хотел увидеть маму.