Эстетика намёка

«Югэн» по-японски — это «тёмная прелесть». «Моя тёмная прелесть», как сказал бы братец Голлум. Так называют искусство (эстетику) намёка и недосказанности, недоговорённости, пустого пространства. Как сказал в своё время японский художник: «Если хочешь нарисовать цветок, нарисуй пространство вокруг цветка, и цветок сам проявится». Японцы полагают, что недосказанность, пустоты, намёки без указания на конкретное решение придают произведению эстетический шарм. То есть у зрителя, слушателя, читателя возникает чувство прекрасного.В чём, собственно, важность югэн (теперь, после объяснения, мы спокойно будем пользоваться этим термином)? Верно воспринятые намёк и недосказанность превращают читателя из потребителя в соавтора. Ему указывают путь, по которому он дальше идёт сам. Ему намекают на ряд обстоятельств, которые он связывает — сам! Ему показывают краешек, а он открывает тайну сам. Помните, как видел донну Анну дон Гуан в «Маленьких трагедиях» Пушкина?

Её совсем не видно.
Под этим вдовьим чёрным покрывалом
Чуть узенькую пятку я заметил.
Дон Гуан

Довольно с вас. У вас воображенье
В минуту дорисует остальное;
Оно у нас проворней живописца,
Вам всё равно, с чего бы ни начать,
С бровей ли, с ног ли.
Лепорелло

Читатель, умеющий воспринимать искусство намёка, недосказанности, недоговорённости, пауз и лакун, воспринимает книгу, спектакль, картину как со-автор и со-творец. У него просыпается воображение, и он восстанавливает недостающие детали. Дело не в том, что автор эти детали потерял, забыл про них, что-то не доделал. Мы говорим о намеренно оставленных намёках и пустотах, о еле слышных полутонах. Они будят воображение, заставляют — вернее, провоцируют — читателя или зрителя самостоятельно достраивать картину, заполнять пустоты и ловить настроение. Кроме логических цепочек информации, ловится эмоциональное и эстетическое состояние, если угодно, аура. Это превращает напечатанный текст не просто в набор букв, которые обозначают некие слова и понятия, а в своего рода символьность, которую читатель воспринимает на другом уровне, наблюдая скрытое между строк. 

Югэн как эстетический принцип был очень свойственен фантастике «золотого» и «серебряного» веков. Причём как нашей, так и зарубежной. Для того чтобы пользоваться югэном, не нужно родиться японцем. Если взять, к примеру, «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери, мы там много где найдём принцип югэн. У Брэдбери масса сознательных недоговорённостей: он не объясняет нам подробно, на каком топливе летела ракета на Марс, как долго она летела, откуда на Марсе взялась та или иная цивилизация. У Брэдбери в одном рассказе марсиане выглядят так, в другом — иначе, в третьем их вообще нет. Но какой же огромной популярностью и любовью пользуются у читателя «Марсианские хроники»!То же самое можно сказать, к примеру, о творчестве Роджера Желязны, братьев Стругацких. Если брать более поздних писателей, наших современников, — Андрей Лазарчук, Андрей Столяров (особенно ранний), Вячеслав Рыбаков, Марина и Сергей Дяченко, Андрей Валентинов. У западных коллег — Нил Гейман, Джо Хилл, Чайна Мьевиль... Фантасты, которые дружат с воображением, создавали и, к счастью, создают наиболее яркие, невероятные, но при этом цельные и логичные миры. Они в полной мере использовали принцип югэн в прошлом и используют поныне.

Заклёпочники наступают

Но в начале двухтысячных принцип югэн начал постепенно уходить из фантастики. Сначала массовый читатель, причём даже не самый глупый, стал недосказанность воспринимать с раздражением, а потом — со злобой. Намёк принимается в штыки. Читатель уверился, что недосказанность имеет место в книге не из эстетических соображений, а потому что автор чего-то не знает. Как же так, он мне о самом интересном не рассказал! А если автор знает, то забыл об этом написать в книжке, недоработал, упустил, поленился — ай-яй-яй!Массовый читатель стал воспринимать намёк с раздражением. Как же так, он мне о самом интересном не рассказал!Важным эстетическим достоинством текста становится не намёк и недосказанность, а соответствие текста художественного тексту энциклопедии. На том ли месте находится замок в книге, где должен быть согласно географическому справочнику? Соответствует ли третья слева заклёпка на хауберке тому изображению, которое я видел в пособии по доспеху соответствующего периода? Может ли фотонный звездолёт развить указанную скорость, а если может, то сколько ему на это понадобится топлива и какого именно? За какое время и с каким ускорением он эту скорость разовьёт — и как устроен его реактор?Всё вышеописанное — повторимся! — становится не просто категорией достоверности, а категорией эстетической: это хорошая книга, раз всё правильно написано. Соответственно, талант писателя — в том, что он верно следует энциклопедии.Вслед за читателем подтягиваются критики. Прошло немного лет — и критик соответствие заклёпки в романе заклёпке из энциклопедии начинает считать эстетической категорией. В рецензиях этому уделяется особое внимание. Вместо того чтобы разбирать, грубо говоря, сюжет, мотивации героев, достоверность характеров и образов, динамику сюжета, эмоциональное впечатление от книги, критик начинает проверять текст на соответствие справочнику — или его, критика, представлениям о том, как это должно быть на самом деле.Мы — сторонники художественной достоверности. Если пишешь, ты должен в целом знать, о чём пишешь. Но не прописывать всякую заклёпку, считая это основной задачей писателя. Художественная достоверность предполагает некоторое количество неверных заклёпок и некоторое количество заклёпок, о которых я, писатель, не говорю вслух. Заклёпочничество же предполагает полный перечень всех заклёпок, имеющихся в предмете, к тому же в строгом соответствии со справочником. Художественная достоверность — это не соответствие реалий художественного произведения и энциклопедии, а область пересечения знаний писателя и знаний читателя. Подчёркиваем: читателя, а не специалиста, тем более — узкого специалиста, который, если верить Козьме Пруткову, подобен флюсу.Поэтому, если девяносто девяти читателям из ста происходящее в книге кажется достоверным, а одному человеку, специалисту в данном вопросе, — нет, из-за одной конкретной детали... С нашей точки зрения, в этом нет ничего страшного. Мы не за безграмотность, мы говорим о том, что нельзя ставить во главу творческого угла полную прописанность материала и техническую, а не художественную достоверность. Это инструмент, а не цель. Знать то, о чём ты пишешь, — условие, которое тебе помогает войти в материал и написать художественное произведение.Вслед за читателями и критиками искусство намёка и недосказанности начинают убивать сами писатели. Что делают эти господа? Ах, Стругацкие в «Обитаемом острове» не всё нам подробнейшим образом рассказали! Умолчали, как живут за границей государства, что происходит с варварами, как танки борются с белыми субмаринами, кто всё-таки построил имперский бомбовоз, что происходит в Островной империи, почему началась война, кто её начал и зачем... Отлично! Мы посадим десять литераторов, и они будут продолжать «Обитаемый остров»! Расписывая каждый намёк в хлам! В слякоть! Разжёвывая подробнейшим образом! То есть убивая соавторство читателя на корню. Читатель не должен сам ничего достраивать и придумывать — придут наёмные работники и всё подробнейшим образом изложат.Подтянулись сериальщики. Если писатель закончил книгу, то потом он пишет вторую на базе всех недоговорённостей, которые остались в первой. Ага! Вот здесь у меня незаконченная сюжетная линия. Тут побочный герой — дай-ка я про него напишу! Здесь неизвестно, откуда у папы главного героя дворянство... Замечательно! Сейчас напишу приквел, как он геройским поступком его заслужил!

Антиюгэн

Искусство намёка убивается на корню. Даже самые замечательные писатели начали поддаваться давлению заклёпочников. Мы недавно читали свежий роман Роберта Маккаммона из цикла о Мэтью Корбетте. Это практически не фантастика, там совсем, на краешке, есть мистика. И то с использованием югэн — непонятно, мистика это была, гипноз или человеку всё просто привиделось. Маккаммон умеет пользоваться намёками и делает это очень хорошо. Однако роман выстроен на историческом материале, воспроизводит исторический антураж начала XVIII века. Автор материал прорабатывал, знает хорошо. Но ему нужно было для построения сюжета добавить какие-то мелкие технические изобретения, чтобы чуть-чуть облегчить героям жизнь.Искусство намёка убивается на корню. Даже самые замечательные писатели начали поддаваться давлению заклёпочников.Некоторые события Маккаммон смещал по времени на два-три года. Плюс мелкие нюансы, которые неспециалист вообще никогда в жизни не заметит. И, видимо, к моменту написанию третьей книги писателя уже достали «заклёпочники» — читатели и критики. Достал «антиюгэн». Пошли письма: «А эта шляпа появилась на три года позже», «А этот пистолет был изобретён на пять лет позже и выглядел чуть-чуть иначе». Всем же не объяснишь, что значит художественная литература, художественный вымысел.Маккаммон писал не исторический научный трактат. Возьмите любой исторический роман, без всякой фантастики, и вы там найдёте огромное количество мелких и средних искажений истории, фактажа и так далее. Это естественный, общепринятый приём исторических романистов, который используется уже сотни лет. Но сейчас этот приём стали воспринимать в штыки. И Маккаммон написал большое послесловие к книжке: мол, я знаю, всё знаю, и справочники читал. Но, уважаемые читатели, мне для моего романа нужно было, чтобы это изобрели тогда-то, а то событие произошло позднее, а это я вообще не стал описывать, потому что оно в книжке не нужно!Фактически превосходный писатель с большим опытом извиняется перед дураками, которые требуют от него лобового соответствия энциклопедии. Та же проблема возникла, к примеру, у Дэна Симмонса. Он в эпилоге к «Чёрным холмам» тоже «послесловие» написал, но уже художественно. Роман «Чёрные холмы» превосходен. Кульминация сильнейшая, развязка блистательная! И после неё следует эпилог невероятных размеров, где подробнейшим образом излагаются биографии целого легиона главных, второстепенных и третьестепенных персонажей. Это не имеет никакого отношения ни к сюжету, ни к проблематике произведения. Но! — вот такая-то героиня, она поступила в университет, а потом тяжело заболела, а потом её прооперировали, умерла она в таком-то году, похоронена на таком-то кладбище, аллея номер пять, склеп четвёртый. Огромный эпилог ничего не даёт — только убивает кульминацию и сопереживание в финале.Это антиюгэн.Можно ещё вспомнить Чайну Мьевиля. Был у него дебютный роман «Вокзал потерянных снов», который Мьевиль писал очень долго. Там югэн — недоговорённости, намёков — очень много. Роман замечательный. Кроме полёта фантазии и сюжета, роман привлекает ещё и тем, что автор не стал пускаться в подробные объяснения, как образовался описанный в книге мир с кучей разных довольно странных рас, как эти расы развивались и сосуществовали. В наличии лишь небольшие исторические экскурсы — только то, что реально нужно для сюжета. Если взять более свежий роман Мьевиля «Кракен» — там автор уже начал всё куда более подробно выстраивать и объяснять. И опять же, на наш взгляд, роман получился в художественном смысле слабее предыдущих.

На смерть югэна

Итак, на сегодняшний день югэн как эстетическая категория убита. Убита всеми нами — писателями, читателями, критиками, издателями. Мы воспринимаем намёк не как искусство, а как недоработку. Мы говорим: это недостаток автора. И одновременно со смертью югэн происходит обратное превращение читателя — из соавтора в потребителя.Почему?Читатель с удовольствием читает на бегу, в метро, в автобусе, где угодно — урывками. Если не надо ничего домысливать-достраивать, а можно лишь потреблять — это можно делать, в сущности, где угодно и как угодно. Сосредоточенное чтение вымирает — в первую очередь из-за отсутствия югэн. Потребитель требует, чтобы ему самым подробным образом прописали видеоряд, звукоряд...Об этом недавно говорил наш коллега Ешкилёв — о переходе читателя на аудиовизуальное, в первую очередь визуальное восприятие. Когда из букв самостоятельно не вычитывается образ. Этому в первую очередь способствуют кинематограф и компьютерные игры. В фильмах, которые называют «фестивальными», есть недоговорённости и намёки, которые будят воображение. Но в стандартном ширпотребе нет необходимости что-то достраивать, домысливать, до-ощущать. Возможно, в целом кинематограф как вид искусства не подразумевает такого количества намёков, которые может позволить себе литература. Хотя это умели делать Тарковский, Феллини, Антониони... Но многие ли сейчас смотрели Феллини, Антониони и Тарковского?Югэн — это возможность показать краешек гребня шлема, по которому читатель увидит воина. Ты прочитал описание леса — и ясно представил себе лес с горьковатым осенним ароматом, с шелестом опавших листьев под ногами, с ветвями, колышущимися над головой; лист падает перед твоим лицом, паутинка приклеилась на щёку. Увы, люди перестали вычитывать образ из слов. Не видят, не извлекают, не способны смоделировать. И требуют, чтобы мы им рассказали. Хотят не образов, а подробных описаний: кто во что одет, как шёл, как выглядел. А не две-три яркие черты, которые формируют образ. Потребитель отвыкает пользоваться воображением, достраивать текст до полноценного восприятия. Он хочет, чтобы лес был прописан самым детализированным образом: лист, паутинка, расстояние от веток до головы. Самостоятельно потребитель вообразит разве что запах горелого пороха, когда стреляет в игре. Он привык, что ему дают всё готовое, и требует этого от книги.Читатель привык, что ему дают всё готовое, и требует этого от книги.Язык книги становится предельно кинематографичным, сценарным в плохом смысле слова. Нельзя ни на что намекнуть, надо чётко объяснить: листья жёлтые, земля коричневая, на заднем плане на расстоянии полутора километров едет паровоз. Напиши вместо полутора километров просто «вдалеке», и потребитель начинает нервничать. Он не может достроить: где — вдалеке?Югэн позволяет вычитывать из букв образ. Отсутствие югэн позволяет вычитывать из букв информацию. Чувствуете разницу?