Столовка на пыльной городской окраине возле кольцевой дороги. Шатающиеся столики на металлических ножках. Куцые полосатые скатёрки. На скатёрках водка в мутных графинах, компот в щербатых кувшинах, вода в пластиковых бутылках и узкие блюда с костлявой селёдкой, стыдливо прикрытой луковыми колечками. Поминки... Время, когда гроб с покойным приняла земля, а родственники, соседи, сослуживцы и прочие знакомые собрались вместе, чтобы заесть и запить боль утраты. Коротконогая щекастая девчонка несёт к нашему столику поднос, угрожающе прогибающийся под тарелками с горячим капустняком.— Помянем дорогого Сёмочку, — всхлипнув, говорит тётя Света. — Наливай, Гриша!Девчонка поставила тарелки. Дядя Гриша налил. Мы выпили, закусили. Погоревали, вспоминая Семёна Аркадьевича. Рюмка за рюмкой, слеза за слезой. Принесли пюрешку с подливкой с редкими вкраплениями мяса, похожего на обрезки шин. Выпили, закусили. Осталось дождаться, когда принесут пирожки с повидлом.Съем, запью узваром, сделаю скорбное лицо и уйду по-английски, не прощаясь.Не люблю массовые сборища — ни свадьбы, ни похороны, и дядю Сёму я не очень любил, если честно. И не вспомню уже, за что конкретно. Да это и не важно, поскорее бы уйти. Всё бесило: жара, мухи, пьяные родственники, противно подхихикивающий двоюродный братец. Что смешного может быть на поминках?!Вот уже несут последние подносы! Близка, близка желанная свобода от родственной похоронной обязаловки!— Ух ты... Блины! — невольно воскликнул я, когда передо мной оказалась тарелка с толстыми, как грампластинки, блинами в янтарных медовых разводах. — Думал, что пироги с повидлом будут, как обычно, — ответил я на осуждающе-вопросительные взгляды старшего поколения.Мой двоюродный брат Лёшка Тетерев снова противно хихикнул и словил от матери тяжелую затрещину, а тётя Света спросила, задумчиво поиграв роскошной монобровью:— Пироги? Какие пироги, Борь?— Пироги с повидлом.— Каким повидлом?— Яблочным. Каким же ещё? — ответил я, принимаясь за первый блин. — Вы как будто допрашиваете, тётя Света.— Когда это ты пироги с повидлом на похоронах ел? Их только на крестины пекут, — заворчал дядя Гриша.— Пополучали высшее образование, а простых вещей не знают.Захотелось поспорить, но я встретился глазами с Лёшкой. Брат казался серьёзным и трезвым. Он еле заметно качнул головой, как бы говоря: «Не нарывайся». Тётка выпила ещё два раза по пятьдесят. Огляделась по сторонам, подпёрла рукой, напоминавшей кабанью ляжку, многоярусный подбородок и затянула:— Ах, ягель, белая трава, слезою девичьей полита. Ах, ягель, белая трава, я родила от замполита..— Чего-чего? — переспросил дядя Гриша.— Чего слышал, — дерзко ответила тётя Света.Пьяный дядя набычился и заиграл желваками. Я понял, что если сейчас не уйду, то быть мне свидетелем в полиции, как в прошлый раз...Прошлый раз? Мысль о каком-то «прошлом разе» высверлила мне мозг и разродилась приступом острой боли в голове. «Да в гробу я вас видал!» Молча, встал и пошел к выходу.— Поздравляю! — услышал я за спиной голос догнавшего меня Лёхи.— С чем?— С манделой! Локальная, правда. Но не первая и дай бог не последняя.Даже не стал спрашивать, о чём он говорит. Зря подумал, что Лёха трезвый. Попросил прикурить, попрощался и отправился на автобусную остановку.На следующий день уже и не вспоминал о том случае. Да и что вспоминать? Как чуть не поспорил, что на поминках едят — блины или пироги? Незаметно промелькнуло лето, осень отыграла дождями и ранними заморозками. Наступила зима. И...— Дядя Сёма умер. Похороны послезавтра на десять утра, поминки на двенадцать в кафе на площади «Мира», — ошарашила мать. — Купишь цветы!— Как умер? — от удивления я поскользнулся на льду, чудом не расшибив колено и не разбив мобильный.— Инфаркт.— Мам, но... но... — я запнулся, не в силах переварить несуразность ситуации. — Семён Аркадьевич умер прошлым летом, когда ты уезжала в Суздаль. Я один на похороны ходил.Мама быстренько объяснила, что я «олух, каких поискать, не пойми, в кого уродился» и что «стыдно не знать и путать родственников», а ещё что «дядя Сёма — это тот дядька-очкарик, что нечаянно раздавил твоего черепашонка, когда тебе было пять лет».И вот я уже сижу на неудобной длинной скамье, зажатый между тётей Светой и её сыночком Лёшкой, и тупо пялюсь на что-то вроде плова, лежащего передо мной на тарелке. Поковырялся вилкой — так и есть, разваренный рис и жирное мясо. Наливочка вишнёвая, правда, хороша, но это ничего не меняет. Меню другое, как место и время, а вот повод, по которому мы собрались, всё тот же.Либо я сошёл с ума, либо весь мир сдвинулся в сторону тихого тотального безумия, а мне... Мне теперь что делать? Выпрыгнуть на стол и закричать: «Люди, ау! Мы ж его уже хоронили!» Но сделать такой финт при всех у меня кишка тонка, и я стал смирно ждать завершения мероприятия. Наконец и ко мне подошел щуплый молоденький официантик, поставил рядом с тарелкой стакан с компотом и положил на него сверху пирожок, сладко пахнувший яблочным повидлом, символизирующий окончание официальной части поминок.— А в прошлый раз блины были, — тихо прокомментировал, ни к кому конкретно не обращаясь, Лёшка, но я понял, что сказано для меня.— Ага. С мёдом, — подтвердил я, и по лицу двоюродного брата поползла довольная ухмылка.— Видно, не судьба, видно, не судьба. Видно, нет любви, видно, нет любви... — запела тетя Света, открывая тем самым неофициальную часть поминального действа. И томно переглянулась с бывшим одноклассником дяди Сёмы, сидевшим за соседним столом.— Помнишь, значит. Молодец! Пошли выйдем, серьёзный разговор есть, — дернул меня за руку Лёшка.Отошли мы с ним недалеко — во двор рядом с площадью, где находилось общежитие-малосемейка, в котором Лёха Тетерев снимал комнату. Заведя меня к себе, брат достал из тумбочки потрёпанный ноут, открыл какой-то сайт.— Сиди читай, — сказал он мне, а сам подошёл к стене и стал снимать с неё яркий плакат с многоруким синекожим индийским божеством, сидевшим на черепахе. — Тусовался когда-то с кришнаитами. Подарили, — объяснил он происхождение настенного украшения. — Ты читай, читай.Статья, которую брат велел читать, называлась просто и скучно — «Эффект Манделы». Читать я не стал, а подошёл к Лёшке, чтобы рассмотреть длинную колонку цифр-дат, написанных на кусочках склеенных бумажек.— Что это?Вместо ответа Лёша поставил внизу колонки сегодняшнюю дату и предложил мне расписаться.— Зачем мне расписываться? — спросил я. — Что ты отмечаешь?— Случаи, когда моя память и память коллективная не совпали. В простонародье — манделы.— Коллективная память? Бред... хотя постой...Предпоследняя дата с прошлых, летних, похорон дяди Сёмы, а самая первая записана на коричневой оберточной бумаге нетвердым детским почерком — 6 июля 1984 года, а рядом нарисована черепашка.6 июля... А у меня день рождения третьего числа. В 84-м мне было пять лет. Мама подарила черепашонка. Я был счастлив не передать как. Длилось это минут десять, пока я не отлучился на кухню за капустным листом. Дальше вы знаете. Пришёл дядя Сёма и сослепу наступил на мою животинку. Зол я был тоже не передать как. Я кричал, царапался, плевался и угрожал дяде сжечь гараж.— А помнишь, что кричал? — спросил Лёшка.— Нет, — без колебаний ответил я. — Что я могу помнить? Мне пять лет было. Хотя постой...Вот я поднимаю мертвую черепашку с асфальта... прижимаю к груди, пачкая светлую майку кровью, плачу. И кричу: «Дядя, ты же умер! Умер! Зачем пришёл?!»— Он умер! Дядя Сёма умер тогда в 84-м! — напрочь забытое детское воспоминание вспыхнуло перед моими глазами, как болотный огонёк в ночи.Семен Аркадьевич умер за месяц до моего дня рождения в 1984-м. Несчастный случай на заводе. Первые в моей жизни похороны. На кладбище меня не водили, но на поминках я от пуза натрескался блинов с мёдом.— Сколько же раз он умирал? — спросил я у брата.— Сто сорок девять раз — это только на моей памяти, — сказал Лёша. — Первый раз «для меня» он умер через три дня после случая с твоей черепашкой. Инфаркт. А ты твердил, что он умер раньше— И ты поверил?— Нет, но запомнил, а после того, как стал помногу раз в год бывать на его похоронах, поверил.— Так, что это за чертовщина? Объясни, — попросил я, ставя под сегодняшним числом свою подпись «Боря Кацев».— Нельсон Мандела знаешь, кто такой? — начал издалека Лёха.— Борец за свободу из Африки.— А что с ним стало?— Откуда мне знать? — я пожал плечами.— Подумай и ответь, иначе ничего объяснять не буду, сам читай и разбирайся, — сказал Лёшка, кивая на ноут.Напряг память.— В тюрьме вроде умер.— А вот и нет! — обрадовался брат, будто в лотерею выиграл. — Мандела вышел из тюрьмы и стал президентом ЮАР.— Рад за него, — зевнул я, не разделяя Лёхин энтузиазм. — А к дяде Сёме это, какое имеет отношение?— Прямое!Оказывается, не я один, отвечая на вопрос, что случилось с Нельсоном Манделой, отвечу, что он умер в тюрьме, но по факту он президент. Жив, здоров и в шоколаде. Начнешь утверждать, что это не так, — попадешь в психушку, ну или просто у виска покрутят и всерьёз воспринимать тебя не будут. То же самое дядя Сёма!— ...ты помнишь, что он умер, я помню, мама помнит через раз, но по факту — Семён Аркадьевич снова умер.— Постой, постой! Неужели тётя Света тоже помнит? — заинтересовался я.— Не всё, но помнит. Да ей дяди Сёмы похороны — любимое развлечение! — заверил брат. — Бате нервы помотать, а чё? И вообще, отрывается по полной, — тут Лёха слегка покраснел, стушевался и дальше продолжать не стал.Ну а я и так догадался. Хоть лезгинку вокруг гроба пляши — никто потом не осудит. Есть, конечно, риск, что эти похороны могут стать последними, всё ведь когда-то заканчивается, и тогда ославишься на весь городишко. Но грех, наверное, упускать такой шанс поразвлечься.— А зачем она спрашивала про пироги? Какие пироги, с каким повидлом?— Прикалывалась, как обычно.На девяти из десяти дядиных поминок, согласно Лёхиной статистике, в конце подавали пироги, но иногда — блины.— ...во время локальных мандел многие прозревают, пусть ненадолго. У желудка, видимо, лучше память, чем у мозгов, — глубокомысленно изрёк Лёша. — Было у тебя, например, такое: приходишь в магазин, не можешь найти свой любимый йогурт. Спрашиваешь у продавцов, у покупателей, а никто такой и вспомнить не может, будто ты его один покупал. Было?— Допустим. Ну и как вы это всё объясните, профессор Тетерев? — съязвил я. — Кто это делает, как, да и зачем?Брат рекомендовал почитать мне статьи в интернете на «манделовских» форумах, а когда я отказался, сославшись на хроническую сонливость от большого количества букв, объяснил, что версий много, но основных три.Первая — это «Министерство правды», как в оруэлловском «1984», такой себе вселенский заговор по искажению информации тайными спецслужбами.— Искажают информацию о йогуртах или о похоронах дяди Сёмы? Кто? Американцы?— Необязательно они, хотя и такое возможно. Проводят эксперименты. Над покупателями или над нашей семьей.— А почему над нашей? Особенные, что ли?— Семья большая, дружная. Знакомых и соседей много. По сто с лишним человек на поминки приходит. Почти в одном и том же составе. Вот тебе и поле для исследований.Не поспоришь, определённая логика в этом была, но как-то за уши притянуто. Непонятен, так сказать, механизм. Тайные службы сговорились с дядей Семой, чтобы он мёртвого изображал? Двадцать с лишним лет... А как память стирают? Прибором, найденным при крушении НЛО? Его-то на нас и тестируют? А может, у них ещё и машина времени есть?— А ещё какие версии?— Слияние параллельных миров.По этой версии выходило, что мы все происходим из разных, но схожих параллельных миров, поэтому и помним всё по-разному. И где-то завелась искусственная или естественная аномалия, что смяла миры, словно страницы в книге.— И «залом» произошёл на дяде Сёме? Хм... — я попытался представить «слипающиеся» на дяде Сёме параллельные вселенные, и как-то мне стало нехорошо.Согласно третьей «манделовской» версии, упомянутой на сайтах, живём мы в виртуальной реальности, как Нео с Морфеем, а дядя Семён — глюк в Матрице, типа «второй» черной кошки.— Весело, — сказал я, пытаясь переварить информацию. — Глючит, значит, наша Матрица. На дяде Сёме глючит.— Ага! — заулыбался брат.— И что делать будем?— Как что? — хохотнул Лёха. — Я буду дальше на похороны ходить, да и тебе деваться некуда, придёшь как миленький.Посидели мы ещё с ним, пообсуждали наши странные семейные дела. Лёша разные случаи смешные вспоминал, которые бывали на похоронах Семёна Аркадьевича, — в основном как его мамка зажигала. И про девочку маленькую рассказывал, что на похороны пришла наряженная, как черепашка-ниндзя, подошла к покойнику и говорит...— «Я столько не живу, сколько ты умираешь!» — воскликнул я, вспоминая, как прозревая. — Помню мелкую! Помню! Внучка! Варенька... Настенька... Короче, родственница второй жены дяди Сёмы.Взяв в руки Лёхин «манделовский» список, я быстро пробежал его глазами, пытаясь вычислить дату тех похорон, и тут только заметил, что рядом со многими датами стояли либо другие подписи, либо невнятные закорючки.— О! Так ты не одному мне свой список показывал, — спросил я. — А кому?— Маме и многим, кто прозревал. Понимаешь...Не знаю, чем объяснить, но список нужно всё время прятать, — кузен взял список и спрятал его под кришнаитский постер. — Иначе он меняться начинает. Чем лучше спрячешь, тем меньше изменений.Лёха рассказал, что иногда подписей много, иногда мало. Если подпись не разобрать, то верный признак, что человек снова ничего не помнит. Хотел я сказать Лёхе, чтоб врал, да не завирался. Представить, что кто-то невидимый ходит к Лёшке Тетереву в общагу дописывать или стирать его записи, мне было сложно. Но тут я увидел в списке ещё одну свою подпись «Боря Кацев»! Не было её здесь полчаса назад! Или была?1989-й, сентябрь. Мне десять лет. Дворники сгребают красные листья в кучи, а после сжигают, что вдохновляет меня пойти и отомстить за черепашку. Я пошёл и поджёг гараж дяди Сёмы — напихал в щели тряпки, газеты, траву сухую и прочий мусор. Машины там на тот момент не стояло, но что-то внутри воспламенилось, послышался протяжный рявкающий звук рвущейся пружины. Я удрал. «Ракушка» прогорела до полной профнепригодности, а дядя взял и умер через три дня. Стресс. Инфаркт. Опять и снова.— Устал я, Борька, — загрустил вдруг брат. —Прошлое не статично, оно меняется. Иди, живи с этим, как я живу. До следующих похорон. Может, забудешь всё, а может, и нет.Дома я никак не мог успокоиться, залез на сайты и прочёл всё, что смог найти про «эффект Манделы». Примеров проявления злосчастного эффекта приводилось множество, но большинство из них были мне не знакомы. Нет у меня никаких «собственных» воспоминаний, от слова «совсем»: на какой машине ехал Кеннеди, когда его убили, сколько было высадок на Луне, существовал ли портрет Генриха VIII, где английский король изображён поедающим ногу жареной индейки. Немного обидно было узнать, что Хрущёв не снимал ботинок и не стучал им по трибуне, обещая показать всем «кузькину мать». До сих пор уверен, что видел фотографию генсека с ботиком в руке в какой-то толстой старой книге. Зашибись, короче...Прошло три месяца. Дядя Семён снова умер. На «родственных» мероприятиях я пью мало, чтоб сплетен потом не разносили, но тут плюнул и решил напиться в зюзю. Чем я хуже тёти Светы? Тем более что, согласно Лёхиным записям, сегодня проходили юбилейные, сто пятидесятые, дядины похороны. Кстати, Светлана Тетерева в этот раз вела себя намного сдержаннее, чем обычно. Возможно, это как-то коррелировало с толстым слоем тонального крема, которым тётя Света особенно густо замазала левую часть лица под глазом.— Батя тоже помнит прошлый раз, — шепнул брат. — Хорошо, что только его, иначе быть мне сиротой. Не думаю, что маме под силу повторить фокус дяди Сёмы.— Капец, дядя Сёма — избранный! — засмеялся я, так как уже изрядно выпил. Водочка под чудесные мясные рулетики с черносливом шла на ура.Жена дяди Сёмы глянула на меня, как на распоследнего негодяя. Остальные родственники покосились с неодобрением. Спасла от позора и общественного порицания добрая тетя Света, запев, по обыкновению, песню. На этот раз исполнялись нейтральные «Белые розы». Спев один куплет, тётя обронила, что обожает творчество Наташи Королёвой.— Душевно поёт, — сказала она.За это спорить не стали, но кто-то заметил:— Королёва «Желтые тюльпаны» поёт, а «Белые розы» — Юра Шатунов.Родичи и прочие присутствующие заспорили, полезли смотреть в интернет, кто что поёт. Я тоже пытался вспомнить, что пел Юра, а что — Наташа, но то ли опять мандела, то ли водка помешала, однако определиться так и не смог. Главное, что на меня больше не обращали внимания. И я разрешил себе расслабиться и продолжать наслаждаться моментом, как вдруг ко мне подсел незнакомый, ни разу не виденный до этого родственник, приехавший специально на похороны из Нижнего Волоколамска.— Я всегда думал, что Сёмка маленьким умер, — плакался у меня на плече сухонький седой мужичок глубоко пенсионного возраста. — Вот в голове как-то отложилось, что в шесть лет он на речке утоп, а я сюда на помины с родителями приезжал. А Семён, оказывается, жизнь прожил, а я и не знал...Вышел я на пять минут покурить на улицу, а когда вернулся, увидел в вестибюле кафе вдову Семёна Аркадиевича. Даже зная почти наверняка, что к следующим похоронам Эльвира Николаевна уже не вспомнит о моем сегодняшнем безобразном поведении, мне стало безумно стыдно, и я попытался как можно быстрее проскочить мимо неё.— Боря, можно вас на пару слов? Я слышала, как вы с Алексеем обсуждали Семёна, говорили, что он — избранный.Я готов был провалиться сквозь землю, забормотал глупые слова извинений и оправданий, но вдова дяди прервала меня:— Вы ведь помните?— Помню, — ответил я, восхищаясь её спокойствием.— Некоторым людям жить скучно, а я уже устала удивляться, — вздохнула женщина. — Семён и вправду избранный. И в этом моя вина.