Сериал «Эпидемия 2»: глубинная Россия через призму апокалипсиса

Герои первого сезона уходят прочь и от озера, в честь которого локализовали название сериала на английском, и от литературного оригинала, приковавшего их к побережью. Сценаристы решили пренебречь сюжетом второй книги Яны Вагнер «Живые люди» (её дебютный роман «Вонгозеро» лёг в основу «Эпидемии») и написали продолжение почти с чистого листа, что, в общем-то, чувствуется.

Сюжет про вторгшуюся в Россию китайскую армию, с которым оставили заинтригованного зрителя два года назад, здесь почти не развивается. Воины Поднебесной идут на русских, словно ходоки на Вестерос: в конце одного сезона они, казалось бы, уже здесь, а весь следующий про них почти не вспоминают. Что вызывает невольные подозрения (едва ли оправданные): уж не острые ли ножницы политнадзора вырезали негативный образ Китая, последнего мнимого друга россиян после Лукашенко? 

Первый сезон в своё время уже ловили на небольшой цензуре. В продолжение пробралась аналогичная правка: опять очевидные российские военные совершают очевидное преступление, а затем кто-то из персонажей делает оговорку, мол, вовсе это и не военные, это бандформирования.

А что было в первом?

Каково смотреть сериал «Эпидемия» в эпоху COVID-19?

 Илья Глазков |  08.10.2020 |  8716

Разбираем конец света по-русски: с семейными интригами, песнями Киркорова и народным бунтом.

Слева направо: Квай Гон, маленький Энакин применяет Силу, Оби-Ван и Дарт Мол грозно переглядываются

Эти подозрения подогреваются уж слишком неумелыми сюжетными вставками. Линия новых персонажей из модной современной молодёжи, чья мечта — найти себя в Европе подальше от российских реалий, рвётся на полуслове безо всякого осмысления или последующего упоминания. Свежеиспечённые герои появляются среди апокалипсиса словно из ниоткуда и безнадёжно несутся к сценарному обрыву, после которого их предадут забвению пуще, чем китайцев. Невольно кажется, будто пустоты, образовавшиеся от вырезанного вторжения, пытались забить на скорую руку дописанным и доснятым материалом, выглядящим как инородный самостоятельный фильм.

Гипотеза эта, впрочем, скорее всего, неверна по чисто физическим причинам. Съёмки второго сезона закончились ещё осенью, за полгода до того, как Китай обернулся тем самым «последним другом». А в срочные и тайные досъёмки нескольких серий за пару месяцев верится с трудом. 

Небритый грязный мужик смотрит на горящий языческий символ под советским плакатом: вся Россия в одном кадре

Более правдоподобную подоплёку озвучил новый режиссёр сериала Дмитрий Тюрин в одном из своих апрельских интервью: они с командой пытались делать почти каждую серию со своим жанром и атмосферой. Последний эпизод, к примеру, так откровенно имитирует «Ходячих мертвецов», что пару раз в кадр вплывает бита Люсиль. Судя по всему, идея разножанровости не всегда сочеталась со сценарием, а потому и вызвала ощущение, будто из истории выбивается целый ряд сюжетных арок. Они выглядят немного чуждыми, будто добавлены постфактум, лишь бы скрыть то, чего не разрешает показывать партия.

Тюрин признал, что время их обгоняет и на сериал будут смотреть совершенно не так, как он был задуман. Похожее приключилось и с первым сезоном: тот обрёл популярность именно в ковидную эпоху, хотя снимался совсем не под неё. Сегодня контекстное восприятие второго сезона ещё более актуальное, острое — и преломляющее, словно призма, его сценарий. Первый сезон называют пророческим; второй можно назвать пророчески цензурированным — вряд ли кто-то хотел обелять Китай, но теперь это выглядит именно так. Первый сезон за случайную актуальность набирал баллы, второй их только теряет. 

Первый сезон снимали в Подмосковье, а для съёмок второго отправились в Карелию

Сменившийся основной постановщик и его команда стали позиционировать продолжение сериала буквально сиквелом, добавив номер, что свойственно скорее полнометражному кино. Многое они поменяли и по форме. Стало меньше камерных эпизодов, определявших визуал первого сезона. Из тесных подмосковных домиков и уазовских «буханок» картинка вырвалась на волю; широкоугольная камера охватила ветреные просторы Карелии. Замедлился монтаж, динамика кадра избавилась от тряски, стала более размеренной, зрелой и плавной. Добавили флешбэк с омоложением персонажа в духе «Ирландца» Скорсезе, а в один момент, можно поклясться, поставили музыкальную тему «Интерстеллара».

Ушли из «Эпидемии 2» и цветовые решения в духе работ Ардженто или Фульчи. В первом эпизоде характерный зелёный свет в окнах всё-таки забрезжил — но это уже было отсылкой не к итальянским классикам, а к самому первому сезону, прощанием с ним.

Сексуализацию, эротику, которая многим зрителям «Эпидемии» казалась избыточной и бессмысленной, всё-таки оставили. Опостылевший кавер про тигра больше не играет на фоне, но сопутствующие ему любовные сцены продолжили появляться там, где их совсем не ждёшь. Трудно, однако, согласиться, будто они лишние: эти сцены помогают подчеркнуть животную природу человека, которая выбивается наружу, стоит только цивилизации отступить. Они не просто призваны показать голую грудь и секс втроём, чтобы поклонники HBO или Starz узрели в сериале своё, — они и должны создавать дискомфорт, потому что обнажают не столько тело, сколько подавленные, табуированные желания.

Именно то, чем кажется

Несмотря на попытки авторов жонглировать жанрами, в целом сезон можно охарактеризовать как российское роуд-муви, отдельный отечественный поджанр: историю столичного хаджа, паломничества от центра к окраинам, от бетона и деловых кварталов к берёзам и печам, дабы через познание России-матушки познать себя. Даже грядущее китайское вторжение здесь начинают представлять как древнюю угрозу с Востока, а разок прямо называют игом. 

Чем дальше в славянскую действительность углубляются персонажи, тем больше слоёв современности с них спадает. Офисные навыки уступают место стирке в реке; пальто и костюмы сменяются косоворотками и однорядками; сначала позиции сдаёт рациональный материализм, а следом и христианство. Молитвы не работают здесь, посреди северных лесов, современная религия неспособна на чудеса, а вот языческие практики лишь набирают силу вплоть до возможности вытаскивать героев с того света.

Нас погружают в царство культа, пожалуй, даже сильнее, чем следовало, а формула фильма-путешествия с остановкой в сердце славянских мифов напоминает, не пугайтесь, отечественный криминальный хит «Бумер». Он тоже рассказывал историю тогдашних героев поколения, вырвавшихся из городской суеты в бревенчатую древнюю Россию, которая помогла свободно вздохнуть напоследок.

Как-то так в сеттинге Руси выглядела бы Senua’s Saga

Эта мифологизация, рождение мистического мира, открывающегося здесь по мере очищения эпидемией, — популярный в российском творчестве троп, попытка создания волшебной дохристианской древности, ответа античности, которой у нас не было. Наша культура хочет, словно европейская, стоять на руинах великой цивилизации и жадно ищет её то в землянках, то в историях о могучих варягах. А встав ногами попрочнее на этот новый миф, на культ вымышленных предков, расправляет плечи и возвращается к своему изначальному образу. Бандиты «Бумера», впитав подлинный русский дух, всё равно идут кривой дорожкой. Чеховские герои «Эпидемии» вновь отыгрывают свои бытовые характеры: дворянин Лёня ругает Европу за геев, юная Полина опять влюбляется, интеллигент с аутизмом Миша раздаёт советы.

Один из главных героев первого сезона в исполнении Кирилла Кяро отходит на второй план, с огоньком выбравшись из любовного треугольника, а на смену ему поспевает Женя (неизменно восходящая звезда российского кино Юра Борисов). Кажется, его образ чуть-чуть подсмотрели у Артура Смольянинова из главного конкурента «Эпидемии», волобуевского сериала «Выжившие»: тоже бывший военный, представленный в положительном ключе, тоже с какими-то неурядицами в прошлом.

Посмотри на меня, теперь я капитан

Парадоксально, но, хотя продолжение уходит от книги-первоисточника, эпидемия здесь представлена весьма схоже с тем, как это сделано в оригинале. Атрибуты зомби-кино, свойственные первому сезону, почти испарились, исключая, быть может, совсем крохотную сцену, напоминающую «Поезд в Пусан». В остальном вирус превратился в незримую угрозу, остающуюся где-то вокруг, но не проникающую в языческий мир русского леса. В книге болезнь тоже была неясной дремлющей силой, которая лишь обозначала границы нового тесного мирка героев, обступала его, но почти в него не вторгалась.