Рассказ: Томас Лиготти «Лунная соната»

Жанр хоррора ныне весьма разнообразен и далёк от примитивных кровавых ужасов. И одним из виднейших мастеров современного хоррора, пишущих ужасы на грани «высокой литературы», заслуженно считается американец Томас Роберт Лиготти.В России он до недавнего времени был практически неизвестен — возможно, потому что Лиготти за всю свою карьеру не сочинил ни одного романа; он прославился как мастер «короткой формы». На русском выходило лишь пара его рассказов, но этого маловато для более-менее серьёзного признания. И вот недавно издательство АСТ выпустило целый омнибус Лиготти, включающий два сборника его рассказов — в оригинале они увидели свет в 1989 и 1991 годах.С любезного разрешения издательства мы публикуем рассказ из сборника 1989 года «Песни мёртвого сновидца».

Томас Лиготти
«Лунная соната»

© пер. Г. Шокин, 2018.© иллюстрация А. Ремизова, 2018.

Со значительным интересом и некоторым беспокойством слушал я, как низенький бледный мужчина по имени Трессор рассказывал о своём замечательном опыте — его мягкий голос едва ли нарушал тишину комнаты, освещённой лунным сиянием. Он, похоже, был из тех, к кому сон приходит нечасто. Такие люди обычно довольствуются тем, что выходят на улицы и ищут хоть какое-нибудь подходящее развлечение из числа тех, что может предложить наш город. Скоротать часы до рассвета можно и в ночном клубе, но истинному [su_tooltip style="light" position="north" shadow="yes" rounded="yes" size="4" title="Инсомниак" content="в переводе с английского: человек, страдающий бессонницей (прим. «МФ»)" class="note1"]инсомниаку его однообразные увеселения быстро надоедают, да и какой ему прок от толпы, что отказывается от сна сознательно?Тем не менее немногим бессонным, в число коих угодил и Трессор, наш город рад открыть свои тайны — те, что не предназначены для света дня. В отсутствие снов, что хранят равновесие привычного мира, человек ищет им любую фантастическую замену... и порой находит её.Да, существуют такие чары, что почти возмещают ушедший покой. Увидеть некую необычную фигуру, с изумительной ловкостью перескакивающую с одной крутой крыши на другую,— достойная плата за череду тягостных бессонных ночей.Услышать зловещий шёпот на одной из узких улиц и следовать за ним без возможности хоть как-то отгородиться от его неумолчной назойливости — превосходное лекарство для снятия симптомов болезненного бодрствования. И что с того, что все эти эпизоды никак не подтвердить, что с того, что в массе своей они так и остаются голословными,— разве не благая у них цель? Скольких обделённых сном наш город спас подобным образом от ножа, петли, передозировки таблетками? Однако, если и есть крупица правды в том, что, по моему мнению, произошло с Трессором, то он определённо столкнулся с чем-то из ряда вон выходящим.Признаюсь, когда Трессор поведал мне свою историю, я счёл её полной преувеличений, этаким сверх меры приукрашенным рассказом об очередной прогулке во мраке. Кажется, в одну из своих пустых бессонных ночей он забрёл в старые районы города, где ночная жизнь в той же степени отсутствует, в каковой она неизбывна в районах новых. Как я уже говорил ранее, Трессор был из тех, кто не чурался странностей города,— и потому он принялся вести более чем скромную слежку за человеком, что стоял у ступеней насквозь прогнившей старой постройки. Трессор отметил, что мужчина, похоже, торчит там без особой цели, спрятав руки в карманы шинели и взирая на прохожих с этаким библейским терпением. Здание, у которого он ошивался, было простеньким, приметным лишь окнами — так порой лица выделяются из толпы исключительно благодаря интересной паре глаз. Окна имели не вытянутую прямоугольную форму, как у большинства других домов на улице, а полукруглую, и каждое из них было разделено на несколько отдельных секторов-панелей. В свете луны они, казалось, блистали ярче положенного — возможно, виной тому был лишь контраст с окрестными домами: несколько чистых стёкол на фоне множества грязных всяко привлечёт к себе внимание. Иного объяснения лично я не нахожу.В любом случае, когда Трессор решился пройти мимо здания, стоящий на ступенях мужчина подался вперёд и сунул что-то прямо ему в руку. Обменявшись с незнакомцем недолгим взглядом, мучимый бессонницей Трессор опустил глаза к странной подачке. Это оказался лист бумаги, и ему пришлось встать под фонарный столб, чтобы разобрать тонкие, мелкие буквы. Выяснилось, что перед ним приглашение, отпечатанное на машинке на грубой, дешёвой бумаге. Согласно листовке, в здании, которое он только что миновал, готовилась вечеринка — позже, той же ночью. Трессор оглянулся на мужчину, вручившего ему листовку, но того уже и след простыл. Это показалось ему очень странным — пусть тот и имел вид человека, пребывающего в непринуждённо-спокойном настроении, человека, ничего и никого конкретно не ждущего, что-то явно привязывало того мужчину к месту, на коем он стоял. Его внезапное исчезновение, разумеется, смутило Трессора... но и зачаровало тоже.Он ещё раз изучил приглашение, бездумно потёр его между большим и указательным пальцами.Бумага имела очень странную текстуру — похожа на спрессованный лист смешанного с мылом пепла. Решив, однако, что долгих раздумий листовка не стоит, Трессор отшвырнул её в сторону и продолжил свою бессонную прогулку. Но, прежде чем приглашение коснулось тротуара, какая-то буквально появившаяся из воздуха рука быстренько метнулась к листку и присвоила себе. Оглянувшись через плечо, Трессор так и не понял, кто же это был.Позже в ту ночь он вернулся в здание с сияющими полукружиями окон. Войдя через парадную дверь, не запертую и никем не охраняемую, он проследовал по тихим пустым коридорам.Вдоль стен стояли светильники в виде тусклых светящихся сфер. Свернув за угол, Трессор внезапно столкнулся с чёрной пропастью, в которой, по мере того как его глаза привыкали к густому мраку, стала проступать освещённая лестница. После некоторого колебания он поднялся по ней — старые доски под его весом пели жалобную серенаду. Уже с первой ступеньки он различил тусклые огни где-то наверху — и, хоть у него и был шанс преспокойно развернуться и уйти, стал подниматься навстречу им. Однако, достигнув второго этажа, Трессор обнаружил, что тот ничем не отличается от первого... как и третий, как и все последующие. Поднявшись на самый верх, он прошёлся по коридору и даже рискнул проверить несколько дверей.Почти все комнаты за этими дверьми оказались тёмными и пустыми — лунный свет, сиявший через идеально вымытые окна, падал на голые, покрытые плесенью полы и стены без обоев. Готовый удалиться восвояси, Трессор вдруг заметил в конце коридора дверь со слабой жёлтой аурой, пробивавшейся из зазоров между ней и косяком.Подойдя к этой двери, он обнаружил, что она приоткрыта,— и тихонько толкнул её от себя.В комнате Трессор увидел желтоватый светящийся шар, свисающий с потолка. Глянул на стены, потом на юркие тени, снующие по углам и вдоль лепнины, украшавшей пол. Кажется, в комнате давненько не убирались, заключил он. А потом его взгляд натолкнулся на нечто у дальней стены... и это нечто заставило его отпрянуть назад, в коридор. То, что он мельком увидел, напоминало четыре странные фигуры — самая высокая почти в его рост, самая низкая где-то по пояс. Оказавшись в коридоре, Трессор осознал, что образы стали даже чётче, как бы отпечатавшись в сознании. Теперь он чувствовал себя почти уверенным в их истинной природе, хотя, должен признаться, из его описаний я так ничего и не понял, пока не прозвучало ключевое слово «футляры».Вернувшись в комнату, Трессор встал перед закрытыми футлярами, которые, по всей вероятности, принадлежали квартету музыкантов. Футляры выглядели жутко древними и были связаны между собой какой-то ветошью. Трессор потрогал связки, присел, прошёлся пальцами по запятнанным латунным защёлкам кофра — и замер, увидев, что на стену прямо перед ним падают тени вошедших следом людей.— Зачем ты пришёл сюда? — спросил кто-то измученным и недовольным голосом.— Увидел, что свет горит,— ответил Трессор, не оборачиваясь, всё ещё разглядывая на корточках футляр для скрипки.Почему-то звук его собственного голоса, резонирующий в пустой комнате, обеспокоил его больше, чем голос гостя, хоть он и не понимал, почему так выходит. Он насчитал на стене четыре тени: три были высокими и отощалыми, четвёртая — несколько меньше, но зато с огромной, уродливобесформенной головой.— Встань,— приказал всё тот же голос.Трессор повиновался.— Обернись.Не торопясь, Трессор выполнил и эту просьбу.Он с облегчением выдохнул, когда увидел, что перед ним — всего-навсего трое довольно обычных на вид мужчин и женщина с эксцентричной пышной причёской. Среди мужчин затесался тот самый, вручивший Трессору приглашение на улице, но теперь он будто бы прибавил в росте.— Вы дали мне листовку,— напомнил Трессор, как бы отсылая к их старому знакомству.Голос его звучал всё так же чужеродно, всё так же странно в этой пустой комнате.Мужчина обменялся взглядами со своими товарищами, как если бы считывал с их лиц какое-то тайное послание. Потом он сунул руку во внутренний карман пальто и извлёк лист бумаги.— Вы имеете в виду вот это? — спросил он у Трессора.— Да, такую вот.На лицах квартета как по команде расцвели тёплые улыбки, и мужчина с улицы сказал:— Ты немного ошибся. Поднимись этажом выше. Но не по главной лестнице. Есть ещё одна, поменьше, в конце коридора. Придётся поднапрячься, чтоб углядеть её. У тебя глаза-то хорошие?— Ну... да.— Такие же хорошие, как на вид? — спросил кто-то из мужчин.— Если вы про моё зрение — то да, оно у меня хорошее.— Угу, именно это мы и имеем в виду,— произнесла женщина.Квартет расступился, давая дорогу Трессору, — по двое с каждой стороны прохода. Он направился к выходу из комнаты.— Там, наверху, кое-кто уже собрался,— сказал мужчина с улицы, едва Трессор встал у самой двери.— Скоро и мы поднимемся — будем выступать!— Дело говорит... так и есть... угу,— подтвердили его слова остальные, прошествовав к футлярам с инструментами и начав сосредоточенно колдовать над ними.Что-то не так с их голосами, подумал Трессор.Не с моим — с их.Как он позже объяснил мне, голоса музыкантов, в отличие от его собственного, не производили эха. Озадаченный этой причудой звука, Трессор пошёл искать означенную лестницу. Та, как ему на первый взгляд показалось, ввинчивалась во что-то наподобие тёмного вертикального колодца. Опираясь на косые перила, закрученные спиралью, он достиг самого верхнего уровня старого здания. Здесь коридоры были гораздо уже тех, что внизу, узкие проходы были освещены сферическими светильниками, свисавшими с кое-как приделанных крепежей и закутанными в шали из пыли. Дверей здесь тоже было поменьше — и каждая из них напоминала скорее узкий лаз в стене, который проще сыскать на ощупь, чем доверяясь глазам. Но зрение у Трессора взаправду отличалось отменной остротой — по крайней мере, если верить ему,— и вскоре он обнаружил вход в залу, где, как и уверяли его музыканты, уже собралась немногочисленная публика.Могу себе вообразить, как же было нелегко Трессору сделать выбор — отдаться этому ночному приключению или вести себя осторожнее?Отсутствие сна порождает порой чувство опасной вседозволенности, но Трессор в известной степени всё ещё был привержен дневному образу мышления и мог пойти на компромисс. Он не стал входить в комнату. Люди внутри, как он мог видеть, рассаживались по случайно расставленным стульям, и всё, что можно было различить,— силуэты голов в лунном свете, изливавшемся сквозь девственно чистые стёкла полукруглых окон.Трессор же нашёл себе прибежище в коридорной тени. Когда музыканты с инструментами наперевес поднялись и прошествовали в залитую луной залу, они не заметили его. Дверь затворилась за ними с еле слышным щелчком.Несколько мгновений стояла тишина — столь абсолютная и чистая, что Трессору такой и не приходилось знать дотоле: тишина мира, лишённого жизни. Потом в тишине родился звук — но настолько незаметный, что Трессор не смог бы наверняка сказать, когда закончилась тишина абсолютная и началась тишина разбавленная. Звук стал музыкой — неспешной музыкой в мягком полумраке, приглушённой закрытой дверью. Тоненький голосок одной-единственной ноты наращивал на себя обилие обертонов, и несколькими тактами позднее вторая нота произвела тот же эффект. Так они и поплыли одна за одной, расцветая в слегка разобщённую, но все же гармонию. Предшествовавшая им тишина, казалось, не могла вместить их все разом — и мелодия расширялась, вспенивалась, обретала объём. Вскоре не осталось места для тишины — или, быть может, музыка и тишина запутались друг в друге, как цвета, слившиеся в белизну. И порочный круг бессонных ночей Трессора, каждая из которых служила зеркалом той, что была до неё, и той, что за ней следовала, наконец-то распался....Когда Трессор проснулся, свет тихого серого рассвета заполнил узкий коридор. Он лежал, подогнув колени, у шелушащейся стены. Вспоминая о событиях прошлой ночи, он поднялся на ноги и пошёл к двери в залу, все еще закрытой. Он приложил ухо к грубой древесине, но не услышал никаких звуков с другой стороны. Память о дивной сонате ожила ненадолго, но быстро канула в небытие. Как и раньше, музыка звучала приглушённо, не в полную силу, но сейчас он был слишком напуган, чтобы войти в залу, где она играла. И всё-таки он вошёл.Его поразило то, что зрители все еще сидели на своих местах. На подмостках стояли четыре табурета и четыре брошенных разномастных футляра.Самих музыкантов нигде не было видно.Зрители были одеты в белые балахоны с капюшонами, сотканные из тонкого материала и напоминающие плотно обёрнутые вокруг тел саваны. Никто не шумел, не двигался — возможно, они все еще пребывали в плену глубокого сна, оковы которого только что стряхнул с себя Трессор. Но что-то было в этом собрании, вид которого наполнял душу Трессора неизъяснимым страхом, странное — они вроде бы пребывали в совершенно беспомощном состоянии и при том довольствовались своей гипнотической эйфорией. Когда его глаза пообвыклись с сероватым полумраком залы, одежда на парализованной публике стала всё больше напоминать какие-то жёсткие фиксирующие путы.— Но это были не бинты и не марлевые халаты,— поделился со мной соображениями Трессор.— Это была паутина — толстые слои паутины. Я думал, она покрыла их с головой.Но так Трессору казалось единственно из-за выбранной точки обзора. Ибо, шагая по дальнему краю страшной залы, полной мумий, и приближаясь к четырём пустым стульям в её передней части, он увидел, что коконы не затрагивали лиц людей.Выражения этих лиц были до ужаса схожи — можно бы было назвать их умиротворёнными, сохрани они цельность. Но у публики, как с содроганием открыл мне Трессор, больше не было глаз — к сцене были обращены ряды кровоточащих лунок.Пострадали все присутствующие... кроме одного.В конце довольно-таки неряшливого ряда стульев в задней части залы один из зрителей шевельнулся. Когда Трессор медленно приблизился к этой фигуре, руководствуясь смутным желанием помочь хоть кому-нибудь, он заметил, что веки слушателя были закрыты. Не медля, Трессор стал рвать сковавшую жертву паутину, бормоча какую-то утешительную и призванную подбодрить околесицу. Горе-слушатель вдруг распахнул глаза и сфокусировал взгляд на Трессоре.— Вы один уцелели,— сказал Трессор, разрывая путы.— Тсссс,— прошептал человек в паутине.— Я жду.Трессор замер в замешательстве. Мерзкий материал пут лип к его пальцам, рождая на коже странные ощущения.— Они могут вернуться! — воззвал он к благоразумию человека в паутине, хоть и не до конца понимал сам, кого же следует подразумевать под словом «они».— Они вернутся,— мягко, но в то же время возбуждённо произнёс человек.— Взойдёт луна, и они вернутся вновь — исполнять свои прекрасные мелодии.Напуганный этими загадочными словами, Трессор стал отступать прочь из залы. А из четырёх полых футляров — он был готов ручаться — маленькие глазки неведомых существ следили за его паническим бегством из музыкальной залы, превратившейся за ночь в комнату ужасов.Впоследствии Трессор ещё не раз навещал меня по ночам, раз за разом рассказывая мне о лунных сонатах. Дошло до того, что мне начало казаться, что я почти слышу их звуки; а уж его историю я мог рассказать стороннему слушателю как свою собственную. Вскоре все наши с ним разговоры свелись к неземной музыке, приглушённой закрытой дверью. Когда его стало всё больше и больше волновать, каково это — слушать её, как он выразился, живьём, мне стало ясно, что он позабыл о незавидной участи тех, что остались сидеть в зале. Музыка в его голове становилась всё сильнее и сильнее и в конце концов стала перекрывать собственные мысли и побуждения. Наконец настала та ночь, когда Трессор так и не явился ко мне.Больше я его никогда не видел. ...В ночи, когда луна парит над крышами нашего города, распухшая и бледная, когда она взирает на нас сверху вниз из своей призрачной паутины облаков, я напрочь лишаюсь сна. Ибо как обрести покой под этим чарующим пристальным взором и как удержаться от желания пойти по стопам Трессора в одно из своих одиночных бессонных блужданий?